Глава 22
В ординаторской было на удивление тихо, хотя до конца рабочей смены оставались считанные минуты. Столы пустовали, если не считать стоявших на них пластиковых стаканчиков и вилок. Автоматы с пирожками и содовой водой стояли в ряд, ожидая, когда появятся новые клиенты с монетками в руках.
Мадлен сидела за шатким столиком у окна, обхватив рукой приятную на ощупь толстую фарфоровую кружку. В воздухе носился запах жареных зерен кофе.
В 5.01 в дверь вошли Сарандон и Алленфорд. Как по команде они одновременно сняли с лиц хирургические маски, кивнули Мадлен и направились к автомату, торгующему кофе. Опустив монеты, оба молча дождались, пока машина наполнит пластиковые стаканчики, и затем перешли за столик.
Крис держал под мышкой кипу дешевых газетенок, которые швырнул на стол. Мадлен сразу обратила внимание на кричащие заголовки: «Энджел Демарко в клинике «Сент-Джозеф»... «СПИД»... «Рак»... «Операция на сердце»... «Пересаженное сердце»...
Мужчины сидели как раз напротив Мадлен. Крис инстинктивно потянулся за сигаретами, лежавшими в нагрудном кармане. Вытащив одну сигарету из пачки, он почти бессознательно принялся мять ее в пальцах.
Мадлен давно уже знала его привычки. Он бросил курить три года назад, но до сих пор носил с собой сигареты. Когда выдавался особенно трудный денек или когда требовалось поразмыслить, Крис вытаскивал сигарету и подолгу разминал ее в пальцах.
Наконец он поднял глаза и посмотрел на Мадлен.
– Ситуация с Демарко, судя по всему, накаляется. Мадлен согласно кивнула.
– Я слышала, что один из фотокорреспондентов вчера поймал его в кабинете физиотерапии. Сарандон устало улыбнулся:
– Он чувствовал себя таким несчастным. И сделал так, что весь этаж узнал об этом.
Мадлен улыбнулась:
– Неудивительно.
– Дело в том, – сказал доктор Алленфорд, – что долго водить газетчиков за нос мы не сможем. Охранники, работающие у нас, с каждым днем все больше треплют языком. Конечно, сообщив журналистам, что у него была обычная операция на сердце, мы на время сбили их со следа, но рано или поздно правда всплывет.
Алленфорд сделал большой глоток кофе и посмотрел на Мадлен.
– Охрана – не единственная наша проблема.
Он не договорил, но Мадлен уже знала, что именно он собирается сказать. Она старалась не думать о том, как усложняет все известность Энджела, как назойливые репортеры могут отравить ей всю радость от выздоровления Энджела.
– Вы о Фрэнсисе, насколько я понимаю? – тихо спросила она.
Алленфорд с явным сочувствием посмотрел на Мадлен.
– Кто-нибудь из журналистов обязательно разнюхает связь. Если они раньше не докопались до этого, то только потому, что не было официального сообщения о факте трансплантации. Все усилия газетчиков направлены сейчас на то, чтобы разыскать женщину, якобы заразившую Демарко СПИДом. Пока что репортеров куда больше интересует его сексуальная жизнь, нежели проблемы с сердцем. Но рано или поздно все выплывет наружу, они узнают о пересадке сердца, и найдется какой-нибудь смышленый парень, который сумеет правильно сопоставить факты. Выяснится, что в Орегоне умер пациент, сердце которого было пересажено Энджелу. Как только имя этого пациента будет предано огласке, соответствующие статьи появятся во всех газетах. Если заранее не подготовить Энджела... – Доктор Алленфорд не докончил мысль, но все и так было ясно.
Мадлен, опустив глаза к столу, пристально разглядывала его поцарапанную коричневую столешницу. Она знала, что Крис совершенно прав: просто она сама не находила в себе мужества вот так просто назвать вещи своими именами.
– Я расскажу ему, – тихо произнесла она. Сарандон поднялся со своего места, оставив на столе стаканчик с недопитым кофе.
– Только, пожалуйста, сообщите мне, когда именно вы намерены это сделать. – Он улыбнулся. – Я посоветую персоналу надеть в этот день защитные бронежилеты. На всякий случай. – Отодвинув стул, он направился к выходу.
Мадлен безучастно смотрела ему вслед. Она ничего не могла сказать в ответ. Что будет, когда Энджел узнает правду, – этого она себе решительно не представляла. В воображении возникали самые неожиданные и страшные картины, Мадлен даже стало слегка дурно. Она совсем не спешила рассказывать Энджелу всю правду о том, что сделала – что все они сделали. Она боялась его непредсказуемой реакции. И для страха имелись свои причины.
Мысль о возможных последствиях лишала ее покоя.
Она глубоко задумалась и не сразу заметила, что давно уже сидит молча. Мадлен почувствовала на себе пристальный взгляд Криса. Медленно подняв голову, она встретилась с ним глазами:
– Что?
Он улыбнулся:
– Знаешь, Мадлен, плохая из тебя актриса. Говори прямо, что тебя так беспокоит?
Она понимала, что сейчас не лучшее время все ему рассказывать. Но за последние недели она успела понять, что когда слишком долго размышляешь о чем-то в одиночестве, это обычно плохо кончается.
– Это Энджел, – призналась она. – Он так быстро меняется...
– Если в лучшую сторону, что ж, я очень рад.
– Все это куда более удивительно, чем ты думаешь... В общем, он мало-помалу делается... – Мадлен не могла выговорить это вслух, слова застревали в горле.
Алленфорд несколько секунд выжидающе смотрел на Мадлен. По его глазам она догадалась, что Крис все понял. Он прищурился, на его лбу обозначились глубокие морщины.
– Он слушает любимую музыку Фрэнсиса, он ест то, что предпочитал Фрэнсис. Он сам говорил, что до операции у него была аллергия на молоко – а теперь он молоко пьет с удовольствием. Он... он стал таким заботливым... Никогда бы, прежде не подумала, что он может быть таким.
– Ты говорила, что вы не встречались с тех самых пор, как были детьми. А люди склонны меняться, Мадлен. И кроме того, они ведь братья.
