данные под присягою сентября 9 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая. Я зовусь Дэвид Джонс. Я уроженец Суонси, ровесник нынешнему веку: имею тридцать шесть лет от роду. Я холост. Нынче служу в конторе корабельного поставщика. В: Насилу вас отыскали, Джонс. Задали вы нам задачу. О: Знаю, сэр. Виноват. В: Вы прочли краткое изложение показаний мистера Фрэнсиса Лейси? О: Прочел, сэр. В: Признаете ли, что вы и есть тот самый Джонс, о коем он рассказывал? О: Признаю, сэр. Как бы я мог отрицать. В: Однако ж перед человеком, которого я за вами послал, вы от этого имени открещивались. О: Я же не знал, кто он таков, сэр. А о мистере Лейси поначалу и помина не было. Я, изволите видеть, почитаю этого достойного джентльмена своим другом, чуть что – я за него горой: это мой долг. Вон и пословица говорит: дружбу водить – себя не щадить. Тем паче, что во всем приключившемся в апреле он виноват не больше, чем Джонс. В: Мой человек доносит, что вы и при упоминании о мистере Лейси продолжали отпираться – даже показали под присягой, будто это имя вам незнакомо. О: Да я просто хотел его испытать, сэр. Проверить, точно ли он так хорошо осведомлен, как уверяет. А как убедился, так сразу лгать и перестал. В: Только чтобы уж и вперед не лгать. О: Не стану, сэр. Право, не стану. В: Смотрите же. Начнем с самого вашего отбытия из Лондона. Но прежде я желаю знать, не усмотрели ли вы в показаниях мистера Лейси – в том виде как они записаны – каких-либо сведений, представляющихся вам не правдой. О: Никак нет, сэр. В: А каких-либо неточностей? О: Тоже нет, сэр. Помнится, именно так оно и было. В: А каких-либо упущений? Не случалось ли вам обнаруживать важные обстоятельства и скрывать их от мистера Лейси? О: Нет, сэр. Мне было положено докладывать ему про все, что я узнавал и примечал. Так я и поступал. В: Стало быть, к его показаниям вам прибавить нечего? О: Нечего, сэр. Как Бог свят, нечего. В: Мистер Лейси показал, что вы, не спросив его дозволения, ударились в бега. Вы это подтверждаете? О: Да, сэр. Все было так, как я ему отписал, сэр. Уж больно хотелось проведать престарелую матушку, царство ей небесное. А из тех краев до нее рукой подать: перебрался через залив – и дома. Когда еще случай подвернется. Как говорится, своя рубаха ближе к телу. Знаю, я поступил нехорошо. Но я, изволите видеть, прежде был дурным сыном и теперь вот решил загладить вину. В: Разве вы не освобождались от обязательств перед мистером Бартоломью на другой же день? Что бы вам не подождать немного и не отпроситься у мистера Лейси? О: Я думал, он не отпустит. В: Отчего же? О: Да ведь он у нас джентльмен опасливый. Вдруг у него не стало бы духу ехать дальше через те края без попутчика. В: Разве он не был вам верным другом – хоть тогда, хоть прежде? Не он ли вам и работу подыскал? О: Ваша правда, сэр. Я потом извелся от стыда. Но, как добрый христианин, разве мог я не исполнить сыновний долг? Вот и сбежал. В: Сбежали в надежде, что по возвращении в Лондон сумеете его умилосердить? О: Была такая надежда, сэр. Сердце у него отходчивое, дай Бог ему здоровья. И тоже ведь христианин. В: Расскажите, каков вам показался слуга мистера Бартоломью Дик. О: Я, сэр, ничего путного о нем сказать не могу. Джонс при расставании знал о нем не больше, чем при первой встрече. В: Не приметили вы в нем каких-либо странностей? О: А что все примечали, то и я приметил. Чтобы такого да в услужение к джентльмену – как есть ирландская небывальщина. На лакейскую должность – с его силой и статью – он еще годился. Но и только. В: Вы разумеете, что на слугу при джентльмене он не походил? О: Спору нет, приказы он исполнял недурно. Притом такому слуге хозяин мог без опаски доверить любую тайну. И пожитки тоже. Среди скарба на вьючной лошади был увесистый сундучишко, так этот самый Дик меня к нему близко не подпускал. В первый же день я было сунулся помочь поднести, а он меня и оттолкни. И так всю дорогу. В рассуждении хозяйского добра – цепной пес, а не слуга. В: Что еще необычного было в его повадке? О: А то, что хоть бы все вокруг со смеху помирали, он никогда даже не улыбнется. Помнится, в Бейзингстоке выходим мы с ним поутру к колодцу, а там потеха: служанка за какую-то дерзость осерчала на конюшего, хвать ведро и за ним – хотела, значит, водой окатить, да только растянулась и сама облилась. Что смеху было! Покойник – и тот бы прыснул. А Дику хоть бы что. Стоит как на панихиде. И лицо такое, словно нашел грош, обронил шиллинг. В: Такого он был сумрачного нрава? О: Скорее, недалекого ума. Точно как с луны свалился. Ни дать ни взять деревянный истукан. Иное дело – с женским полом. Вот я, с дозволения вашей чести, расскажу один случай... В: Хозяин внушал ему робость? О: Не похоже, сэр. Услужал он хозяину исправно, однако ж и без особой прыти. Дадут знак – он и делает что велено. Кое-какие знаки я разобрал и пытался с ним объясниться, да только зря старался. В: Отчего же? О: Уж и не знаю, сэр. Всякие немудреные приказы – «помоги привязать», «пособи поднести» – это он понимал. Но когда я от нечего делать хотел по-приятельски разузнать, как он живет, что у него на душе – не понимает и все тут. Точно я говорю по-валлийски, как моя матушка. В: Может, не такой он был и простак? О: Может быть. Если призадуматься, может, и правда. В: У меня имеются показания мистера Пуддикумба, хозяина «Черного оленя». Он приводит ваш рассказ, будто однажды ночью с Диком случился припадок безумия. О: Мало ли я баек по пути насочинял. Что называется, для красного словца. В: Так это не правда? О: На то была воля мистера Лейси и джентльмена, сэр. В: Это они вам велели распустить слух, что парень от луны мешается в уме? О: Не то чтобы именно про это. Но раз у Дика язык связан, то, чтобы люди на