Глава 4

Но возвратимся, однако, в день сегодняшний, в то самое утро, когда Адашев-Гурский, выйдя из туалета, вернулся в комнату, взял с журнального столика сигареты, закурил, взглянул на Андрей Иваныча и чуть укоризненно произнес:

— Андрюш… а это очень нужно — спьяну в моем компьютере ковыряться? Ты же сейчас понастираешь все на свете, а у меня там материалы всякие, работа какая-никакая, и вообще… Господи ты Боже мой, — он вновь приложил руку к затылку и болезненно поморщился, — ну прямо пульсирует.

— Да, Саня… — Андрей Иваныч повернулся на стуле, закинул одну голую ногу на другую и сочувственно взглянул на товарища, — доведут-таки тебя кабаки да бабы до цугундера. Это как пить дать.

— Да иди ты… — Адашев стряхнул пепел в пепельницу.

— Помяни мое слово, — Андрей почесал широкую волосатую грудь. — И вот ведь… умный ты человек, тут спору нет, а живешь тем не менее глупо. А почему?

— Ну? И почему?

— А все потому, что умом своим совершенно не пользуешься. Ну вот зачем он, спрашивается, тебе даден, а?

— Я им мысли думаю.

— Какие?

— Всякие.

— И кому от них польза?

— Ну-у… это как взглянуть.

— Вот если бы не было у тебя твоего ума, то и ладно. Я бы тебя все равно любил, потому что… ну просто так, в конце концов. Но ведь он же у тебя есть. Вот что обидно.

— Тебе-то чего обидно?

— Ну как же, ведь добро пропадает, жалко. Разве нет?. Ну лень тебе самому, давай вместе книжку напишем, а? Ты будешь писать, а я запятые расставлять.

— Можно вообще без знаков препинания. Еще даже и лучше.

— А вот не скажи. Пунктуация — это скальпель. Вот тут-то рука мастера и видна бывает. Сразу. А просто так навалять с три короба — это всякий дурак сможет.

— Вот и хорошо.

— Что «хорошо»?

— Вот пусть и валяет. Если ему больше делать нечего.

— Кому?

— Дураку всякому. Ко мне-то ты чего пристал? И… это… ну на самом деле… извини, конечно, но… оставь прибор в покое, вылезай.

— Да ничего я тебе тут не загубил, не волнуйся. И даже наоборот. Я вон… новую директорию создал и даже начал уже в ней работать. За тебя.

— Как это «за меня»?

— А вот так. Мы с тобой вчера на бильярде играли?

— Вроде бы. Я плохо помню.

— Вот. Вот поэтому ты мне и проиграл.

— Это в бане было?

— В бане. Я-то к тому моменту вздремнул уже и… вроде бы и оклемался. А ты нет.

— Ну и что ж тут такого? Бывает.

— Бывает, — кивнул Андрей Иваныч. — А на что мы играли, помнишь?

— На что?

— Не помнишь. А играли мы с тобой на книжку. Ты проиграл. С тебя книжка. А долг с игры… это, батенька ты мой, дело святое. И простить его тебе я не в праве. Но поскольку человек я добрый, чувственный, можно сказать, аж до слезливости и люблю тебя как брата, то вот и набросал тут в двух словах некую жизненную концепцию, о которой ты мне вчера, отсвечивая голым задом, полночи талдычил. Не дословно, правда, у меня получилось, но… в общих чертах. И лексика твоя сохранена, большей частью. Просто я изложил покомпактнее. Ты-то все забыл, а я зафиксировал.

— Ты чего, Андрей Иваныч, опупел? Какая, на хрен, концепция? Какая книжка? И чего это ты у меня здесь без порток расселся?

— Голый я оттого, что душ недавно принял, пока ты спал, а халат у тебя в доме только один — твой. Я его надевать не стал. А говорили мы вчера о том, что хватит тебе в газетенках этих бульварных ерундистикой всякой заниматься — все равно ведь ни славы, ни денег, а напиши-ка ты, братец, книжку. А уж я ее раскрутить сумею, будь уверен. Грех тебе, право слово, с твоими мозгами и дурака валять. Какие-то вы все здесь, в Питере… малахольные. Выгоды своей видеть не хотите. Ну представь: фотку твою на обложку забацаем — «шесть на девять» или даже «девять на двенадцать», а? Известность, почет. А может быть, и бабки. Ну разве плохо?

— Сам дурак, — Адашев затянулся сигаретным дымом, потом взглянул на сигарету и брезгливо поморщился.

— Не обо мне речь. Мы с тобой вчера водку пили? Пили. Об жизни говорили? Говорили. Не говоря уже об смерти. Ты умничал? Умничал. И очень даже занятно. А у меня сейчас в издательском деле… короче, свой конкретный интерес имеется.

— И что дальше?

— Как что? Вот я на кон и поставил… ну, если ты проигрываешь, с тебя книжка. Раз уж ты просто так не желаешь. Сначала одна, а там посмотрим.

— А если ты?

— Если я проигрываю?

— Да. Тогда что?

— Ничего… — Андрей Иваныч пожал голыми плечами.