– Все может быть, – Мадлен подалась вперед и внимательно посмотрела в глаза Алленфорду. – Интересно, сердечная мышца обладает памятью на клеточном уровне? Подобно тому, например, как клетки тканей обладают способностью восстанавливаться или, я не знаю...
– Погоди, – мягко оборвал Алленфорд, коснувшись при этом руки Мадлен. – Я понимаю, ты очень страдаешь. Но лучше воспринимать Энджела таким, каков он есть на самом деле. И благодарить Господа за то, что он выжил. Что касается остального... сейчас не время, пойми.
– Я и сама так думаю, но бывают минуты, когда он смотрит на меня совсем как...
– Я думаю, что ты просто хочешь видеть в нем Фрэнсиса. Нельзя было отрицать: в этом была своя правда. Ей так недоставало Фрэнсиса, что она готова была видеть его повсюду: сидящим в ее доме на диване, качающимся на качелях на крыльце, едущим в его потрепанном стареньком автомобиле. Иногда Мадлен даже оборачивалась, желая что-то сказать Фрэнсису, – и только тогда понимала, что его нет рядом, что мгновенное ощущение его присутствия – очередной мираж, обман чувств, что звук его шагов за спиной ей просто почудился.
– Да, ты прав, – согласилась она.
– Что, если бы ты не знала о пересаженном сердце? И думала бы, что все изменения в Энджеле – это естественные процессы, происходящие на фоне общего выздоровления. Подумай об этом на досуге. Когда пациенту приходится столько пережить, он гораздо больше других людей склонен измениться. И в числе прочего, такие люди становятся более заботливыми по отношению к окружающим, хотя и более консервативными. Они начинают понимать, что каждый день, каждая минута их жизни – чудо Господне.
Логичные рассуждения Криса успокаивающе подействовали на Мадлен. Это очень похоже на правду: она видит в Энджеле Фрэнсиса именно потому, что в глубине души не может смириться с гибелью единственного настоящего друга, отчаянно хочет верить, что хотя бы какая-то его часть еще жива.
– Да, вы, пожалуй, совершенно правы. Алленфорд пристально посмотрел на Мадлен.
– Сам я не склонен верить в подобные вещи, но мы все видели удивительные проявления того, о чем ты сейчас говорила. Люди, проходившие через пересадку сердца, каким-то образом узнавали о своих донорах такие подробности, догадываться о которых они по всем законам формальной логики никак не могли. Поэтому я вынужден констатировать: нет ничего невозможного в этом мире. – Он коснулся ее руки. – Я имел удовольствие встречаться с Фрэнсисом, правда, очень редко, от случая к случаю, и сейчас меня посетила одна мысль.
– А именно?
– Если на клеточном уровне органы человека действительно обладают памятью, твой Энджел не мог получить более доброго сердца.
Устало вздохнув, Энджел вошел в гостиную, которую Мадлен и Лина заботливо обставили, учитывая его вкусы и потребности. Он включил телевизор – и услышал голос телекомментатора:
– Источник, близкий к суперзвезде, сообщил нам, что в результате операции Энджелу Демарко было трансплантировано сердце бабуина. Однако кардиохирурги из клиники «Сент-Джозеф» сообщили только тот факт...
Застонав, он выключил телевизор и зажег нижний свет.
Эта гостиная – чужая и вместе с тем его собственная – казалась очень уютной. Большие мягкие диваны из джинсовой ткани, стулья, обтянутые материей с рисунком в стиле индейцев Навахо. Обстановка удачно сочеталась с большим камином, сделанным из речных валунов. На каминной полочке стояло несколько фотографий и репродукций в рамках. Среди них были снимок Лины на фоне ее школы, фотография стоявших на лыжах Лины и Фрэнсиса и старенькая фотокарточка: Энджел и Фрэнсис сняты на фоне материнской «импалы».
Только фотографии Мадлен тут не было.
Она окружила его прямо-таки домашней обстановкой и почти семейным уютом. У него была удобная мебель, фотографии, молоко (разумеется, с низким содержанием жира) в холодильнике. Однако в его новом доме было так тихо, что весь этот уют казался миражем: ни пылинки на полу или на шкафах, все предметы расставлены так аккуратно, как будто их ни разу никто не касался.
Этому безупречному жилищу не соответствовал только сам Энджел. И это расстраивало его не на шутку. Опять получалось так, что Энджел плыл по течению жизни, глядя на происходящее вокруг, но не принимал в ней участия. Раньше такая позиция его вполне устраивала. Да что там устраивала – только этого Энджел и хотел. В отличие от большинства людей, особенно мужчин, он не слишком жаждал настоящей жизни. Ему больше нравилось быть этаким сказочным Питером Пэном, который играет с ребятишками и знать не знает ни о каких правилах жизни, установленных взрослыми. Именно для того Энджел и хотел сделаться знаменитым. Чтобы прожить жизнь, получая от нее только удовольствия.
Но сейчас все изменилось: он должен начать жить совершенно новой жизнью, иначе очень скоро сползет вниз, в пропасть своего прежнего существования, которое тем не менее Энджел так любил; свяжется опять со старыми дружками, снова будет уговаривать себя, что, мол, один-единственный – ма-аленький – стаканчик текилы ему вовсе не помешает... Но один стаканчик потянет за собой второй, третий, и Энджела опять затянет в эту чертову мельницу, которая смелет его всего, без остатка.
Энджел находился сейчас где-то посередине: балансировал между прежней и новой жизнями. Он казался себе привидением: двигался среди вещей, которых никогда не мог коснуться. Он не мог вернуться назад, к прошлому, однако не знал, в каком направлении надо идти, чтобы попасть в будущее.
Раздался стук в дверь – и Энджел почувствовал внезапное облегчение. Пройдя через гостиную, он открыл входною дверь.
На пороге стоял Вэл. Он курил сигарету. В руке у него была зажата бутылка текилы.
– Привет, Энджел. А я как раз проезжал тут неподалеку... Не могу поверить, что ты согласился поселиться в пригороде. – Вэл передернул плечами. – Интересно, что ты в следующий раз придумаешь? Научишься подстригать лужайку? Или станешь делать барбекю в саду?
