XXX

Тленные боги поднимаются из сырых могил, встают сквозь смрад человеческих страданий, сквозь рёбра истлевших форм, сквозь прах земной и время выпитых ими душ. Вознесённые над ничтожеством сломленных ими судеб, они влачимы собственной судьбой под звуки фальшивящих флейт соблазнённых Дьявола, влачимы на трон, как на убой, под музыку козлоногих фавнов протащенные ввысь, по истощающим жизненные силы ступеням, в пляске вакхической разнузданности.

В какофонии визгливых инструментов Смерти возносятся корыстные голоса их животных утроб к равнодушным небесам, и, отражённые, опадают на землю голодными, мёртвыми птицами.… В мучительном состязании с небесами за свою плоть, в напрасной борьбе за спасение своих душ с непризнанной ими действительностью Ада, они осознают себя лишь в этом падении, в монотонном движении, вызывая у себя имитацию божественных рефлексов на человеческий удел, в стремлении к обладанию таинствами порока утверждая жалкую цену своих притязаний на хромой трон в центре своей собственной Вселенной.

Немёртвые, они прячут свои сердца среди сухих ветвей своих костей в паутине душ. Ничтожные на голой, растрескавшейся земле, они беспомощны, когда, поверженные в пыль и грязь, таят обиды своей никчёмности, потревоженными душами избегая убежищ своего прошлого. Нагие, как в день своего погребения, естественные, как в час своей смерти, они распластаны под пятой шагающего холода, склонённые жалкими абстракциями, метущиеся в приступах отчаяния и любви к себе в животном озлоблении пред неведомой им, но неотвратимой судьбой, запертые с нею на вершинах одиноких скал страха. Отнятые от земли, они в землю возвратятся, выскобленные из всех гробовых щелей, они лягут в них вновь, собранные воедино из гнилостных останков, чтобы распасться, они явлены, как очеловеченные боги, чтобы существовать на гребне плоти, чтобы занять облюбованное стенающими ветрами опустошённое место бога среди людей, место, изрытое человеческими могилами.

Животные откровения доступных им сторон существования влекут их к телам, слитым в мёртвом экстазе в бренном богоподобии, заставляя их наследовать в себе бесплодие человеческой природы и слепо блуждать в лабиринтах беспощадного порока. В стремлении к почти божественной власти, из всех возможных грехов избирая человеческие, они истощают духовное знание кусками человеческого мяса и впитывают телесный яд, пользуясь днём, когда человеческие боги искажены плотью, чтобы поглотить Вселенную своим раскормленным эго, пользуясь рабской силой при постройке своего тленного благополучия.

Здесь им нужны плети — чтобы рвать страх, здесь им нужны цепи — чтобы обуздать дух, здесь им нужны гвозди — чтобы ржавели вместе с плотью; им не нужны крылья, чтобы покорять вершины, им достаточно шатких основ человеческих представлений о благе и зле, чтобы поставить собственное благо превыше всего во Вселенной, чтобы подчинять, играя с человеческим злом. Им достаточно сломить гордость в одном-единственном человеке ради того, чтобы насытить свою плоть и продолжать своё паразитическое существование в углах бессмертия, их целью стало догнать того последнего из людей, кто вынужден бежать от них, чтобы успеть умереть свободным.

Во вспышках слепой ярости рвутся наружу останками божественности их тленные кумиры, их тлетворные эманации вывернутых наружу тайников. Мучительными родами они приводят очередного пленника своей плоти к власти, правящего раба к повиновению, увлекая к себе в могилу парий духа, изгоев разума, определив раз и навсегда для себя, чем владеет человек, чем владеет бог, равно унизив их перед собой, вознеся с собой в пантеон элитарности все привычки подчинённого положения и страх перед внешней Тьмой.

Вседозволенность — стала их законом, страницы их тел — их книгой Закона; желание обладать, не жертвуя ничем, обладать могуществом, равного коему нет на земле, знанием, что сокрыто от смертных, жажда безграничной власти — ведут их на любую подлость, разрушают их изнутри биением множества сердец обезумевшего в непреходящем обжорстве тленного бога. Энергетические мазки на холсте бытия, следы на пожранных крысами тканях — они втискивают вселенную в человеческие представления о добре и зле, не могущие обладать тем, что сделает их богом, не способные владеть той мерой ответственности, что сделает их, как бог, — потому их жестокость, их милосердие ограничены их человеческим воображением, и не в их власти выбирать, быть ли богом человеческим, бичёванным и растерзанным толпой, или восстать против божественного. Слишком трусливые для Зла и слишком слабые для добродетели…

В их сомнительной чести оставаться на избранной “высоте” любой ценой, утверждать свою истлевшую мораль над податливыми умами и властвовать над безвластными, попирая того, кто не способен уже подняться. Блистать среди отбросов или пресмыкаться червём для достижения своих целей — им едино, свершая свой обособленный, священный обряд сохранения целостности собственных блаженных оболочек, равновесия внутри их хрупкой скорлупы. Они готовы предавать друг друга, как шипящая, бесплодная клоака, открывшая свой зловонный зев, выплёвывающая смрад могилы, чтобы обелить себя в собственных глазах, чтобы в мечтах втоптать под себя в грязь и насиловать, то, что всегда останется над ними.