нас не косились, мне было наказано изображать отчаянного пустомелю – нести что в голову взбредет. В: Не сказывали вы служанкам, чтобы они Дика остерегались? О: Может, и сказывал, сэр. А коли сказывал, то совет нелишний. В: Как вас понимать? О: Он же не кастрат итальянский, не Харянелли [98]. Что с изъяном, это правда, но ведь не такого рода изъян. В: Вы намекаете на его связь с горничной Луизой? О: Именно, сэр. В: И с иными девицами, что встречались в пути? О: На других он и не глядел, сэр. Другие – так, баловство. Ну разве что приволокнется за какой бабенкой на кухне у Пуддикумба. В: А вам, Джонс, разве не вздумалось приволокнуться – да еще как бессовестно? О: Шутил, сэр, право, шутил – и больше ничего. Много ли мне от нее было нужно? Один поцелуй. В: И одна ночь в ее постели? О: Как быть, сэр, ведь я еще не так чтоб стар. Я как-никак мужчина, и меня, с позволения сказать, порой разбирает. А тут эта фефела: как взглянет на меня за ужином, так и осклабится. Самая обыкновенная деревенская клуша. В: Хорошо. Вернемся к Луизе. В каких вы сейчас мыслях касательно того, о чем рассказывали мистеру Лейси – что будто встречали ее у заведения Клейборн? О: Ту-то я видал мельком: прошмыгнула мимо – и в дом. А ночью при факелах хорошо не разглядишь. Я говорил мистеру Лейси, что не могу ручаться, а теперь точно знаю: ошибался. Глаза наши злоискательны: все-то им видится дурное. То была не Луиза, меня обмануло сходство. В: Стало быть, вы уверены, что обознались? О: Уверен, сэр. А разве не так? В: Почему вы спрашиваете? О: Да вы как будто сомневаетесь. Насторожились, точно какое лихо учуяли. Право же, мне это только померещилось. В: Вы доподлинно знаете, что Луиза не та, за кого вы ее сперва почли? О: Я поверил на слово мистеру Бартоломью, сэр. Лучше сказать, мистер Лейси поверил ему на слово, а уж я мистеру Лейси. Если с него этого слова довольно, то с меня и подавно. В: Вы много с ней беседовали? О: Мало, сэр. Она с самого начала задала такого форсу, что и не подступись. Чопорная, что монашкина курица. Иной раз поравняемся с ней мимоходом или сядем вместе ужинать – взглядом не удостоит. Словечком в пути переброситься – ни-ни. Недаром прозывалась на французский лад. В: Откуда бы у горничной взялось столько чванства? О: Такую уж моду забрала нынче их сестра. Всякая, черт их дери, корчит из себя госпожу. В: Извольте в этих стенах выражаться пристойно! О: Виноват, сэр. В: Не слыхали вы, чтобы у нее имелось другое имя? О: Нет, сэр. От кого бы мне было узнать? В: Известно ли вам имя той, которую вы видели входящей в заведение Клейборн? О: Нет, сэр. И мой спутник, который мне ее указал, тоже не знал ее по имени. Только слышал, что в заведении ее величают Квакершей и для гостей она лакомый кусочек. Мы было решили, что джентльмен, коего мы туда доставили, тоже к ней пожаловал. Маркиз Л., сэр. В: А, так вы доставили его в портшезе? О: Да, сэр. Когда другой работы не находилось, я, бывало, зарабатывал на пропитание и таким промыслом. В: И часто вы доставляли гостей к этому дому? О: Иной раз случалось, сэр. Это уж как придется. В: Неужели же вы не прознали, как зовутся по имени тамошние потаскухи? О: Нет, сэр. Мне только сказывали, будто там собраны наиотменнейшие шлюхи Лондона – оттого-то охочие до бабья богатые простофили... виноват, сэр, я хотел сказать – знатнейшие лондонские джентльмены в этом доме так и толкутся. В: Вы точно знаете, что девица, которая с вами путешествовала, не шлюха? О: Теперь уж точно. В: Не расспрашивали вы Луизу про ее жизнь – откуда она родом и прочее? О: Расспрашивал, сэр, и не раз. Давно ли в услужении, у кого служила прежде. Только в Эймсбери отстал. Слова от нее добиться – как от скряги подаяния. А если и промолвит словечко, то ни о чем не промолвится. Про нее не скажешь, что язык без костей! В: Что она рассказала про ночную отлучку из Эймсбери? О: Все отрицала, сэр. Сперва смешалась, потом вскинулась, потом скисла – и я мигом смекнул, что она лжет. В: Прежде чем вы узнали, что Дик допущен в ее постель, не замечали вы их взаимной склонности? О: Что до Дика, сразу было видно, что он от нее без ума: стоило посмотреть, что с ним делается, когда она рядом. Бывало, глаз с нее не сводит. Станет прислуживать хозяину – заодно и ей прислужит. В: Как? О: Как только может. То ужин ей снесет, то узел притащит. Вон и старое присловье говорит: «Кто до баб слаб, тот у баб раб». В: Она была сдержаннее в рассуждении своих чувств? О: Не то чтобы сдержаннее, сэр, а хитрее. На людях обходилась с ним так, будто он ей не любовник, а любимая собачонка. Но после Эймсбери, когда дело вышло наружу, она уже не так таилась. Как сейчас вижу: сидит перед ним на коне, прижалась щекой к его груди и спит – точно отец с дитятей или муж с женой. В: Это при ее-то чопорности? О: На то, сэр, и присловье: «Все они Евины дочери». В: Она чаще усаживалась впереди него или позади? О: Поначалу – как водится, позади: ровно попугай на жердочке. А на третий день перебралась вперед: дескать, на холке мягче. Сказала бы уж напрямик, что ей мягче сидеть между ног этого похотливца, да простит меня ваша честь. В: Вы не заговаривали с ней о Дике? Не спрашивали, имеют ли они намерение пожениться? О: Не спрашивал, сэр. Мистер Лейси шепнул мне, чтобы я к ней больше с вопросами не лез – а то как бы не подумали, будто я по его наущению шпионю за мистером Бартоломью. Я и прикусил язык. Притом мне пришло на мысль – может, она просто углядела в моих словах насмешку над ее влеченьем к убогому. А строгостью желала мне сразу показать, для моей же пользы, что надеяться здесь не на что. В: Как это понимать? О: Девица-то далеко не уродина, сэр. Я полагал поначалу, что страсть тропинку к женскому сердцу отыщет. Она все могла прочесть в глазах моих... В: Вздумали