Глава 12

Слабость отступила примерно через час.

Вернулись силы. Совсем недавно я не мог даже приподняться, а теперь невероятная энергия заструилась к самым кончикам пальцев.

Я открыл глаза, присмотрелся к рукам. От бледных и костлявых палочек, лишенных плоти, не осталось и следа — я видел свои привычные руки. Била ключом сила, не давая мне спокойно сидеть на месте.

Я медленно поднялся.

— Как ты себя чувствуешь? — с тревогой в голосе спросила Кей.

— Странно. Я опять в полном порядке. Что, лицо по-прежнему ужасное?

Кей кивнула.

— Сам я уже этого не ощущаю. Хочется бегать.

В глазах Кей застыл ужас. И было от чего. Я похож на призрак, и при этом хочу бегать. Без сомнения, меня поддерживает какая-то сила — видимо, из мира отца и матери.

— Что же нам делать? — Кей смотрела на меня с мольбой.

— Если тебе не страшно, побудь со мной.

— Брось нести чепуху.

— Угу.

Она была права. Я стеснялся человека, который меня обнимал, молился, лежал рядом со мной на полу. Однако я помнил, как в зеркале отражались моя бледность, мое истощенное лицо — и с восхищением понимал, чего ей стоит без отвращения быть рядом, обнимать меня. Мужчину на пятнадцать лет себя старше. Будь я на месте Кей, наверняка бы выскочил отсюда с истошным воплем. Другое дело, если бы нас связывали долгие годы совместной жизни. А тут — знакомы без году неделя, но как же она беспокоится обо мне. От всей души. Такое ощущение, будто меня переспорили. Я был слишком плохого мнения о людях. И о женщинах в том числе.

— Спасибо, — сказал я. Однако на Кей не смотрел. По правде говоря, я должен был сейчас ей улыбнуться и в следующий миг заключить в объятия, но если я с таким лицом буду еще и улыбаться, пожалуй, ей станет еще противнее.

— Что-то есть хочется...

— Сейчас что-нибудь приготовлю.

Кей поднялась и пошла на кухню.

Я был полон сил настолько, что готовкой хотел заняться сам, но решил, что к подруге сейчас лучше не приближаться.

Пообедав, мы пили кофе. Пробило два часа. Все это время мы вели самые разные беседы.

Кей считала, что жизнь сценариста должна проходить интересней. Есть и такие, отвечал я, но в целом писательство требует одиночества. У американца Пола Теру есть один рассказ о лондонских коллегах: при всей их кажущейся светскости каждый из них по отдельности настолько одинок — до комизма. Я не насмехаюсь над одиночеством, к тому же мне совсем не в тягость быть одному.

— Правда? — спросила Кей.

— Но я хочу, чтобы ты была рядом. Я тебе этим так обязан.

Да, так и есть. Хотя на самом деле не такой я и стойкий перед одиночеством. Избавился от пут семьи, мечтал, чтобы меня оставили в покое, а, расставшись, только ослаб. Я не отдавал себе в этом отчета, но, возможно, это мое одиночество подняло отца и мать из могилы.

Когда разговор коснулся родителей, кофейные чашки уже были пусты.

Кей умолкла.

Я тоже. Все это время размышлял, как мне быть. Говорил на другие темы, а сам пытался найти выход из тупика.

На дороге раздался долгий визг тормозов — будто кто-то пронзительно завопил. Я поднял глаза, ожидая неминуемого столкновения. Повернула голову и Кей.

Но до удара дело не дошло, и вновь привычно зашуршали шины.

— Сегодня вечером...

— Что?

— ... хочу съездить еще раз.

— Ты умрешь.

— Так или иначе.

— Думаешь?

— Ты видишь, что эта рука исхудала, а я этого не вижу. Думаешь, если я перестану ездить, на этом все закончится?

— Повремени, а? Ты ослаб. Продолжайся так, тебе — конец.

— Нет, не годится. Иначе отец с матерью не смогут спокойно вернуться в тот мир. Мне так кажется. Я не хочу вот так их бросить. Они — хорошие.

— И сделали из тебя мумию.

— Думаю, не по своей воле. Контакты с миром иным требуют этого. Скорее всего, родители даже не догадываются о моем истощении. Им, как и мне, ничего не видно. Точно. Так и есть. Иначе бы они начали беспокоиться.

— Какой ты добренький.

Но это была не похвала. В словах Кей сквозила усмешка.

— Мягко стелешь.

— Что?

— Я серьезно думаю о нашей совместной жизни и дальше, поэтому хочется начистоту.

— Умрешь, и не будет у тебя ничего дальше.

— Ну не обращаться же мне, в самом деле, в полицию.

— Можешь обратиться в храм или к священнику.

— Я не хочу откупаться от родителей.

— В какие дебри тебя несет? Отцы и дети — это совсем другое.

— Не виделся с двенадцати лет. Отсюда вся нежность.

— Подожди только день. Я посоветуюсь.

— С кем?

— С кем-нибудь. Хотя бы и в церкви. Ладно? Я быстро.

— Понятно.

— Что?

— Если я расскажу отцу и матери, они все поймут.

— Тебе так только кажется. Или рискнешь жизнью?

— Все будет в порядке. Я вернусь. Около десяти-одиннадцати.

Кей встала.

— Побудь здесь до четырех.

— Не хочу.

— Тогда хотя бы до полчетвертого.

Я обрадовался замыслу Кей.

— Непременно дождись! До полчетвертого!

Кей ринулась к двери.

— Непременно, непременно будь здесь.

Открылась и закрылась тяжелая дверь.

Для Кей мои родители — лишь ненавистные мстительные духи. Как жаль, что она о них так думает. Тем более — кто о них позаботится, если не я.

Я подошел к окну. Кей вот-вот должна выйти из дома. Может, еще дожидается лифта. Или двери только что открылись на седьмом этаже. Вот она зашла в кабину, двери закрылись. Спускается. Она вылетела из холла быстрее, чем я предполагал. Побежала по тротуару в чем была — в белой ночнушке с длинными рукавами и в сандалиях. В моих глазах отпечаталась тонкая линия ее плеча.

Неужели этот взгляд станет последним? Я медленно направился к двери.