Глава 4

Дени де Сюрси, маркиз де Воль, провел прошлую ночь в Мулене, в гостинице под названием «Пескарь», неподалеку от величественного дворца Бурбонов, где герцог, как говорили, лежал в приступе четырехдневной малярии, обычно называемой «квартаной».

Как официальный представитель короля и к тому же давний знакомый самого Карла Бурбонского, маркиз, конечно, вполне мог остановиться во дворце; однако он рассудил, что этого делать не следует. О намерениях герцога он все равно не узнал бы ничего более того, что уже донесли ему тайные агенты, а появление во дворце при теперешнем непрочном положении дел вызвало бы у хозяина и его окружения только раздражение и тревогу. Так что он остановился в гостинице и предоставил своим людям сколько угодно болтать насчет его посольской миссии в швейцарские кантоны.

На следующий день, отстояв раннюю обедню, в обычный утренний час он выехал на юг, в сторону Ла-Палиса и Лальера.

Однако, тщательно стараясь успокоить подозрения окружающих относительно истинной причины своего путешествия через Бурбонне, он все же не мог не замечать того, что происходило вокруг.

В Мулене ощущалась атмосфера напряженности и скрытности. Он отметил, что в замке слишком многие окна освещены и что свечи горели до самого утра. И сегодня на дороге он встречал непривычно много курьеров и всадников. Они скакали быстро, с каменным выражением лица. Короче говоря, все, что он видел, соответствовало докладам его осведомителей. Назревал мятеж.

Однако во всяком случае сейчас заграничная миссия освобождала маркиза от обязанности лично заниматься этим делом. Во многом благодаря его усилиям взрыв, когда он наконец произойдет, по крайней мере не застанет его величество врасплох. Король знал о положении дел гораздо больше, чем представляли себе заговорщики. Обстановка была крайне тревожной — малейшая неосторожность могла привести к взрыву. Де Сюрси оставалось лишь надеяться на лучшее. К тому же поручение насчет швейцарских пикинеров в любом случае нельзя было провалить.

Маркиз ехал на юг — верхом на спокойном муле, во главе целой вереницы слуг — и поминутно вздыхал. Что найдет он, вернувшись во Францию? Он ненавидел все войны из-за их бесплодности, а война, связанная с распрями в стране, — все эти аресты, пытки, казни и расколы между людьми одной крови — его просто ужасала. Если бы только удалось её избежать! Маркиз втайне надеялся, что, когда грянет буря, он будет ещё за рубежом страны.

Придворный живописец Жан Клуэ¹⁵ часто заявлял, что ни одно лицо ему не было так трудно передать на холсте, как лицо монсеньора де Воля. На нем отражалось столько разноречивых чувств; на нем оставила свой след жизнь, полная радостных и печальных событий. В конце концов Клуэ предпочел подчеркнуть в портрете прежде всего доброту и благожелательность маркиза, его человечность. Затем кисть художника запечатлела тень государственных забот и личных горестей, однако ей не под силу было стереть главное. В итоге получилось задумчивое лицо, немного суетное, немного усталое, но освещенное все искупающей добротой. Законченный портрет, висевший на стене большого салона в Сюрси-ле-Шато, что в Турени, зрители расценивали по-разному. Одни говорили, что на нем изображен бдительный государственный муж, неутомимый слуга короны, другие видели в нем ученого, друга Бюде¹⁶ и Эразма, третьи считали, что это утонченный аристократ и любезный придворный, разочарованный, но не озлобленный. Однако все сходились во мнении, что изображенное на портрете лицо излучает великодушие и сердечную теплоту, которые производят на зрителей неизгладимое впечатление.

В своих многочисленных поездках маркиз научился с толком использовать время. Монотонность долгого пути давала достаточно времени для размышлений, и часто, сидя верхом на муле, он разрабатывал сложные политические планы с далеко идущими последствиями. Его свита — врач, секретарь, пажи и лакеи — старалась держаться на почтительном расстоянии, так что обычно маркиз ехал один, никем не отвлекаемый.

В эти дни главным предметом его раздумий был конфликт между Карлом Бурбонским и королем Франциском. Маркиз рассматривал сложившееся положение с сожалением и страхом, однако трезво и реалистично. Его восхищал коннетабль — смелый человек, одаренный воитель и выдающаяся личность. Его отнюдь не восхищал король, который, при всем личном обаянии, представлялся ему легкомысленным и поверхностным молодым щеголем, не способным стать взрослым.

С точки зрения сиюминутной справедливости, герцог был жертвой тирании и неприкрытого, бесстыдного грабежа. Маркизу были совершенно понятны и взрыв страстей герцога, и негодование его сторонников.