приударить? О: И приударил бы, если б позволила. Хотя бы для того, чтобы проверить, что она в этом деле смыслит. И убедиться, точно ли это не овечка из стада мамаши Клейборн, как мне сперва почудилось. В: Имеете ли еще что-нибудь о ней сообщить? О: Нет, сэр. В: И после апреля тридцатого числа вы ни о ней, ни о Дике, ни об их хозяине вестей не получали? О: Нет, сэр. В: А в газетах вам никаких известий о них не попадалось? О: Истинный Бог, не попадалось. В: И вы убеждены, что мистеру Бартоломью удалось увезти свою суженую и предприятие это не имело следствием никакого преступления, в коем вы видели бы и свою вину? О: До сего дня я в этом не сомневался. А нынче, хоть впору бы и встревожиться, но я все же спокоен, потому что вины за собой не знаю и вижу справедливость и великодушие вашей чести. Я до этого дела касательства толком не имел, и должность моя в нем была не более важная, чем у какого-нибудь привратника. В: Отчего же, коли так, вы остались в Уэльсе, а не вернулись в Лондон получить у мистера Лейси свою долю? О: Я, сэр, еще три месяца назад посылал мистеру Лейси письмо с изложением своих резонов. В: Он ничего о нем не знает. О: Немудрено. С вашего позволения, сэр, я объясню. Едва я оказался в родных краях, меня ошеломили известием, от которого я разрыдался – да, ваша честь, разрыдался, как дитя. Меня уведомили, что моя престарелая матушка, царство ей небесное, уже три года как покоится в могиле. А полгода назад скончалась любимая сестра. Остались мы с братом вдвоем. А брат еще беднее Джонса, притом валлиец до мозга костей: у валлийца, известное дело, ближе нужды родичей нету. Пожил я у него месячишко, вижу – плохо наше дело: сколько ни бьюсь, а из нищеты никак не выберемся. Вот я себе и говорю: пора тебе, Джонс, обратно в Лондон; ну что такое твой Суонси, одно слово – дыра. А Джонс и деньги – что лондонские часы: нету между ними согласия, все врозь разбегаются. Все денежки, что я привез, пропились да проелись. И отправился я в Лондон на своих двоих, потому как ни на чем другом по недостатку средств путешествовать не мог. А в Кардиффе мне повстречался приятель. Пригласил к себе, приветил. И случись об эту пору у него в доме один человек, который, узнав, что я умею читать и считать и повидал свет, рассказал мне про лавку, где он служит – лавку мистера Уильямса, где ваш доверенный меня и разыскал. Прежнего приказчика мистера Уильямса, изволите видеть, за три дня до того хватил удар, он уже не жилец на этом свете. Вскоре он и точно помер. И на мистера Уильямса свалилось столько хлопот, что... В: Довольно, довольно. Переходите к письму. О: Что ж, сэр, я написал мистеру Лейси про то, какая у меня теперь должность и что я на нее не нарадуюсь, что новый хозяин хвалит меня за сметку и усердие и что в Лондон я выбраться не смогу. Что мне стыдно за свой проступок, но я надеюсь, что мистер Лейси меня простит и в этом случае я почту за величайшее одолжение, если он найдет средство переслать мне то, что причитается. В: С кем вы передали письмо? О: С одним человеком, который по своей надобности отправлялся в Глостер – а уж он обещал позаботиться, чтобы оттуда письмо дошло до Лондона. Я дал ему шиллинг на расходы. По возвращении он уверил меня, что все исполнено. Да только, видно, напрасно я старался, напрасно тратился: ответ так и не пришел. В: Больше вы не писали? О: Я, сэр, рассудил, что не стоит труда: верно, мистер Лейси на меня гневается и хочет отплатить мне за небрежение той же монетой. И, сказать по правде, его можно понять. В: Вам показалось, это такие гроши, что хлопотать себе дороже станет? О: Да, сэр. В: Сколько, по вашим прикидкам? О: Я в свое время уже выпросил у мистера Лейси малую часть. В: Сколько? О: Да как будто несколько гиней, сэр. В: Укажите точнее. О: Гинею – в задаток перед отъездом, а потом еще. В: Сколько же еще? О: Это уже в Тонтоне, сэр. Вроде бы гинеи две или три. В: Мистер Лейси показал – одну. О: Точно уж и не помню, сэр. Что-то как будто бы больше. В: Для вас деньги такой сор, что вы не видите разницы между одной и тремя гинеями? (Non respondet [99].) Вы получили две гинеи, Джонс. Стало быть, какой остаток вам причитался? О: Восемь, сэр. В: Сколько составляет ваше годовое жалование на нынешнем месте? О: Десять фунтов в год, ваша честь. Я понимаю, к чему клонится ваш вопрос. Но я полагал, те деньги для меня потеряны – ну и махнул рукой. В: Махнул рукой? Это же почти что ваш годовой доход! О: Все равно я не знал, как их вытребовать. В: Разве между Уэльсом и Лондоном не ходят суда с углем? Да притом часто. О: Вроде бы ходят, сэр. В: Вроде бы? Служите у судового поставщика, а за верное не знаете? О: Точно ходят, сэр. В: И вы даже не подумали передать с оказией письмо, а то и самолично отправиться в Лондон за своими деньгами? О: Помилуйте, сэр, ну какой из Джонса мореходец! Я страх как боюсь моря и каперщиков [100]. В: Ложь. Вы имели другую причину. О: Нет, сэр. В: А вот и да, сэр. Вы прознали о своем путешествии на запад такое, что не отважились открыть мистеру Лейси и что могло навлечь на вас и сотоварищей ваших беды вроде нынешней. Разве без важной причины бросились бы вы наутек, отступившись от обещанной награды? О: Я знал лишь то, что нам сообщили, сэр. Как Бог свят! А обо всем, что мы выведали сами, уже показал мистер Лейси. В: Раскинули сеть, да сами же и попались. В том письме к мистеру Лейси, перед бегством вашим, вы поминали корабль, уходящий из Барнстапла в Суонси первого мая. Так вот, я навел справки. Такого судна в тот день не было – не было до самого мая десятого числа. О: Да ведь я, когда писал письмо, думал, что это правда. А после, уже в Барнстапле обнаружилось, что вышло недоразумение. Тогда мне дали совет попытать счастья в Бидефорде. Я – в Бидефорд, и не