— Вот так вот мы договорились, да?

— Ну да. По-моему, все честно. Ты и проиграл.

— Не может такого быть. А во что мы играли?

— В «пул».

— Тем более. Там же лузы, как… туда на тракторе въехать можно.

— Все правильно. Ты и положил четыре шара подряд, прямо с разбивки. А потом у тебя черный упал. Ты и проиграл. Теперь отвечай. Тем более что — повторяю — вон, я твои вчерашние разглагольствования записал своими словами. На всякий случай, для памяти. — Андрей повернулся к компьютеру и щелкнул клавишей.

Гурский подошел к нему, встал за спиной, протянул руку к мануалу и вернул текст на самое начало. Прочел.

— Чушь какая-то, — сказал он в раздумьи. — Не мог я так говорить. Я вообще фаталист. Что выросло, то выросло. На все Божья воля. Нет. Не мог я такого говорить, разве что пьян был.

— Ну-у… это уж… не без этого.

— Вот меня и понесло, видимо. Но… вот это вот все, — он постучал пальцем по экрану монитора, — полная белиберда, причем манерная. Сплошное дурновкусье.

— Это ты сегодня так говоришь. А вчера рассуждал совершенно иначе. Ты что же — беспринципен по природе своей?

— Да. Именно. Я абсолютно беспринципен. В этом мой основной жизненный принцип.

— А долг с игры?

— Забудь. И вообще… не наезжай, а? У меня и без того башка, как… я не знаю что. Горячая и мягкая. Как жопа.

— Фу, как грубо.

— А мозгам своим мы и без написания книжек применение имеем. Свое собственное.

— Да? И какое интересно?

— Всякое. Как карта ляжет.

— Ага. То-то у тебя черные шары в лузу валятся.

— Бывает. Не без этого. Но чаще все-таки выигрываем.

— Ну и ладно. Тебе жить. Я, вообще-то, хотел как лучше. У тебя планы конкретные на сегодня есть?

— Да есть дела кое-какие. А у тебя?

— Ой… — зевнув, потянулся Андрей Иваныч, — даже уж и не знаю. Я. вроде все уже сделать успел. Так… несколько звонков еще… да и домой поеду. Ну, в крайнем случае, до завтра задержусь.

— Давай вот чего, — Гурский задумался. — Давай я тебе ключи оставлю на всякий случай, ты же всяко только вечером поедешь, даже если и сегодня?

— Скорее всего.

— Ну вот. А я к тому времени вернусь. Заодно и провожу.

— А у тебя дела твои надолго?

— Трудно сказать. Вряд ли. Мне тут с человеком одним встретиться нужно. С профессором Барановым.

— А он кто?

— Генетик. Всеми уважаемый.

— И зачем тебе?

— Да… там материал один занятный может получиться. Мне у него проконсультироваться нужно. По поводу телегонии.

— «Теле…» что?

— Телегонии.

— А это еще что такое?

— Потом расскажу, — Александр погасил сигарету и пошел в ванную.

Вернувшись в комнату, Адашев-Гурский застал Андрей Иваныча одетым и говорящим по телефону.

— А вот и Александр, — сказал Андрей в трубку, — дать его?

— Кто это? — спросил Гурский.

— Петр, — Андрей Иваныч протянул телефонную трубку, — держи.

— Алло, — Гурский приглаживал одной рукой влажные волосы, — привет, Петька. Ты как, жив?

— Да вроде… — вздохнул на том конце провода Волков. — Ты там чего делать собираешься?

— Предлагаешь продолжение банкета?

— Н-ну-у… а ты категорически против?

— Но ведь не с самого же утра.

— Почему?

— А тебе одиноко?

— Да не совсем… но все равно скучно как-то без компании.

— Понятно. Вот что, слушай… давай-ка, я тебе пока Андрей Иваныча для поддержания компании доставлю. Ты как? — взглянул он на Андрея.

— Отчего же с хорошим человеком водки не выпить? Пусть даже и с самого утра, — рассудил тот. — Что ж мы, не русские люди?

— Ну вот, слышишь? Я его у тебя оставлю, а сам к вам потом присоединюсь. У меня дела сегодня кое-какие. С собой захватить что-нибудь?

— Да ничего не надо, у меня пока все есть.

— Ну ладно. Жди.

— А когда вы приедете?

— Да сейчас и подъедем.

— Вот. А у меня здесь все вместе и позавтракаем. — Волков повесил трубку.

— На вот, держи. — Адашев запер входную дверь своей квартиры и протянул ключи Андрей Иванычу. — Мало ли… пусть у тебя будут, на всякий случай. Хоть и вряд ли ты сегодня куда-нибудь от Петра выберешься.

— Думаешь?

— А то я не знаю…

Они стали спускаться по ступеням.

— А балкон у тебя замечательный, ни у кого такого не видел, — хмыкнув, тряхнул головой Андрей. — Это ж кому такая фантазия в голову пришла, чтобы выход на него прямо с кухни?

— Бог его знает. Там… ну на той стороне, где у меня кухонные окна, вообще сплошной брандмауэр. Из одной еще квартиры только окна и выходят. Этажом ниже и… чуть в стороне. А балкон на всей стене единственный. Мой.