Во главе собственного пантеона, в увядших венцах похоронной процессии, отвергнувшие всех на пути своего мнимого прогресса, они обретают траурный блеск, крашенные в цвет ночи, похищенными словами скрывшие подмену, подобно человеческим богам, они лгут, они предают, они обкрадывают. Они стоят в лживом величии, примеряя на себя, завоёванное другими в жестокой борьбе, право на исключительное достоинство — достоинство воздавать и достоинство совращать пороком.

Среди холодных скульптур Смерти есть множество их numenis, связанных в снопы, мелькающих среди виселичных столбов, вертящихся на скрученных жилах того единственного, что поднято ими на знамя и принято ими на веру, того, что должно служить культу их нестареющего эго. Они обокрали алтари своих богов ради собственного украшения, ради устрашения тех, кто отверг их, ради того, чтобы собрать себя по частям в этом ущербном культе, вожделея своё подобие жизни.

У них нет божественного презрения к плоти, божественного презрения к тлену, но не к тлению. Нет достойного божества для них кроме них самих, нет достоинства божества в них, нет божественной простоты и гармонии, нет понимания проницающего их Зла, о чём твердит мистагог их изнанки. Они лишь способны дать увлечь себя своим Гениям, на краткий миг, обладая тиарой древнейшего из пороков, но их истинным человеческим богам ведома низкая цена их верности.

Распоряжаться собой, продолжаться гниющей плотью, существовать, лелея свой “неповторимый”, пародийный образ, свой самообожествленный, оцепеневший разум, стиснутый грудами плоти, и карабкаться по трупам наверх, чтобы найти на вершине собственные истлевшие кости и заключить их в раку бессмертия, — их удел, их выбор. У них нет свободного разума, чтобы проследить связи, сокрытые за пределами их утробного понимания, нет истинной непристойности в их грехопадении, нет изысканности подлинного греха у жалких, презренных, фальшивых в величии пожара вселенского порока.

Чей умысел может нести им угрозу, что выпотрошит их мнимое величие — им не дано узнать до последнего момента. Что будет судить глупцов, низвергая их с собственных пьедесталов — им не дано вообразить такого кошмара, когда им кажется, они обретают излечение от стольких гноящихся ран, в тех местах, где они сшиты воедино. Им кажется, они обретут избавление от внутренних и внешних мук, будучи распятыми, по ту сторону чистилища… Они будут кричать, вымаливая глоток милосердного забвения у незнаемого ими бога, не желая возвращения туда, где сгложет их кости, безжалостный, завывающий Коцит.

Испытывая болезненный страх перед тем неотвратимым, что жадно пульсирует в их венах, чувствуя внутри себя тот переполняющий их ужас, что взращен на пустошах Фобоса, что пожирает их изнутри своей тягостью, нарушая все выстроенные барьеры, все возведённые законы их внутреннего парадиза, они вымаливают избавления, давая пустую взятку своей гордости, пытаясь освободиться в последний раз от петли Ада, в очередной раз нанизанные на хорды христианского лимба. Они страшатся и требуют доказательств бытия Ада, пытаясь избежать возмездия, сведённые с ума или в могилу, оставаясь лишь осязаемыми фантомами внутренних пустот в глубинных, непонятых ими процессах плоти, жуткой иронией Дьявола над вечной страстью человеческого тлена стать богоподобным.

Смытые волнами Хаоса, растворённые в иллюзиях одушевлённого тлена, они были возвращены к жизни из выгребных ям, чтобы своей жалкой участью обозначать грань между преодолением и потворством, чтобы служить обоснованием в выборе сложного пути достижения превосходства над собой среди всей предпочтенной ими грязи самоудовлетворения.

Их тленное, мимолётное величие — ничтожно, их существование ради одних только себя бессмысленно и бесплодно, и тщетно, когда им не избавиться от трупов в себе; и не будет молящихся над их собственным прахом, когда придёт их черёд вновь распасться. Они поднимаются и опадают телесными надеждами, тленными богами — воплотившимися химерами зачумлённого человечества. Достойные лишь презрения, они устилают многие из плотоядных троп Ада, уводящих плоть прочь от божественности, ведущих от трупов прокажённых богов через агонию, катарсис, распад изжитых форм — к творцам Хаоса и огненному возрождению.