прошло трех дней, как я уже плыл на судне, везшем уголь. Чистейшая правда, сэр. Хотите – пошлите проверить. Корабль назывался «Генриетта», а вел его мистер Джеймс Перри из Порткола – бывалый капитан, его все знают. В: Что же вы поделывали эти три дня? О: Первый день проболтался в Барнстапле, на второй подался в Бидефорд, повыспросил в порту касательно корабля, отыскал мистера Перри и уговорился, что он возьмет меня с собой. А на третий день мы вышли в море и, слава тебе Господи, благополучно добрались до места. В: Кто в «Черном олене» ввел вас в заблуждение относительно корабля? О: Право, сэр, из головы вон. Но кто-то точно был. В: Мистеру Лейси вы написали, будто это был Пуддикумб. О: Выходит, он, сэр. В: Смотри мне, Джонс. От твоих слов разит ложью, как от твоих единоземцев луком [101]. О: Бог свидетель, не вру, сэр. В: Вот твое письмо, в котором черным по белому указано, что про корабль ты уведомился от Пуддикумба. Но тот божится, что ничего подобного тебе не говорил, а уж он-то во лжи не замечен. О: Я, верно, спутал, сэр. Письмо писалось наспех. В: И курам на смех – как и вся твоя небылица. Я, Джонс, писал в «Корону» и справлялся касательно коня. Вы и теперь повторите, что первого мая – или пусть не первого, пусть в другой день – оставили коня в этой гостинице? Что, язык проглотили? О: Виноват, сэр, оплошал. Теперь припоминаю: я доехал верхом до Бидефорда и остановился в трактире «Барбадос», а отъезжая, оставил коня там. И заплатил, чтобы за ним был уход, пока не заберут. И не упустил послать в Барнстапл, в «Корону» мальчишку с известием, где его искать – а то, чего доброго, заподозрят в воровстве. Вы уж не взыщите, сэр, ей-богу, ум за разум заходит. При первом разговоре я нес незнамо что, лишь бы отстали поскорее. Я же не знал, что это важно. В: Так я тебе растолкую, отчего ты, каналья, виляешь; я тебе объясню, почему по тебе виселица плачет. Дик мертв, и у нас имеется сильное опасение, что он убит. Он был найден удавленным в пределах дня езды от того места, где ты провел ночь. Сундук его хозяина опустошен, прочий скарб сгинул. Ни о хозяине, ни о горничной с той поры ничего не слышно. И зловещая эта неизвестность производит то подозрение, что и они лежат где-то убитые. И еще большее подозрение, что это твоих рук дело. (При сих словах допрашиваемый что-то вскрикивает на валлийском наречии.) Что это означает? О: Не правда, не правда! (Вновь говорит по-валлийски.) В: Что не правда? О: Женщина жива! Я с ней потом видался! В: Ишь как сразу вздрогнул. Смотри, как бы не вздрогнуть тебе на виселице – а если солжешь еще хоть раз, я тебе это обещаю. О: Ей-богу, ваша честь, я с ней потом видался! В: Когда потом? О: После того, как они добрались до места. В: Как вам может быть известно, куда они направлялись? Разве вы бежали не в Барнстапл? О: Нет, сэр, на свою беду, не в Барнстапл. Господи ты Боже мой! (Снова по-валлийски.) В: Вы знаете, где горничная обретается сейчас? О: Богом клянусь, не знаю, сэр. Может, в Барнстапле – потом объясню, почему. Только какая она горничная. В: А мистер Бартоломью? О: Боже ты мой, Боже! В: Отчего вы не отвечаете? О: Я ведь знаю, кто он таков на самом деле. Потому-то и дернула меня нелегкая впутаться в эту историю. Но у меня и в мыслях не было ничего дурного. Верьте слову, ваша честь, я никого ни о чем не спрашивал, а узнал против чаяния от парня, который... В: Погодите. Назовите мне имя, которое вам передали. Ответ не записывать. О: (Respondet [102].) В: Случалось ли вам письменно или изустно сообщать кому-нибудь это имя? О: Боже упаси, сэр, ни одной живой душе. Клянусь матушкиным спасением. В: Стало быть, вам ясно, чьим именем я веду розыски? Смекаешь, зачем тебя сюда доставили? О: Догадываюсь, сэр. И униженнейше прошу его о снисхождении. Ведь ему-то, сэр, я и хотел угодить. В: Об этом после. Повторяю: что вам известно о похождениях мистера Бартоломью, воспоследовавших за первым мая? Довелось ли вам говорить с ним, получать от него известия или прослышать что-либо о его обстоятельствах? О: Я, сэр, не имею понятия, где он сейчас пребывает, жив он или нет. И про гибель Дика мне сказать нечего. Поверьте, ваша честь, Христом-Богом молю, поверьте: я утаил правду лишь оттого, что страх меня обуял. В: Что утаил? Экая баба! Поднимайся, полно в ногах валяться. О: Слушаюсь, сэр. Я разумел, сэр, что уже знал про смерть Дика, царство ему небесное. Только про это, клянусь гробом Давидовым. В: Как же вы узнали? О: Верных сведений у меня не было, сэр, – сердце подсказало. Прожил я в Суонси недели две, а может, больше, и вот как-то в таверне сошелся с моряком, который только что приплыл из Барнстапла. А он возьми да и расскажи про найденного в тех краях мертвяка с фиалками во рту. Просто к слову пришлось: вот, мол, какие чудеса на свете делаются. Имени он не привел, но я призадумался. В: Дальше. О: В другой раз, уже в Кардиффе, дома у моего хозяина – мистер Уильяме ведет дела прямо на дому – я разговорился с приезжим, как раз в то утро прибывшим из Бидефорда. Он завел речь об этой оказии, и я узнал про вновь открывшиеся обстоятельства – в Бидефорде о них много судачили. И что будто бы ходят толки, что порешили не одного, а пятерых. Правда, имен он тоже не называл, но я как услышал про пятерых да прибавил к этому еще кое-какие подробности из его рассказа, так поджилки и затряслись. Так и жил в страхе до нынешнего дня. Я, сэр, сразу бы к вам бросился, если бы не моя бедная матушка да... В: Довольно. Когда вы получили это второе известие? О: В последнюю неделю июня, не тем будь помянута. Только я, сэр, ни в каком злоумышлении не повинен. В: А когда так, то чего же ты дрожишь? О: Мне, сэр, довелось увидать такое, что, расскажи кто другой, ни в жизнь бы не поверил. В: Ну уж мне-то выложишь