Энджел не отрываясь смотрел на бутылку, к стеклянной поверхности которой прилипли кусочки золотистой фольги. Сладкий, знакомый запах табачного дыма напомнил ему, как давно он не курил.
Его прежняя жизнь. Она стояла сейчас напротив Энджела; на ней были дорогие, сшитые на заказ, джинсы, у нее были длинные волосы и циничная улыбка. Неожиданно для самого себя Энджел понял, что его ужасно тянет вернуться к прежней жизни, тянет опять сделаться повесой и драчуном, как раньше, и чтобы жизнь пахла табачным дымом и дешевой косметикой.
Ухмыльнувшись, Энджел отошел в сторону, пропуская Вэла.
– Валентайн. А я слышал, что ты приехал еще на той неделе. Где же ты столько времени пропадал?
– Да вот, текилу искал. Скажу тебе, это непросто в городке, где все магазины закрываются, едва только начинает смеркаться, а крепкие напитки продаются только в супермаркетах. – Он сморщился, давая понять, насколько ему отвратителен такой порядок вещей. – Черт, как же тут люди живут: прямо каменный век какой-то.
Энджел направился в дальнюю комнату, зажигая по пути свет. Вэл двинулся следом, громко стуча ботинками с высокими каблуками по деревянному полу.
Вэл с грохотом поставил бутылку на стол.
– «Куэрво Голд», твой любимый сорт.
Энджел вожделенно смотрел на бутылку. Интересно, если он отопьет совсем немного – будет больно? Или все-таки нет?..
От табачного дыма приятно кружилась голова.
Вэл плюхнулся на диван, положил руку на мягкую спинку и свободной рукой заправил за ухо длинную прядь волос.
– Ничего у тебя тут мебель... Небось кругленькую сумму за нее выложил?
Энджел сразу вспомнил обстановку в своей квартире в Лас-Вегасе. Там у него были белоснежные стены и черная мебель из натуральной кожи. Были столы из нержавеющей стали и стекла, был бар, переливавшийся всеми цветами радуги, особенно, когда зажигали свет.
– Всю обстановку мне Мадлен подбирала. Брови Вэла удивленно приподнялись.
– А...– только и прошептал он.
Энджел подметил циничное выражение в глазах друга. Вэл не мог по достоинству оценить ни этот дом, ни прелесть таких женщин, как Мадлен. И Энджел вновь почувствовал, что теряется в обществе друга. Он снова почувствовал себя человеком, который нигде не ощущает себя как дома. Внезапно Энджел вспомнил о Лине, о том, как она смотрит на него. Смотрит, как дети на фокусника, широко раскрытыми глазами.
«Будь моим отцом... я люблю тебя... оставайся со мной... оставайся... не уходи...»
Если бы он попытался с ходу изображать из себя отца, то скорее всего разочаровал бы ее. Да и что он знал, черт побери, о том, как должен себя вести отец взрослой девушки? Но если он совсем не оправдает ее надежд, то это разобьет ей сердце.
– Выпей, – мягко предложил Вэл, пододвигая к нему бутылку.
Энджел шагнул к столу, пожирая глазами бутылку. В ушах еще звучало предложение, сделанное Вэлом, его мягкий, искушающий голос. Такому голосу невозможно противостоять. Он всегда говорит именно то, что человек хочет услышать.
Энджел обхватил пальцами гладкое стекло бутылки, поднял ее, откупорил и поднес горлышко к носу. Сладкий знакомый аромат приятно защекотал ноздри. Энджелу захотелось одним глотком осушить всю бутылку: пусть бы текила обожгла горло, согрела желудок, принесла облегчение – даже если это наслаждение продлится только до утра.
Но в то же время Энджел понимал: если он сделает этот глоток – один-единственный, – тот приведет его туда, откуда он начал.
Энджел прикрыл глаза. Его всего мелко трясло – до такой степени хотелось выпить. Но, собрав всю волю в кулак, он поставил бутылку на место.
– Не могу, Вэл.
Тот усмехнулся. Энджелу показалось, что в глазах приятеля промелькнуло что-то вроде страха или ревности. «Вечно с ним так. Чуть что – опять сердечный приступ...»
– Теперь многое переменилось. Но так, впрочем, и должно было произойти. У меня... у меня есть ребенок. – Энджел улыбнулся. Он впервые произносил эти слова вслух и чувствовал себя при этом на седьмом небе от счастья. – Мадлен... ты помнишь, я когда-то рассказывал о ней? – Вэл кивнул, и Энджел продолжал: – В общем, получилось так, что у нее – у нас, точнее говоря, – родился ребенок, причем все эти годы я ничего об этом не знал. Ее зовут Лииа, ей шестнадцать лет. Я пообещал, что если она прекратит пить и курить, я тоже больше не притронусь к спиртному.
– Ну что ж, дочь – это хорошо. Энджел счастливо рассмеялся:
– Это верно!
Вэл вздохнул. Возникла томительная пауза. Наконец Вэл сказал:
– Я горжусь тобой, Энджел. Я всегда говорил, что ты сильнее, чем думаешь. Куда сильнее, чем я сам, видит Бог.
– Да какая там сила... – Энджел сказал это очень тихо. Он даже не был уверен, расслышал ли Вэл.
– А я вот думаю отправиться в Нью-Йорк, там ищут актера на главную роль в «Золотом шершне». Сперва я подумал, что, может, ты заинтересуешься... но сейчас вижу, что вряд ли...
Энджел смотрел на Вэла и понимал сейчас, что друг приехал именно для того, чтобы попрощаться. Прежних отношений между ними быть уже не может, .потому что нет больше прежнего Энджела. Это было горько и обидно, Энджел понимал.
– Все в порядке, Вэл. – Он произнес те слова, которые Вэл ожидал от него услышать. И одновременно Энджел понимал, что друг читает в его глазах правду: там были разочарование и сожаление. – Не исчезай надолго, звони.
Вэл медленно поднялся с дивана:
– Ничего, Энджел, у тебя все получится.
Энджел кивнул, соглашаясь, хотя в глубине души вовсе не был так в этом уверен. Конечно, все получится.