Однако дело это следовало рассматривать на другом уровне — на уровне истории, на уровне будущего.

Феодальный порядок, воплощением которого был герцог, отжил свое и уходил в прошлое; Бурбонское герцогство в самом центре Франции препятствовало объединению нации и могло разрушить её. По иронии судьбы, король, при всем своем себялюбии и бесчестности, служил делу прогресса. Независимо от собственных желаний, он не мог не служить ему; тогда как Карл Бурбон, человек несомненных достоинств, не мог ему не препятствовать.

Де Сюрси вспоминал последние двести лет французской истории: английское господство, войны с Бургундией и Бретанью, эгоистичную независимость знати, невыразимую нищету народа. И в этом сумбуре феодальной раздробленности, беспрестанного кровопролития и несчастий, медленно, часто безжалостно, утверждал свои права Трон, вводя единый закон, сплачивая нацию. Если теперь Бурбон одержит верх, это будет означать возврат к хаосу.

Де Сюрси, безусловно, сожалел о преследованиях невинного человека и его сторонников; но ещё больше он оплакивал разорение миллионов. Чтобы этого не произошло, он провел свою жизнь на службе трем королям. Но служил он не Карлу, не Людовику и не Франциску — он служил Трону как объединяющей идее. И ради этого Трона он мог пожертвовать даже своим мягкосердечием.

От Ла-Палиса, над которым господствовал замок Жака де Шабанна, старого друга маркиза, одного из маршалов Франции, находившегося сейчас с армией под Лионом, дорога упорно ползла все выше, к лесам и горам.

У деревни Сен-Мартен маркиз со своими спутниками пересек границу и, оставив позади герцогство Бурбонне, въехал в графство Форе; он надеялся вскоре увидеть высокие крутые крыши замка Лальер. Прошло более двадцати лет с тех пор, как он провел там ночь. Место, как он представлял себе, изменилось мало (Блез как-то сказал ему, что старинные каменные стены покрыли, по новой моде, штукатуркой) — изменились люди, изменился он сам. Изменились и времена.

Насколько иным был мир, в котором жили они все, когда были молоды, двадцать с лишком лет назад! Насколько понятнее он был! Не существовало тогда лютеран, угрожающих единству церкви Христовой. Не родился ещё Карл Австрийский, ныне император германский и испанский король, тень которого ложится на весь мир. Итальянский дух, с его новыми обычаями, костюмами, архитектурой, новой философией ещё не распространился на север…

Маркиз мог представить себе Антуана де Лальера только таким, каким видел его в последний раз. Горячее сердце и наследственная верность, естественно, привлекут его на сторону Бурбона. Де Сюрси рассчитывал, если получится, удержать старого друга от этой ошибки — хотя бы с помощью его жены.

Констанс де Лальер, насколько маркиз её помнил, была прямой противоположностью мужу — собранная, рассудительная, уравновешенная и дальновидная. Она может прислушаться к голосу разума, даже если Антуан останется к нему глух.

О старшем их сыне, Ги, маркизу было известно лишь то, что он — один из рыцарей Бурбона и потому разделит судьбу герцога. По-видимому, между ним и Блезом уже не осталось никаких теплых чувств.

Вспоминая о Блезе, де Сюрси всегда улыбался про себя. Он любил этого юношу, как любят люди выходки и проказы своей юности. Никогда не служил у него более беззаботный и более обаятельный паж. В характере Блеза хватало привлекательных черточек, он был отличным фехтовальщиком и наездником, однако принимать его всерьез было невозможно.

Бездетный де Сюрси вначале задумал было приучить крестника к той службе, какую нес сам, и готов был поддержать его всей силой своего влияния. Однако сейчас эта мысль выглядела просто смешной. Если остальные пажи, товарищи Блеза, извлекали большую или меньшую пользу из учения, то Блезу ничто не пошло впрок, кроме уроков фехтования да верховой езды. Другие были достаточно благоразумны, чтобы не впутываться в разного рода истории или хотя бы прятать концы в воду, а Блез вечно влезал в какую-нибудь шалость — то в скандал, то в любовную интрижку — и в результате вынужден был представать перед патроном либо для выговора, либо для порки. Отнюдь не тупица, он тем не менее так же мало годился для государственной службы, как и молодой бычок.

В конце концов де Воль признал свое поражение и заслужил вечную благодарность Блеза, устроив его в кавалерийскую роту, которой командовал Баярд.