все как на духу. Иначе не миновать тебе петли. Не удастся вздернуть тебя за убийство – вздернут за конокрадство. О: Всенепременно, сэр. (Вновь говорит на валлийском наречии.) В: Поди ты со своей тарабарщиной! О: Слушаюсь, сэр. Это всего-навсего молитва. В: Молитва тебя не спасет. Только полная правда. О: Ничего не утаю, сэр. Верьте слову. Откуда прикажете начать? В: С того места, где ты впервые солгал. Если только местом этим не была колыбель. О: До нашего первого ночлега после Эймсбери – то бишь до Уинкантона – я ни в чем от истины не отступил. Все было, как показал мистер Лейси. Вот только касательно Луизы... В: Что Луиза? О: Мне казалось, что догадка, которой я поделился с мистером Лейси, все-таки верна. Ну, про то, где я впервые ее увидел. В: Это про заведение Клейборн? Вы разумеете, что она подлинно была шлюхой? О: Так, сэр. Но мистер Лейси не захотел и слушать. Я его убеждать не стал, но про себя решил, как говорится, чему поверилось, тому и верить. В: Что мистер Лейси был введен Его Милостью в заблуждение? О: Да. А для какой причины – хоть убей, не пойму. В: Вы не говорили ей, за кого вы ее почитаете? О: Напрямик нет, сэр: мистер Лейси не дозволил. Только так, играючи – вроде бы хочу о ней поразузнать, а заодно и себя потешить. А она, как я и сказывал, стоит на своем. И отвечает так – ну горничная и горничная. В: И ваша уверенность поколебалась? О: Да, сэр, но лишь до той поры, когда я проведал, что она проводит ночи с Диком. Тут уж я не знал, что и подумать. Разве что она насмехается над хозяином за его спиной. А у меня все не идет из головы, что ее-то я в Лондоне и видел. И, как оказалось, я не обманулся. Я вам потом расскажу. В: Вам доподлинно известно, что Его Милость не оказывал ей особого расположения, никогда с ней не уединялся или еще что-нибудь в этом роде? О: Мне, сэр, такого видеть не случалось. Ну, пожелает ей доброго утра, в пути нет-нет да и спросит, не притомилась ли, не скучает ли – обычнейшая учтивость знатного джентльмена в обхождении с младшей братией. В: Не припомните ли, чтобы она втихомолку пробиралась в его покой? О: Нет, сэр. Откуда бы мне было узнать: в верхнее жилье я поднимался редко – только что к мистеру Лейси. У трактирщиков ведь какой порядок: у горничных своя почивальня, а мужская прислуга к ней и не приближайся, пусть спит где-нибудь подальше. В: Дельное правило. Хорошо. Расскажите теперь, что происходило в Уинкантоне. О: Остановились мы в «Борзой». И вот подходит ко мне человек в дорожном сюртуке – этот человек нас сразу заприметил. Подходит, значит, и спрашивает: «Что это вы затеваете?» – «Ничего, – говорю, – не затеваем. А что это вдруг за расспросы такие?» Он подмигивает: «Да полно тебе. А то я не знаю, кто он, этот твой мистер Бартоломью. Я два года тому служил кучером у сэра Генри У., так этот джентльмен к нему, бывало, захаживал. Я его и этого немого из тысячи узнаю. Это не кто иной, как...» Ну, та самая особа, про которую я сейчас говорил. В: Он назвал его по имени? О: И его, и его вельможного родителя. Вот, думаю, незадача! Ну что тут будешь делать? Спорить я не стал, а только подмигнул в ответ и говорю: «Может, он, может, не он. Только ты набери в рот воды: он свое имя открывать не желает». А он мне: «Так уж и быть, можешь не беспокоиться. И куда же это он следует?» – «А на запад, – говорю, – поохотиться. Есть там у него одна перепелочка на примете». А он: «И уж, верно, гладенькая да пригожая?» И добавил: «Стало быть, я угадал». В: Кто был этот человек? О: Кучер одного адмирала, сэр. Вез свою хозяйку в Бат. Тэйлором звать. Вы не подумайте, сэр: малый славный, а что выспрашивал, так единственно из любопытства. Поэтому мне не составило труда увести его от этого разговора. Я сказал, что истинная наша цель – покорить сердце девицы, однако мы делаем вид, будто путешествуем просто для удовольствия. Что мистер Лейси – наставник Его Милости, а Луиза нам будет надобна, когда юная леди окажется у нас в руках. И тут откуда ни возьмись – Дик. Тэйлор его приветствует, а этот дурень чуть не испортил дела: прикинулся, что не узнает, и был таков. Пришлось мне Тэйлора умасливать: дескать, стоит ли обижаться на недоумка. А минут через десять приходит Луиза: «Фартинг, хозяин зовет». Вышли мы с ней за дверь, она и говорит: «Вас хочет видеть не мистер Браун, а мистер Бартоломью. А для какой нужды – не знаю». Прихожу к мистеру Бартоломью. Тот говорит: «Джонс, сдается мне, что нас разоблачили». Я соглашаюсь: «Боюсь, что так, милорд». Растолковал ему, что да как, передал все, что рассказал Тэйлору. «Хорошо, – говорит. – Принимая в соображение, что мистер Лейси ничего не знает, давайте оставим все как есть». В: Он привел свои резоны? О: Сказал, что из почтения к мистеру Лейси не хочет причинять ему беспокойства. Я же на это отвечал, что во всем послушен Его Милости. «Тогда, – говорит, – никому ни слова. А это отдайте кучеру: путь пьет за мое здоровье да не болтает лишнего. Вот, кстати, и вам полгинеи». Деньги я взял и был ему премного благодарен. В: Не сообщили вы об этом происшествии мистеру Лейси? О: Нет, сэр. А после, когда мы с Тэйлором выпивали, он рассказал, что по слухам высокочтимый родитель Его Милости очень гневается на сына, за то что тот отверг предложенную отцом партию. Тут-то, сэр, я и струхнул. Недаром в народе говорят: «Чужая тайна хуже, чем постель из крапивы». Шутка сказать – разгневанный отец, а тем паче такая особа, что, не приведи Господи, потревожить. И вспомнилась мне тогда Библия да пятая заповедь Моисеева: «Чти отца твоего...» В: Вот вам бы раньше о ней подумать. Уж будто вас еще в Лондоне не посвятили в суть дела и намерения Его Милости? О: Теперь я взглянул на это другими глазами, сэр. В: А именно? О: Я рассудил, что мой прямой долг – узнать об