— Классно.

— Так уже и было, когда я въехал. И кто его туда прилепил…

— Замечательный балкон. Единственный в своем роде.

— Мне нравится.

— Слушай, и тем не менее, что это за «телегония», о которой ты у генетического профессора проконсультироваться хочешь? Это смешно?

— Почему «смешно»?

— Ну как же… если несмешно, то стало быть и неинтересно. Можешь не рассказывать.

— Видишь ли… присылает некий мужик в редакцию письмо и фотографию. На фото — симпатичная такая тетка с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Это, как он пишет, его жена и дети. Родила их его законная супруга, состоя с ним в законном браке. Сначала девочку, а потом мальчика. Дочурке пять лет уже, а мальцу два годика.

— Пока не смешно.

— Погоди. Семья-то, с точки зрения средней полосы России, самая обыкновенная, славянских кровей, и девочка — вылитые родители: беленькая, носик картошечкой, короче, все как надо. А вот сынок черненький.

— В каком смысле?

— Совсем черненький, весь. Вылитый Нельсон Мандела.

— О-от ведь как, а? И что говорит?

— Сынок?

— Мамаша.

— Ну как… мужик — это он в письме кается — на нее чуть не с кулаками! Как так, дескать?! Это ты чего удумала? А она ему: «Жила я только с вами и больше ни с кем». Но… дескать, вот, до замужества… еще до того, как с этим вот— своим законным избранником познакомилась… был грех, чего уж теперь. Но что было, то уже давно быльем поросло. Кто ж знал, что у них, у мавров, кровь такая ядовитая?

— О-от ведь как, а? Етит твою мать…

— Мужик весь бурлит, чуть до развода дело не дошло, но… есть ведь любовь на свете, иначе повернулся бы да ушел. А этот стал литературу всякую поднимать, выяснять, спрашивать, и узнал где-то, в результате своих изысканий, про существование «покровного эффекта», иначе называемого телегонией. Прослеживается, мол, такое явление, описано в научной литературе.

И те, кто чистокровных лошадей или собак ценных пород разводят, прекрасно об этом осведомлены. Телегония, и все. Покровный эффект. Чего тут поделаешь? Ну, на том мужик сердце свое и успокоил. Но, видать, не до конца, раз свою семейную фотографию прислал и письмо к ней приложил с вопросом: «Как так, дорогая редакция? Я тем не менее недопонимаю». Ну и вот… мне любопытно стало, я и решил разобраться. Это ж, представляешь, что получается? Это выходит, что каждая женщина просто, как матрица какая-то, несет в себе информацию о каждом из своих любовников и может в самый неподходящий момент любого из них во плоти воспроизвести. А? Тебе это как?

— Так это выходит, если я…

— Приезжаешь, к примеру, в Парагвай. Влюбляешься там в прекрасную Кончиту. Убиваешь навахой на дуэли, в честном поединке, ейного мужа, дона Педро, а затем, как порядочный человек, на этой самой Кончите женишься. Так?

— Та-ак…

— А она тебе потом, лет через пять, за все хорошее, что от тебя видела, рожает маленького дона Педро — один в один ее бывший муж.

— Маленького такого младенчика, но уже с усами, в сомбреро и с очень недобрым взглядом в мою сторону.

— Покровный эффект. Телегония. Смешно?

— Нет, Саша, это не смешно. Это страшно. Неужели так бывает?

— Вот хочу разобраться. Встречался тут с неким большим специалистом. Он, по его словам, с медицинскими материалами православных монастырей и храмов работает.

— И что говорит?

— Что говорит… Покровный, мол, эффект? А ка-а-ак же! Еще бы! Это же еще в монастырских книгах черным по белому написано! «Никогда не смешивайте, братия мои, ни кровь, ни ириду, ни кожные, ни волосяные покровы, иначе не родить вам чистую душу, способную к постижению Божьего разумения».

— «Ирида» это что такое?

— Радужка глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Он сказал.

— Слушай… по-моему, он о чем-то о другом говорит. Тебе не кажется?

— Кажется. Поэтому я и встречаюсь с профессором.

— А он в мире генетики авторитет?

— Безусловно.

— Вот и слава Богу. Саша… после твоего рассказа у меня просто душа не на месте. Ты уж выясни, пожалуйста, все досконально и мне потом сообщи. А то ведь… как жить?

— Жизнь прожить, Андрюша, не поле перейти.

Они вышли во двор и направились к подворотне, которая выходила на Малый проспект Васильевского острова.

— А Петр далеко отсюда живет? — спросил Андрей Иваныч.

— На Петроградской стороне. Сейчас тачку поймаем.

— А может, пешком? Погода хорошая. Очень я по Питеру гулять люблю.

— Ну давай до Среднего пройдемся, а там на маршрутку сядем. Как раз до Петькиного дома нас она и довезет.

— Давай.

— Заодно и мозги проветрим. Они неспеша побрели по тротуару. Ветер с залива трепал по небу облака, и в просветах проглядывало солнце.