Энджел выкрикнул во сне имя брата – и проснулся. Он лежал в темноте, стараясь успокоить дыхание. Сердце стучало так, словно готово было выпрыгнуть из груди. Фрэнсис, казалось, был так близко, что протяни руку, и дотронешься.
Откинув одеяло, Энджел встал и пошел на кухню. Открыв холодильник, некоторое время постоял, разглядывая банки и упаковки, которые Мадлен и Лина купили для него. Не слишком раздумывая, Энджел протянул руку и взял кувшин с молоком. Когда рука уже обхватила холодную пластиковую ручку, Энджел на минуту сам себе удивился: подумать только, он собирается пить молоко! Интересно, если так дело и дальше пойдет, чем же все закончится? Он станет напевать мелодии из собственных фильмов?!
Энджел закинул голову и, глядя в потолок, мысленно произнес: «Не морочь мне голову, Франко».
Едва успев так подумать, Энджел испытал чувство вины. Закрыв дверцу холодильника, он зажмурился.
«Я должен жить своей собственной жизнью. Моей собственной жизнью... Но если разобраться – что значит «моя собственная жизнь»? Где она начинается, где кончается?»
Вернувшись в гостиную, Энджел сел на стул.
«Что мне делать, Франко? Как мне измениться?»
Он ждал, что сейчас услышит ответ. Через несколько минут Энджел почувствовал, что, наверное, сходит с ума.
«Я все время чего-то требую и требую от тебя, братишка...» Энджел грустно улыбнулся.
Чувствуя смутное беспокойство, он нервно поднялся со стула, подошел к задней двери и настежь распахнул ее. Над линией горизонта еще только начала обозначаться светлая полоска рассвета. Розовые лучи отражались в море, которое еще недавно отливало серебром. Ветер шевелил ветки деревьев, и на какое-то мгновение в шуме ветра Энджел расслышал смеющийся голос Фрэнсиса.
«Как мне измениться, Франко? Как, скажи?»
«Ты и так уже очень изменился».
Слова донеслись до слуха Энджела откуда-то издалека, словно принесенные ветром. Поначалу он даже не совсем понял смысл услышанного.
Он улыбнулся.
«Ну разумеется, Франко».
Энджел натянуто рассмеялся и вернулся в дом, хлопнув дверью. Ну вот, он уже начал разговаривать с привидениями. Что следующее?
Энджел и сам понимал, что за последнее время сильно изменился. В малом – например, поменял вкусы относительно еды или музыки, ну а в большом – у него появилась необходимость находиться среди людей. Нельзя сказать, что это такие уж разительные перемены, тем более что в остальном, судя по поступкам, он оставался самим собой. То, что он нашел в себе силы отказаться от текилы и сигарет, – это уже кое-что, теперь от него требуется совершить что-то действительно значительное.
В этом доме Энджел жил уже целую неделю, совсем не выходя на улицу. Мадлен привозила ему еду, оставляя ее на крыльце, отчего Энджел порой чувствовал себя каким-то Квазимодо, вдобавок сидящим на низкокалорийной диете. На подъездной дорожке перед домом стоял новенький «мерседес» – первый случай в жизни Энджела, когда он приобрел автомобиль, имеющий в салоне больше двух мест, и «харлей-дэвидсон-спортстер». Ни на машине, ни на мотоцикле он еще так ни разу и не поездил. Энджел скрывался, стараясь как-то отдалить момент, когда все узнают, что он подвергся трансплантации сердца. Хотя Энджела все еще смущал собственный диагноз, он все-таки понемногу уже начал свыкаться с тем, что произошло.
Рано или поздно репортеры все равно узнают об операции, Энджел в этом не сомневался. Цена за иллюстрированную историю болезни Энджела, назначаемая журналами, росла с каждым днем. А значит, скоро кто-нибудь обязательно заговорит.
«Это должен быть ты, Энджел».
Он почти услышал голос Фрэнсиса. Во всяком случае, будь тут его брат, он непременно сказал бы именно это.
Он посоветовал бы Энджелу выйти наконец из укрытия и рассказать правду о том, что ему довелось пережить. Фрэнсис не забыл бы напомнить брату о том, как может подбодрить история Энджела тех несчастных, которые до сих пор дожидаются очереди на пересадку сердца в больницах.
Мысль о том, что он – о Господи! – он, Энджел, может стать в чем-то примером для других, заставила Энджела рассмеяться. Да, видно, слишком его напичкали лекарствами, раз ему в голову лезут такие глупости.
Тем не менее Энджел уже знал, что будет делать: он был не из тех людей, которые долго колеблются, прежде чем принять решение.
Как только Энджел решился, он сразу начал действовать. Он схватил телефонную трубку и набрал номер информационной службы. Узнав телефон клиники «Сент-Джозеф», Энджел немедленно позвонил туда. Услышав на том конце провода хорошо поставленный, вежливый голос, Энджел попросил соединить его с автоответчиком доктора Алленфорда. Затем Энджел наговорил сообщение, которое было предельно кратким и деловым: пожалуйста, организуйте для меня пресс-конференцию на десять утра в четверг. Сделав это, Энджел почувствовал себя гораздо лучше, хотя и понимал – это далеко не все, – что предстоит сделать. Было еще одно важное дело. Только он не знал, с чего начать.
«Что-то о его новом сердце...»
Едва ли не впервые Энджелу пришла в голову мысль, что у его донора непременно есть семья. Он подумал, какие, должно быть, сомнения мучили членов этой семьи. Ведь, недавно узнав о гибели близкого им человека, они должны были почти сразу принять решение о том, чтобы дать возможность Энджелу продлить его жизнь. Он восторгался решимостью и мужеством этих неизвестных ему людей.
Ранее Энджела интересовало только имя самого донора. Как он пытал Мадлен, стараясь заставить ее выдать ему эту конфиденциальную информацию. Но она держалась стойко, и ему оставалось только воображать себе этого неизвестного человека, думая, кто он, откуда был родом, как он умер, во что верил, когда был жив. Хотя было ли это так важно? Кто бы ни был этот человек, но его сердце билось теперь в груди Энджела: произошло чудо, иначе это нельзя было назвать.