этих намерениях побольше. В: А попросту, если вы удовольствуете отца, он удовольствует вашу корысть, верно? О: Я посчитал, что так оно благоразумнее, сэр. В: Ну вот, теперь он будет лицемерить! Сразу видно валлийца. Вы ведь надеялись огрести изрядную прибыль, так или не так? О: Я думал, сэр, что любезный джентльмен меня без награды не оставит. Если сочтет, что я заслужил. В: Вот это уже похоже на правду. Стало быть, в Уинкантоне вы приняли решение впредь шпионить за Его Милостью? Верно ли? О: Да как бы я осмелился, сэр! О ту пору я и помыслить не мог, что дело так повернется. Но у нас впереди было еще два дня пути. А путешествовать по тем краям – хуже некуда: это вам не страна Голохватская [103]. В: Какая страна? О: Так у нас в Уэльсе называют Сомерсет, сэр. Вот где привольное житье! Сидра – пей не хочу, скот тучный-претучный. В: Вздумал убедить меня в своей совестливости? Так я тебе и поверил! У тебя же на лбу написано, что мошенник. Для какой надобности ты в Тонтоне выпросил у мистера Лейси еще денег в задаток? Не отвечаешь? То-то же. Это потому, что ты уже решил, как поступить. И хватит прекословить! О: Слушаюсь, сэр. В: Удалось ли вам до прибытия в «Черный олень» выведать что-либо новое о замыслах Его Милости? О: Нет, сэр. В: Перескажите все, что происходило с самого вашего пробуждения поутру первого мая. О: Будь я хоть трижды мошенник, сэр, однако ту ночь я провел без сна: все раскидывал умом. Ворочался-ворочался, а потом тишком спустился вниз, отыскал огарок свечи и пузырек с чернилами да и написал мистеру Лейси то, что вам известно. В: То, что мне известно, пропустите. Переходите к их прощанию на Бидефордской дороге. О: Было это в двух милях от города, сэр, на распутье – там, где дорога расходится надвое. Вы это место сыщете без труда, там еще виселица стоит. Которую дорогу они выберут, мне было невдомек, и потому я поднялся на заросший кустарником холм и затаился: дорога оттуда как на ладони. Ждал час или больше. Сижу, дурень, и радуюсь, что погода разгулялась, что день, по всему видно, будет ясный. В: До них тем путем никто не проезжал? О: Девицы на телеге, а с ними парень – надо думать, на праздник. Хохочут, поют. А немного погодя – пешие. И тоже туда же. В: Не замечали вы на дороге всадников, по виду – посыльных, спешащих по неотложному делу? О: Нет, сэр. Только Его Милость со спутниками. Они остановились у развилки, как раз возле виселицы. В: Об этом я уже знаю. Вы не дослышали, о чем они беседовали? О: Ни словечка, сэр. До них было четыре сотни шагов. В: Продолжайте. О: Так вот. Мистер Лейси пустился дальше один-одинешенек. У меня сердце кровью обливалось: в этаких местах – и без спутников. Дорога забирала вниз, и скоро он скрылся из глаз. А та дорога, по которой поехали остальные, напротив, шла все больше вверх. Я выждал, когда они доберутся до широкого уступа на склоне, спустился на дорогу – и за ними: из-за уступа им было меня не видать. А как сам взъехал на тот уступ, так слез с коня, чтобы разобраться, где они теперь и что мне делать: ехать дальше или погодить. Поехал следом. Через две мили углубились мы в обширный лес. Тут дорога сделалась кривая, как шило корабельного плотника: петляет, петляет, и что там впереди, за поворотом, не угадаешь – того и гляди нарвешься на всю честную компанию. И ведь правда чуть не нарвался. Выезжаю из-за громадного валуна, что лежал обочь дороги – а они прямо передо мной, полутораста шагов не будет. Хорошо еще, что стояли ко мне спиной. Путь им пересекал бежавший сверху поток – по счастью, довольно бурный, так что из-за шума воды они моего приближения не расслышали. Едва я их заприметил, так сразу скок наземь, хвать коня под уздцы, отвел подальше и привязал, чтобы не попался им на глаза, а сам крадучись вернулся на прежнее место. Гляжу – они уже дальше двинулись, да не по дороге, а выше: в гору поднимаются. Я успел различить только спину Луизы – она сидела позади. В: Известно ли вам, как называется то место? О: Нет, сэр. Поблизости не было ни фермы, ни жилья. Но узнать его проще простого: это хоть и не первый поток, который перебегает дорогу, но зато самый полноводный. Он проточил на склоне слева от дороги глубокое русло и падает вниз отвесно. Гремучий такой. В: Дальше. О: Я выждал время, выбрался туда, где они останавливались, и увидал брод. Поток там не больно широкий – с полдюжины шагов, и тех не будет, – а дно у него ровное, каменное. Дорога продолжалась на другом берегу. Теперь-то я разобрал, куда они запропали: дальше подъем шел не так круто, а выше из-за деревьев виднелась открытая с одного бока котловина – примерно сказать, разлог. Сперва я никак не мог отыскать туда тропинку. Порыскал-порыскал и нашел. И, по всему видать, по ней-то их кони и поднимались. В: И что, тропинка изрядно хоженая? О: Вот ей-богу, сэр, до нас этой тропой никто месяцами не хаживал. А потом, как вы узнаете, я удостоверился, что это пастушья тропа: летом по ней гонят скот на верхнее пастбище. И ветки по-над ней переплетены с прошлого года, и сухой овечий помет валяется, и много еще чего. В: Какие же у вас явились соображения касательно их намерений? О: Мне подумалось, они тайным путем пробираются к дому юной леди, сэр, или к назначенному месту встречи. Как тут угадаешь. Почем мне знать, где в тех краях стоят дворянские усадьбы да богатые поместья. Мне бы немедля повернуть назад, а я сдуру возьми да и скажи себе: «Э, нет, Джонс, кто в кони пошел, тот и воду вози». В: Куда вела тропа? О: В глухое место, сэр, заросшее деревьями, а между ними большущие валуны. Этакая тесная каменистая впадина, полукруглая, вроде как молодой месяц. Преунылое место, сэр, даже в такой солнечный день. О ту пору птицы по лесам не умолкают, а тут хоть бы одна чирикнула, словно разлетелись. И