— Иди и ищи чести, друг мой, — сказал он Блезу при нежном прощании. — Такова, видно, воля Бога, который столь щедро наградил тебя мускулами. Говоря откровенно, от них меньше неприятностей, чем от мозгов. Ступай же, прими мое благословение и этот кошелек с пятьюдесятью кронами. Попытайся не истратить их в первую же ночь в гарнизоне…

Это было пять лет назад. Время от времени до маркиза долетали весточки от крестника: тот участвовал в славной обороне Мезьера, служил и в Италии. Однако мысли о нем постепенно отошли для де Сюрси на задний план — пока Блез не появился в Париже, веселый и беззаботный, как всегда. Маркиз, повинуясь минутному порыву, попросил послать Блеза с ним в Швейцарию — главным образом потому, что молодой человек был приятным в общении и хорошим спутником.

И вот наконец, обогнув купу деревьев, де Сюрси увидел замок Лальер; в тот же миг у него вырвался возглас удивления. С противоположной стороны поворачивали, въезжая в ворота, с полдюжины дворян в сопровождении верховых слуг. Из-за стен донесся до него шум и гам множества людей. Это означало какое-то важное событие.

Он остановил мула, подождал, пока подъедет свита, и отправил одного из пажей выяснить, что происходит. Нужно же знать, на каком ты свете. Вернувшись после недолгого отсутствия, паж доложил, что это всего лишь встреча местных дворян.

— Гм-гм… — нахмурился де Сюрси, но потом кивнул: — Ну что ж, вперед!

И направил своего мула на короткую подъездную дорогу от тракта к воротам замка.

Маркиза насторожила такая многолюдная встреча. В нынешней напряженной ситуации она выглядела несколько странно. Еще более странной показалась она ему, когда он пробирался по двору между группами гостей, направляясь к парадной двери. На лице его отражалось лишь удовольствие от предвкушения приятной встречи, но глаза все подмечали. От них не ускользнули провожавшие его косые взгляды, перешептывание, холодное молчание. Маркиз мог читать по лицам этих сельских дворян, как по открытой книге. Он был для них врагом, и они держались настороженно, но им явно не хватало умения притворяться.

Добравшись лишь до середины двора, де Воль уже полностью оценил обстановку. Он воспользовался случаем навестить старого друга — и попал в осиное гнездо. Находиться здесь было опасно.

Антуан де Лальер широким шагом вышел вперед, навстречу ему, и маркиз спешился. Да, годы оставили свой след на лице друга, однако в нем появилось кое-что новое: скрытность и смущение, которые не в силах были скрыться за врожденной искренностью.

— Дени, друг мой!

— Антуан! Клянусь честью, будь я проклят!..

Обнявшись, старики расцеловали друг друга в обе щеки, и маркиз почувствовал, как пробилось, словно луч сквозь тучи, тепло старинной привязанности.

Де Лальер хлопнул его по плечу.

— Дружище! Клянусь Богом, ты не слишком изменился! Ну, появилось несколько морщин да волосы поседели. Как и у меня. Я-то думал, что тебя за бородой и не увидишь, но ты, гляжу, держишься старых обычаев. Ну, добро пожаловать снова в мой дом! Добро пожаловать!

Но стоило маркизу выразить деликатное опасение, что его визит, может быть, неудобен для хозяина, поскольку тот очень занят, дружеская открытость исчезла, вместо неё появилась некая демонстративность:

— Никоим образом! Никоим образом! Ты оказываешь нам честь, встреча с тобой — привилегия, которую мы все ценим. Я имею в виду всех нас… — Он пристально поглядел на нескольких соседей поблизости, словно требуя подтверждения своих слов, и те невнятно загудели, словно эхо. — Вот видишь, Дени! Неудобно? Фи, что за вздор!

Тем временем де Сюрси низко поклонился мадам де Лальер и церемонно расцеловался с нею. Ему представили де Норвиля («Искусный интриган», — подумал маркиз, немало знавший о нем и о его поездке в Англию), потом Ги де Лальера, затем остальных. Взглянув мельком на Блеза, стоящего позади, де Сюрси сразу заметил на открытом лице молодого человека тревогу. Обычная бесшабашность исчезла.

— Наша встреча, — старательно подбирая слова, выдавил из себя Антуан де Лальер, прежде чем проводить гостя в дом, — касается… э-э… шайки преступников, которых немало в этих горах. Мы собираемся… э-э… поймать их, если получится…

Его голос звучал громко и отчетливо, словно он намеревался сообщить эту информацию не только де Сюрси, но и другим, или, может быть, напомнить о ней.

— В самом деле? — произнес маркиз небрежно, но его слова были шпилькой для некоторых ушей. — Это меня интересует. На королевской службе мне нередко приходилось иметь дело с преступниками… всяческого рода.

Входя в дом, он буквально почувствовал, как сгустилось у него за спиной молчание.