Энджел обязан хоть что-нибудь сделать для семьи донора.
Хотя бы поблагодарить.
Мысль эта пришла ему в голову сама собой. Ведь что ни говори, а есть на земле люди, которым он обязан жизнью. Энджел взял авторучку, блокнот, раскрыл его и машинально нарисовал сердце в верхнем уголке листка.
И не успев даже сообразить, что именно будет писать, Энджел уже строчил по бумаге:
Уважаемая семья донора!
Пожалуй, это самая сложная вещь, какую только мне приходилось делать в жизни, – писать настоящее письмо, адресуя его незнакомым людям, к которым я отношусь как к своей семье. Нет слов, чтобы выразить вам мою признательность. Хотя, может, их нет именно у меня, а люди, получившие лучшее образование, нашли бы эти слова. Возможно, что так оно и есть.
Я находился в состоянии комы и медленно умирал, когда член вашей семьи погиб при весьма трагичных обстоятельствах. До самого недавнего времени я плохо понимал, как тяжело вам приходилось в тот момент. Но с тех пор я потерял брата, который погиб в автомобильной катастрофе. Такую боль, что я испытал, узнав о его гибели, я не чувствовал никогда в жизни. Сейчас мне кажется, что эта душевная рана никогда не перестанет кровоточить.
И я думаю: как у вас хватило сил подумать в эту страшную минуту еще о ком-то? Но именно так вы и сделали.
Вы помогли мне, даже не зная моего имени, не зная совсем ничего обо мне. Мужество и сострадание, которое вы проявили, восстановили мою веру в этот мир. Я вновь поверил в людей, хотя еще совсем недавно я был отчаявшимся и разочарованным человеком. Но что еще более удивительно, я поверил в самого себя.
Благодаря вам я обладаю сейчас самым ценным сокровищем – жизнью. И хотя может случиться так, что мы никогда не встретимся, мне бы хотелось, чтобы вы знали: в моем сердце всегда будет жить память о вас. Я сделаю все, что только в моих силах, чтобы заслужить свою новую жизнь, подаренную мне вами.
Да благословит Господь всю вашу семью.
Закончив писать последнюю строчку, Энджел почувствовал, как будто в нем что-то изменилось. Словно солнечный луч, чистый, жаркий, пронизал все его тело насквозь, осветив те уголки души, в которых многие годы были только темнота и холод. Впервые в жизни Энджел понял полностью и безоговорочно: на сей раз он поступил совершенно правильно.
Мадлен открыла шкаф и сунула туда руку, ища что-нибудь подходящее из одежды. Пальцы ее нащупали мягкую заношенную фланелевую ткань. Осторожным движением она раздвинула вешалки с шелковыми и хлопчатобумажными блузками и вытащила серо-голубую фланелевую рубашку, некогда принадлежавшую Фрэнсису.
Горе снова обрушилось на нее, вызвав целую вереницу горестных и вместе с тем милых сердцу воспоминаний. Мадлен вспомнила тот день, когда Фрэнсис оставил у нее в доме эту рубашку. Это был один из весенних дней, с утра дождливый и прохладный, а к полудню ставший жарким, как в середине лета. Фрэнсис тогда снял с себя теплую фланелевую рубашку и вместо нее надел одну из тех безразмерных маек с рекламой лекарств, которые Мадлен чуть ли не пачками получала в подарок.
На Мадлен опять обрушилось чувство одиночества. На мгновение боль сделалась нестерпимой. Мадлен сняла рубашку с вешалки и зарылась в нее мокрым от слез лицом. От рубашки исходил знакомый запах Фрэнсиса. Слабый аромат лосьона после бритья, которым пользовался Фрэнсис, вызвал в памяти тысячи образов и воспоминаний: вот Фрэнсис разворачивает небольшую красно-зеленую коробочку и смеется, увидев лосьон после бритья – подарок Мадлен. «Спасибо тебе, Мэдди, а то мой уже почти закончился...»
Вдруг с необыкновенной ясностью Мадлен поняла, что в это Рождество Фрэнсиса не будет в ее доме, как не будет его и в День Благодарения. Она и Лина должны будут праздновать в одиночестве. Как это у них получится?! Ведь все праздники они привыкли справлять втроем – с Фрэнсисом. Кто будет резать индейку? Кто развесит рождественские гирлянды? Кто будет за обе щеки уплетать рождественские пирожные, выложенные для Санта-Клауса на изящную фарфоровую тарелочку?
Прижав рубашку к лицу, вдыхая милый запах, Мадлен думала о том, что отдала бы все на свете, только бы Фрэнсис вернулся в их с Линой жизнь.
О Господи, как Мадлен хотела обернуться сейчас и увидеть его, своего милого священника с голубыми, как небо, глазами и улыбкой, на которую невозможно не улыбнуться в ответ. Он обнял бы ее и сказал, что любит свою славную Мэдди. Мадлен закрыла глаза. «Хотя бы еще один-единственный раз, Господи... Только один раз...»
Но вокруг были тишина и одиночество. Слышалось только тиканье настенных часов в спальне и мягкий шепот ветерка, задувающего в окно.
Никогда еще Мадлен не испытывала такого щемящего одиночества в своем собственном доме.
Внезапно она поняла, что не может здесь находиться больше ни минуты. Надев рубашку Фрэнсиса, Мадлен застегнула ее на все пуговицы и выскочила из дома, с наслаждением подставляя лицо порывам холодного ветра.
Когда Мадлен открыла глаза – она увидела Энджела. Он стоял, прислонившись к багажнику серого «мерседеса», который Мадлен купила для него, воспользовавшись платиновой кредитной карточкой «Америкэн экспресс». Он стоял и смотрел так, как будто ему не было дела ни до чего на свете. На Энджеле были его голубые «левисы» и старая майка с надписью «Аэросмит».
Оттолкнувшись от машины, он зашагал к Мадлен по дорожке. Ветер трепал его длинные темные волосы.
Энджел подошел к ней почти вплотную. Лицо его оставалось совершенно серьезным.