взяла меня жуть – а ведь мне и без того было не по себе. И решимости поубавилось. В: Сколько времени вы за ними следовали? О: Не более часа, сэр. Путь недалекий, около двух миль, не дальше. Только я нарочно придерживал коня и притом еще поминутно останавливался и прислушивался, а то за деревьями и кустами их не увидишь. Ну да им, похоже, пришлось не слаще моего: они тоже едва тащились и держали ушки на макушке – не увязался ли кто следом. А меня только и спасал рокот водопада. В: Расскажите, при каких обстоятельствах вы их вновь увидели. О: Дело было так, сэр. Отыскал я в разлоге местечко поукромнее да поровнее, снова привязал коня, поднялся немного по склону и озираюсь: куда бы вскарабкаться, чтобы получше разглядеть, что там впереди. Сперва ничего особенного не увидел – только что край разлога. Склон возле него голый. Ну, думаю, час от часу не легче: подберешься ближе – окажешься на виду. А я-то, дурья башка, понадеялся, что проследить за ними будет не труднее, чем простыню обмочить. Глядь – впереди в полумиле от меня по склону лезет человек. Присмотрелся – Дик. С ним никого. И я решил, что Его Милость и девица остались вместе с лошадьми на берегу. Дик добрался до верха и принялся что-то высматривать, а что – мне было не видно. Край разлога как бы расщеплен – раздваивался точно змеиный язык, вот в эту выщерблину он и глядел. В: Он не таился от чужих глаз? О: Я и заметить не успел, сэр. Он задержался не надолго и скоро пропал из вида. В: Что было дальше? О: Я было решил, что их путешествию подходит конец – стало быть, полно мне тащиться за ними по пятам, не ровен час заметят. Завел я коня в кусты: в таком редколесье его все равно лучше не спрячешь. Иду по бережку мимо того места, где они проезжали, и вдруг – вот те на: в сотне шагов от меня на траве что-то белеется, будто полотно разложили сушить. Я сторонкой подбираюсь ближе, гляжу – а это Луиза. Да такая нарядная. В: Нарядная? Как вас понимать? О: В точности так, как я сказал. Разодета точно майская королева – как ее в этот самый день наряжают. И тебе льняной холст, и батист, и ленты всякие. Прямо картинка. В: Полноте, Джонс! Дурак, что ли, я вам достался? О: Ей-богу, не вру, ваша честь! В: В таком ли наряде она добиралась до того места? О: Нет, сэр. Я доподлинно знаю, что до той поры она его не надевала. Еще у виселицы, когда она зашла за кустик, прошу прощения, нужду справить, я приметил, что на ней, как обычно, было зеленое платье с зеленым исподом и нориджская стеганая юбка. В: Вы разумеете, что она переменила платье при этой остановке, пока вы разыскивали их следы? О: Должно быть, так, сэр. И епанчу не накинула. День стоял теплый, безветренный. Истинная правда, сэр. Право же, если бы мне припала охота рассказывать сказки, неужто я не сочинил бы такую небылицу, чтобы вы остались довольны? В: А Его Милость? О: Он стоял повыше, сэр, возле привязанных коней. Стоял и смотрел в ту сторону, куда ушел Дик. В: Что же девица? О: А она, сэр, сидела на берегу, на камне, укрытом епанчой, и в руках у нее был карманный нож с медной наделкой на черенке. Я его прежде видал у Дика. А на коленях у нее майский венок, и она обрезает на нем шипы. Уколет палец и пососет, уколет и пососет. А один раз оборотилась на Его Милость, а в глазах укор: вот, мол, что мне приходится из-за вас претерпевать. В: Выходит, она это не по своей воле? О: Может, и так, сэр. Бог ее знает. В: Каков вам показался ее наряд: бедный, богатый? Кому больше пристало носить такое платье: знатной даме или крестьянке? О: Пожалуй что крестьянке, сэр. Хоть наряд и недурен: вокруг подола и ворота розовые ленты, чулки белые. Венку я не так удивился: она всю дорогу, где бы мы ни останавливались, нет-нет да и сорвет цветик. Уж я над ней подшучивал: не горничная благородной леди, а уличная цветочница. В: Что же она на это? О: Отвечала, что это еще не самое скверное ремесло. В: С Его Милостью она не заговаривала? О: Нет, сэр. У нее в те минуты была одна забота: майская корона. И вот гляжу я на нее, а она сидит среди зелени, вся белая-белая, ровно молоко в крынке. Воистину чистота непорочная – как говорится, даже слепого проймет до самого нутра. Увидишь ее в этом платье – и сердце взыграет, все тревоги позабудешь. Вы уж, сэр, не прогневайтесь, но никогда еще она не казалась мне краше и милее. В: Мила как адская смола. Что было дальше? О: Постоял я так несколько времени и вдруг услыхал стук шагов, и на другом берегу появился Дик – в аккурат с той стороны, где я его видал. Остановился напротив Его Милости и подает знак. Худой знак, сэр: чертовы рога. В: Изобразите. О: Вот эдак, сэр. В: Пишите так: мизинец и указательный палец выставлены, средний же и безымянный прижаты к ладони большим. Видели вы этот знак прежде? О: Поговаривают, будто таким манером приветствуют друг друга ведьмы. Я и сам в это верил, как был мальчонкой. Правда, мы-то в те годы употребляли его в шутку либо в бранном смысле: дескать, черт тебя побери. Но Дик – тот не шутил. В: Продолжайте. О: Его Милость приблизился к Луизе. Она поднялась. Меж ними был короткий разговор, но я ничего не расслышал. Потом перешли к тому месту, где стоял Дик, а тот – скок в воду и перенес ее на другой берег, чтобы башмаков не замочила. Его Милость за ними. И стали они подниматься туда, откуда пришел Дик. В: Его Милость при появлении Дика был обрадован? О: Не могу знать, сэр. Я его лица не видел – ветка мешала. И на знак этот он никак не ответил. А вот как пошел за Луизой да имел с ней разговор, так, сдается мне, дело делать заторопился. В: То есть как бы явил решимость? О: Да, сэр. И Луизу тоже, как видно, пытался укрепить. Я приметил: взял он с камня епанчу и подает ей на плечи, а когда Луиза отказалась, он так и повесил епанчу себе на руку, словно он ей