XXIX

Каждый человек есть логово Зверя, ибо плоть от Ада.

В каждом обитает тяжелый дух Хаоса, Дьявол-Хранитель памяти о довременной шипящей плазме, Дикий Охотник за человеческими телами и числами.

В каждом — тлетворный запах могил плоти обогащается трепетом и страхом заживо погребённых душ. В земле чёрной, как грех, эта закоренелая ненависть даёт всходы, бродит застарелая вражда, зреет свирепая порода…

Суров и дик Зверь, рождённый из Хаоса с именем Сатаны на устах, жесток и свободен он, подбирающийся к богам и восстанавливающий воедино живые фрагменты дьявольской головоломки на костях, раздирающих небо. Кто молится его чреву, когда весь божественный бестиарий был пожран им, но самки людей всё так же рождали животных?…

В каждой норе, в каждой пещере, в каждом влагалище скрываются и ожидают часа своего правления боги звериной масти, боги утех и боги падали. Землистые лица, чёрные кратеры пустых глаз, кенотафы высохших душ — наследие живых склепов, чьи внутренности были вывернуты на алтари, и растянуты на крючьях вседозволенности под хор терзающих, бесчисленных голосов тёмнейших из инстинктов Бехемота — воссоединяться и умирать.

В постижение пределов собственной человеческой плоти, в постижение границ мучений и удовольствий, выброшены вовне существа хищные рецепторы тех, в ком, погребённый под грудами животных страстей, тлеет грубый, незрячий разум и правит из самых глубин скованного во тлене вязкого естества. Изысканное наслаждение гниением и жизнью свойственно им, сочетающим в себе плоть и душу, без противоречий, духовность и плотская чувственность равно переплелись в них, отражая натуралистичные картины их бытия, и устремленность вовне, в постижении ими пределов своих возможностей, где их встречают и отбрасывают вспять обетованные, нагие соблазны и пронзительная боль.

Выступающие под именем человека, но покорённые, они избавлены от своего выбора смирением, и только те из множества, обезличенного землёй, каждый из которых ведом на суд своей плотью, заигрывают со Злом, и существуют в надежде перебороть выжиданием время.

Ими преданы огню топкие поля блаженных утробного царства, в озарение тёмных пещер своего собственного внутреннего Эреба, — только бы быть самим, пусть даже быть — вопреки всему…. Ими стыдливо скрываемы под покровом морали все мистерии погибели, деяния их скованных, окровененных рук, и таинства воздействия на плоть благородного, аристократического греха, обнажающего бесстыдством гниения несовместимые с личиной человека, обезображивающие её вакхические метаморфозы их болезненной, искажённой чувственности.

Единственной защитой от смерти и достойной формой их погребения остаётся вожделение к смерти. Их извращённая плотская любовь, на грани агонии, на тонкой, острой, дарующей нечеловеческое наслаждение черте между падением плоти во тлен и сопротивлением изысканной красоты неустойчивого цветения жизни, открывает иной предел в постижении ими их падшей, очеловеченной природы. Окунаясь в бессмертие в своих соитиях, они отторгают части себя, принося их в неизбежную жертву идолам своего прошлого, чтобы остаться в грядущем, чтобы жить, не изменяя инстинкту твари, не допуская пробуждения Лилит в спутанных спиралях дурной наследственности.

Пресытившие тухлятиной своё эго, соблазнённые примером вознесенных в струпьях плоти на небеса, они покидают пределы себя в поиске бессмертной сущности и живой, животной страсти, могущей поддержать целостность их расслаивающейся, тварной природы, открытой страданию, но неспособной оторваться от своих, вросших в материю, корней.

Объятые мускусом демона, оскоплённые временем и тягостью своих душ, изглоданные желаниями мёртвой трепещущей плоти, они соблазнены кипящим отражением даров Ада в своём собственном рассудке, но проносят их мимо своих сердец, не постигнув их горькой сути в обладании грехом, в обладании плотью, в обладании пороком.

Им не была доступна алхимия тела, им не было дано творить изменения в основе всего, обратить кровь в вино и накормить голодные рты камнями…. Зачатые в инцесте от плоти и духа, отторгнутые через разорванные мускулы детородных обителей, они не были вольны отвергнуть себя и превозмочь материю… они насыщают собой чёрную землю и умирают в увядании, в ожидании нетленной, вечной во временах, плоти.

Способность причинять боль и быть причиной смерти от своего рождения — высокое искусство, которое дано каждому из них по праву происхождения его племени. Обонять смерть, вдыхать запах танцующего в агонии тела — значит быть живым; умирать в согласии с увядающей плотью, умирать вопреки ей, и возрождаться в гротескных формах неистребимых, дурманящих кошмаров — значит постигнуть всё, что постигается через плоть, и продолжать далее свой путь, отдав дань владычицам плоти, и вознесясь в курении фимиама подобием тленного божества.

Адова страсть, что иссушает человеческую душу, старит плоть, и в каждом выборе между необходимостью и желаемым ранит дважды. Чувство, рождающееся из плоти, идущее из недр Бехемота, способно вознести к бесчеловечности и дать власть над собой, и бросить на растерзание хищникам. Путь безудержного потворства плоти и путь аскезы — равно ведут к освобождению, когда преодолена власть порока, когда тёмный Дух главенствует, проводя через бесчисленные утраты, избавляя от власти времени…

Всё так же, распахнутые багрово-красные алчные чрева влекут на дно первобытного инстинкта, через сокровенные разрывы острых желаний рождённого единожды существа, и проступают похотью сквозь поры пот и тайная, грязная неудовлетворённость.… Всё так же капканы хищной земли обагрены кровью и держат своих мертвецов, приносящих жертвы на алтарях плоти и распинающих на крестах обожествлённые бренные останки, вздетые во главе угла на излом духа.

Но что за бремя блуждать в лабиринтах порока, смотреть из мертвого лона, и вынашивать грех земли? Что за безумство стремиться ко Злу, но в то же время раздвоенным языком во рту перебирать животные истины?…

Всё от Хаоса и Демогоргона, и нет предела Дьяволу в человеке…