– Я хотел съездить на могилу к Фрэнсису. От неожиданности Мадлен даже растерялась.
– Он похоронен в Форест-Лаун... в Магнолиа-Хайтс.
– Я подумал, может быть, ты не откажешься составить мне компанию? – он улыбнулся своей неотразимой улыбкой, так часто красовавшейся на обложках иллюстрированных журналов. Было заметно, что, когда Энджел улыбается, глаза его остаются серьезными и вокруг рта появляются печальные морщины.
– Что-нибудь случилось, Энджел?
Улыбка медленно сползла с его лица, и Энджел посмотрел Мадлен в глаза так, что у нее в груди все сжалось.
– Фрэнсис никак не выходит из головы, Мэд. Я так много должен был ему сказать. И не успел. И вот я подумал, что, может... Если я скажу все это сейчас, он оставит меня в покое. – Энджел шагнул в ее сторону. – Я никогда бы не подумал, что так может быть, но у меня появилась способность заглядывать в будущее, видеть то, что случится через какое-то время. Но...
Мадлен притягивали невысказанные Энджелом слова. На секунду Мадлен показалось, что она возвращается в прошлое, но теперь ей было все равно. Одно Мадлен знала наверняка: она одинока, уже много лет страдает от одиночества, – а Энджел протягивает ей руку. Она протянула к нему свою и почувствовала, как Энджел с силой сжал ее пальцы. Сердце замерло у нее в груди.
– Хорошо, я провожу тебя туда, – мягко сказала Мадлен, зная, что если она отправится вместе с ним на могалу Фрэнсиса, то не выдержит и расскажет Энджелу всю правду о сердце – после чего Энджел, может быть, никогда больше не протянет ей руку. Мадлен прислонилась к его плечу.
Они вместе пошли по дорожке. Пробрались между цветочных клумб и оказались на тропинке, опоясывающей дом. Только-только начинался вечер, небо казалось выкрашенным в бледно-лиловый цвет. Не говоря ни слова, Мадлен уселась в мягкое приятно пахнущее кожей кресло, и они поехали. Она указывала Энджелу путь.
Когда добрались до кладбища, было уже почти четыре часа. По небу стелились шелковистые облака, казавшиеся от заходящего солнца красными и розовыми.
Тропинка привела их к травянистому холмику, который Мадлен выбрала для могилы Фрэнсиса. Церковь, в которой служил Фрэнсис, заказала и установила на могиле плиту из белого мрамора. Рядом с ней стояла металлическая скамья, которую тоже выбрала Мадлен.
Они с Энджелом сели на нее и долго смотрели на надгробие, погрузившись каждый в собственные мысли. Наконец Мадлен поплотнее запахнулась во фланелевую рубашку Фрэнсиса и произнесла:
– Я оставлю тебя здесь на несколько минут, чтобы ты мог побыть в одиночестве. – И она поднялась, собираясь уйти.
Энджел схватил ее за руку:
– Останься.
Глядя на него сверху вниз, Мадлен читала в глазах Энджела страх, крушение надежд, одиночество. Это напомнило ей о давно прошедших временах, когда Энджел такими же глазами смотрел на нее и говорил почти те же самые слова.
Он тихо сказал:
– Будь это в моей власти, я бы все изменил в жизни.
Она не вполне понимала, говорит ли он сейчас о Фрэнсисе или еще о чем-то, но это было не важно. Прозвучавшее признание сделало Мадлен и Энджела ближе друг к другу.
– Я понимаю тебя.
Он рассмеялся, но смех получился немного натянутым.
– Так ли это? Ведь тебе самой никогда не приходилось убегать в жизни от чего бы то ни было.
Мадлен вздохнула.
– Это лишь доказывает, что ты плохо меня знаешь, Энджел. Я совершила в жизни массу ошибок, ошибалась, например, в том, что касается нашей дочери. Но я ошибалась и в отношении Фрэнсиса: воспринимала его как что-то неизменное, считала, что он всегда будет под рукой, если понадобится. Мадлен отвернулась и уставилась неподвижным взглядом в темнеющее пространство, испещренное белеющими надгробиями. – Я боялась Фрэнсиса и Лины. Они так умели любить – и при этом были очень влюбчивыми. В отличие от меня. А у меня все шло наперекосяк. Особенно во взаимоотношениях с Линой. Меня всегда преследовал страх, что я сделаю что-нибудь не так или скажу что-нибудь не то... Я боялась, что однажды она может взять и уйти из дома. Просто исчезнуть из моей жизни.
С минуту Энджел молчал. Затем, взяв Мадлен за подбородок, заставил ее взглянуть ему в глаза:
– Со мной происходило то же самое.
Она хотела было улыбнуться, сказать, что это все пустяки, не стоит придавать значения, но Мадлен уже устала от вынужденного притворства настолько, что не осталось никаких сил. Кроме того, Фрэнсис научил ее, что если выпадает второй шанс, то это еще не значит, что тебе обязательно улыбнется удача.
Только с Энджелом Мадлен могла позволить себе быть абсолютно откровенной и, следовательно, только с ним была такой уязвимой. Он жестоко оскорбил ее, разбил ей сердце – и вот сейчас он же наполнял ее душу светом надежды.
Неожиданно для самой себя Мадлен захотела, чтобы вернулись те давно прошедшие дни и чувства. Она так ясно помнила, как чувствовала себя, будучи молодой, свободной, безнадежно влюбленной. Она не могла лгать Энджелу, не могла делать вид, что его предательство было ей безразлично.
– Я так ждала, что ты вернешься...
– Дело было не в тебе, Мэд. Она попыталась рассмеяться.
– Но кроме тебя, больше никто не стоял под окном моей спальни.
Он грустно улыбнулся в ответ.
– Дело было во мне. Я боялся тебя, самого себя, будущего ребенка. Испугался своих чувств к тебе. Как я мог тогда знать...
Он встретился с ней взглядом. Она, затаив дыхание, ждала, что он скажет дальше. Энджел отвел взгляд и посмотрел на небо. Когда же наконец снова заговорил, то голос его звучал как-то отстраненно:
– Откуда мне было знать, что так, как с тобой, у меня больше ни с кем не будет?
Слова эти подействовали на Мадлен просто с магической силой. Она почувствовала, как в груди разлилось спокойное, обволакивающее тепло. Она никак не могла найти слов для ответа – она боялась сказать что-нибудь не то. Зпджел наконец заговорил об их прошлом, но у Мадлен было предчувствие, что его слова обращены также и в будущее.
Она продолжала молчать. Возникла томительная пауза.
– Скажи хоть что-нибудь, Мэд.
Мадлен обернулась к нему, отлично понимая, что взгляд выдает ее настоящие чувства, о которых она не смела заговорить вслух.
– Что тебе сказать, Энджел? Наверное, тебе интересно, испытывала ли я к кому-нибудь такие же чувства, как к тебе? В таком случае могу ответить: нет.
– А как ты думаешь, былые чувства могут возвратиться?
Мадлен понимала, что если она сейчас ответит, то сказанного уже нельзя будет вернуть. Получалось так, что она опять оказывалась более уязвимой по сравнению с Энджелом, огыть вынуждена была раскрыться первой. А стало быть, он вновь мог разбить ей сердце. Она хотела промолчать или солгать, но в ту же секунду поняла, что все это совершенно бессмысленно. Как-то так вышло, что Мадлен, помимо своего желания, уже дала Энджелу власть над собой.
– Думаю, да, – шепотом ответила она.
Быстрая улыбка чуть тронула уголки его губ. Он поспешил отвернуться и стал смотреть на надгробие.
– Мне предстоят еще многие перемены, Мэд, но могу уже сейчас сказать, что я далеко не тот человек, каким был прежде. Хотя нельзя сказать также, будто я изменился до неузнаваемости. И я не могу давать сейчас никаких обещаний.
Странно: слова, которые должны были причинить ей душевную боль, вместо этого принесли надежду. Прежний Энджел не мог быть таким честным.
– Мы давно уже не дети, Энджел.
– Что это значит?
– Это значит, что вера – вовсе не то, что легко приходит и чего легко лишиться. И вдобавок уже много воды утекло с тех пор.
– Это верно. – Энджел опять замолчал. Наконец, решившись, он достал из кармана в несколько раз сложенный листок. – Мне бы хотелось, чтобы ты прочитала вот это. – Он протянул листок Мадлен.
Она растерянно нахмурилась. Затем на лице появилось смущенное выражение.
– Что это?
– А ты прочитай, – ответил Энджел.
Она развернула листок. Первые же три слова были для нее как удар: «Уважаемая семья донора».
Пораженная, Мадлен вскинула глаза на Энджела.
– Это письмо семье донора, я сочинял его целых шесть часов. Хотя там и сейчас еще кое-что следует подправить. Я как раз подумал, что, может быть, ты мне поможешь...
Мадлен обратила внимание на то, что в глазах Энджела мелькнула неуверенность. Это растрогало ее до глубины души. Заставив себя собраться, Мадлен начала читать письмо. И, прочитав, зарыдала, не сдерживаясь. Хотела сказать ему, что письмо замечательное, но голос ей не повиновался.
Мадлен понимала, что пришло время сказать Энджелу всю правду.
– Говорят, правда делает человека свободным, – тихо начала она.
– Это письмо – что-то вроде моей попытки изменить свою жизнь. Я хочу стать хорошим отцом для Лины. Знаешь, иногда я гляжу на нее и думаю: какая она уже взрослая, как бы я жил, если бы приходилось водить ее в детский сад, если бы я ходил к ней в школу на рождественские представления, какие разыгрывают школьники. Я понимаю, я многое пропустил, мне нужно многое еще узнать. Но с чего-то ведь надо начинать. И я готов начать.
Мадлен осторожно положила письмо на скамейку и посмотрела Энджелу в глаза. В это мгновение она понимала, что все эти годы не переставала любить его. От этой мысли стало трудно дышать.
– Когда я сказала, что правда делает человека свободным, я вовсе не имела в виду тебя. Я говорила о самой себе.
Он улыбнулся.
– Что, какой-нибудь страшный секрет, о котором я пока еще не знаю? – Энджел увидел ее серьезное лицо и стер с лица улыбку. – Лина – моя или не моя дочь?
– Твоя, конечно, твоя. – Мадлен придвинулась поближе к Энджелу. Неожиданно для себя она коснулась пальцами его груди, почувствовала, как сильно бьется у него в груди сердце. Она хотела найти сейчас единственно правильные слова.
– Мэд, ты пугаешь меня.
– Боюсь, ты не простишь меня, когда узнаешь, – чуть слышно сказала она. Надо было найти объяснения, придумать извинения, чтобы Энджел понял, как непросто было ей принять это решение, чего стоило ей это чудо – его новая жизнь. Но Энджел так пристально смотрел на нее, что мысли в голове Мадлен путались. – Понимаешь, чудо, которое с тобой произошло, стало возможным благодаря трагедии. Понимаешь, приходилось срочно решать, у меня совершенно не было времени спокойно все обдумать, даже не с кем было посоветоваться. Ты находился в состоянии комы, ты умирал, и я должна была спасти тебя.
– Мадлен, – он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. – Это я понимаю. Но почему...
– В общем, речь тогда шла о сердце Фрэнсиса, – произнесла она, чувствуя, как слезы подступили к глазам и потекли по щекам. – Мы пересадили тебе сердце Фрэнсиса.
Энджел отдернул руку и застыл. Он так долго сидел совершенно неподвижно, что Мадлен даже испугалась за него. Она чувствовала, как неровно бьется ее собственное сердце.
– Скажи хоть что-нибудь! – взмолилась она. Энджел смотрел на Мадлен, вся кровь у него отхлынула от лица.
– И ты позволила вырезать сердце Франко?! При этих словах она вздрогнула.
– Но он был уже мертв, Энджел. И никакими силами нельзя было вернуть его к жизни. Постарайся понять...
– Боже праведный! Ты позволила им вырезать из груди его сердце?!
– Энджел!
– Значит, ты лгала мне.
Она отрицательно покачала головой.
– Вовсе не лгала... Просто хотела, чтобы ты поверил... – Внезапно она опустила глаза. – Впрочем, да, ты прав. Я солгала тебе, – тихо призналась она. – Солгала.
Вскочив на ноги, Энджел торопливо зашагал прочь, уходя все дальше от Мадлен. Спотыкаясь, едва не падая, он быстро шагал вдоль ряда надгробий, исчезая в темноте.
Она кинулась следом.
– Энджел, пожалуйста...
Он резко обернулся и так сурово взглянул на нее, что Мадлен сразу остановилась.
– Что «пожалуйста»?! Я должен, по-твоему, понять, что так и следовало поступить: вырезать его сердце и вшить его мне, да?!
Она так горько плакала, что почти ничего не видела за пеленой слез.
– Сам он хотел бы именно этого, я уверена... – Неужели ты думаешь, мне от этого легче?
Он быстрым шагом пошел прочь от Мадлен и скрылся в тени деревьев.
Она осталась стоять, тяжело дыша. Немного подождав, Мадлен вернулась к могиле Фрэнсиса и без сил опустилась на скамейку. Ссутулившись, она спрятала лицо в ладонях и отчаянно зарыдала.
Мадлен совсем потеряла счет времени и поэтому не могла сказать, сколько просидела так, но когда она отняла наконец ладони от лица, стало уже гораздо темнее. Вдали виднелись фонари, горевшие неярким, призрачным светом.
К ней медленно шел кто-то.
Она поднялась со скамейки, вглядываясь в темный силуэт.
– Энджел, это ты?
В нескольких шагах от нее он остановился, и встал, глубоко засунув руки в карманы. Было слишком темно, и Мадлен не могла разглядеть его лица.
– Вот поэтому он мне все время и снится, – спокойным голосом проговорил Энджел.
Она не знала, что ответить. Мадлен-врач должна была бы напрочь отринуть подобную возможность, сказать, что сердце – это всего лишь мышца, обыкновенный рабочий орган, ничем не отличающийся от, скажем, печени или почек. Но женщина в ней, та самая женщина, которая любила Фрэнсиса, брата Энджела, не была так в этом уверена.
– Что ж, может быть, – сказала она. Но сообразив, что у нее опять получился один из тех половинчатых ответов, которые постоянно осложняли ей жизнь, она поспешно добавила: – Да, скорее всего поэтому он и снится тебе.
Энджел подошел к ней ближе, Мадлен слышала, как подошвы его ботинок шуршат по опавшим листьям. Когда Энджел оказался совсем близко, она заметила следы слез на его щеках. Ей было невыносимо думать о том, сколько душевных мук она причинила ему сегодня. Она никогда не хотела делать ему больно, даже тогда, много лет назад.
Она хотела сказать, что очень сожалеет, но эти слова были какими-то вялыми и безжизненными. И поэтому она продолжала молча сидеть, глядя на подходящего Энджела.
Он подошел к скамейке и уселся рядом.
– Мне бы следовало тебя возненавидеть за это, – сказал он наконец.
– Я знаю.
– Но ведь ты – именно тот человек, которому, как выяснилось, я адресовал свое письмо.
– Да. .
Он не мог сейчас взглянуть ей в глаза.
– Мне бы следовало убить тебя.
Ей хотелось взять его лицо в ладони, заставить Энджела посмотреть ей в глаза. Но ей не хватило мужества.
– Знаешь, о чем я думала тогда?
– О чем?
– Я думала, что Фрэнсис был очень добрым человеком с чистой душой. Он не задумываясь отдал бы жизнь для спасения любого человека. Не говоря уже о его собственном брате. Он очень любил тебя, Энджел, и я совершенно не сомневаюсь в том, что угадала, чего именно он хотел тогда, в тот ужасный день.
– Да, он был безупречным человеком, – прошептал Энджел. – Еще когда мы с ним были мальчишками, а я был совсем не пряник, он все равно верил в меня.
– И продолжал верить все эти годы. Хочу, чтобы ты понял это. Он умер. И этого уже не изменить. А все то, что произошло после его смерти, – произошло по Божьей воле. По воле Господа, в которого Фрэнсис всегда так верил. Из его смерти родилось чудо. Пойми, что ты сам никак не можешь обвинять себя в смерти брата.
– Послушай, Мэд, ты не понимаешь...
На сей раз она набралась смелости и коснулась лица Энджела. В его голосе чувствовалась такая боль, что сердце Мадлен разрывалось от желания помочь ему. Она провела кончиками пальцев по щеке Энджела:
– Объясни.
Он напрягся, собираясь с духом.
– Я совершенно не заслужил, чтобы мне пересаживали его сердце. Я не могу... быть таким, как он.
– Ох, Энджел, – тихо выдохнула Мадлен. – если бы он услышал твои слова, то очень расстроился бы. Неужели ты не понимаешь этого?
Энджел стиснул руки.
– Я не могу прожить жизнь за него. Я не такой порядочный, как Франко, совершенно не такой.
Она положила руку ему на грудь, ощутила мерное сердцебиение – ив душе у нее ожила надежда.
– В твоей груди сердце Фрэнсиса, но душа-то у тебя твоя собственная, Энджел. А значит, ты можешь стать, кем захочешь.
Слезы выступили у него на глазах.
Она обняла Энджела, привлекла к себе, и он спрятал лицо у нее на груди. Она медленно раскачивалась с ним вместе, нежно гладя его по волосам, повторяя, что все будет хорошо.
Наконец Энджел отстранился.
– Я боюсь, Мэдди...
– Знаю.
– Вот сейчас мы уедем отсюда – и я совершенно не знаю, куда пойти. Точнее говоря, куда бы Фрэнсис хотел, чтобы я пошел.
– Подумаешь об этом утром. Не зря говорят, утро вечера мудренее.
Он рассмеялся:
– Ты рассуждаешь в точности как мой советник в Бетти-Форд.
Она улыбнулась:
– А куда бы ты сам хотел сейчас поехать, Энджел? Начнем с этого.
Он посмотрел на нее, и Мадлен готова была поклясться, что видит любовь в. его взгляде.
– Домой, – – просто ответил он. – Я хочу домой.