лакей. Я прямо диву дался. Однако же сам видел. В: А майский венец она не надела? О: Тогда – еще не надела, сэр. Держала в руках. В: Дальше. О: И вот, сэр, стою я и ломаю голову, как мне теперь быть. Ушли они недалеко, лошадей тут бросили – надо думать, сюда и воротятся. А мой-то конь, как на грех, поблизости, я его путем и не спрятал. Что как они, идучи обратно, его заприметят и обо всем догадаются? В: Ясно, ясно. И вы последовали за ними? О: Да, сэр. Тропинка оказалась скверная, камни и камни. Шагов двести она шла круто, потом сделалась ровнее, но такая же каменистая. В: Конь по такому крутогорью не взберется? О: Ну разве что наши валлийские пони, а ваши обычные лошади нет. Наконец достиг я того места, где видел Дика. В полный рост не поднимаюсь: заметят. И вижу перед собой тот уголок, который обозревал Дик – в стороне от разлога. В: В какой стороне? О: К западу, сэр, а может, к северо-западу. По левую руку от тропы. Место почитай что голое, ни единого деревца, только трава да кое-где чахлые кривые колючки, а повыше папоротник. Такое, знаете, захудалое пастбище, плоскодонная ложбина, похожая... Ну да, похожая на корзину рыбной торговки с Биллингсгейтского рынка. А на северном склоне, ближе к утесу, сплошь камни. В: Что же те, за кем вы сюда поднялись? О: Их и искать не пришлось: они стояли за три-четыре сотни шагов от меня, хотя со своего тогдашнего места я еще не видел ни дна ложбины, ни озерца. Но главное-то, сэр, главное! Я заметил, что они уже не одни. В: Как не одни? О: Мне было вообразилось, что они наконец встретились с той, о ком мы все толковали – ну вот которую Его Милость так мечтал получить в жены. Потому что чуть выше них на склоне увидал я женщину, а они стояли перед ней на коленях. В: Что? На коленях? О: Именно, сэр. Все трое. Впереди, снявши шляпу, Его Милость, а за ним в двух шагах Дик и Луиза. Точно перед королевой. В: Эта женщина – какая она была собой? О: Я, ваша честь, хорошо не разобрал: она стояла, поворотившись в мою сторону, так что я и нос-то высунуть страшился. Что запомнилось, так это платье. Право, диковинное: все как из серебра и не женское, а как будто мужское. Штаны да куртка. Ни плаща, ни накидки, ни шляпы, ни чепца – ничего. В: Не было ли поблизости коня, слуги? О: Нет, сэр. Одна как перст. В: Какие чувства изображала ее фигура? О: Точно она кого поджидает, сэр. В: Она не разговаривала? О: Не заметил, сэр. В: На каком удалении они от нее отстояли? О: Шагов на тридцать – сорок, сэр. В: Хороша она была? О: Не разглядел, сэр. Между нами ведь было добрых четыре сотни шагов. Роста обыкновенного, сложения среднего. Лицом бледна, волосы черные и не убраны, не завиты, а распущены. В: Можно ли было, глядя на эту картину, поверить, что это истомившаяся в разлуке возлюбленная приветствует долгожданного друга? О: Какое там, сэр! И, что уже совсем странно, ни он, ни она долгое время не шевелились. В: Не удалось ли вам разобрать выражение ее лица? Улыбку, радость – ничего такого не заметили? О: Больно уж было далеко, ваша честь. В: Да точно ли то была женщина? О: Точно, сэр. Мне тогда подумалось, не для побега ли она так обрядилась. В этаком платье путешествовать верхом самое милое дело. Вот только куда она коня подевала? Опять же, возьмите в соображение, что платье не простое, деревенщина какая-нибудь или конюший такое не носят. То ли богатая парча, то ли шелк – словом, блистает как серебро. В: Мне желательно узнать вот что. Встретятся ли в вашем повествовании еще сведения об этой женщине? О: А как же, сэр. Я потом покажу, что по делам ее ей бы не в серебре ходить, а нарядиться чернее ночи. В: Добро. Дойдем и до этого. Что было дальше? О: Подбираться ближе мне было не с руки: укрыться не за чем. Стоит им оборотиться, тут-то меня и увидят. И порешил я податься назад: глядишь, и сыщу проход до края разлога, а там незаметно проберусь к какой-нибудь вершине над самой их головой. Сказано – сделано. Долго искал, очень долго. Одежду изодрал, руки исцарапал. Ох и местечко, я вам доложу! Белкой надо быть, чтобы там шастать. Наконец выбрался. И ведь правда: оказывается, над ложбиной есть утес. Я – к нему. Спешу во все лопатки, а сам стараюсь быть не замеченным. А как достиг того места, под которым они, по моим прикидкам, стояли, так сорвал ветку и прикрыл лицо, а потом хлоп наземь, подполз на брюхе к самому краю и расположился повольготнее среди кустиков черники. Лежу себе точно на галерке Дрюри-лейн и тех, внизу, вижу преотличнейшим образом – как ворону в сточной канаве или мышь в куче солода... В: Что же вы замолчали? О: Я молюсь, сэр. Молюсь, чтобы вы поверили тому, о чем я сейчас стану рассказывать. Вот я помянул театр, так этаких чудес ни в одном театре не найдешь. В: Прежде докажите, тогда поверю. Что дальше? О: Если б солнце спину не пекло, если б от бега дух не занялся, я бы подумал, что лежу в постели и вижу сон. В: Провал тебя возьми с твоими снами! Не тяни канитель, рассказывай. О: Да уж придется, сэр. На дальнем склоне я приметил большущую каменную глыбу с дом величиной, а у подножия ее черную пещеру. С прежнего-то места мне ее было не видать. Не иначе тут когда-то живали пастухи, потому что в стороне валялась сломанная ограда, из каких обыкновенно сооружают загоны, а возле пещеры чернело большое костровище. А ближе к моей скале пробегал ручеек, кто-то ему русло землей перегородил, так целое озерцо набежало. У самого озерца торчмя стоял высокий камень – не такая громадина, как в Стоунхендже, но уж никак не ниже человеческого роста. Как будто нарочно поставили, место пометить. В: Овец там не было? О: Нет, сэр. И немудрено: вон и у меня на родине овцам до мая на таких пастбищах делать нечего. Да и не погонят их в такую даль, покамест не окрепли. В: Вы видели Его Милость? О: Как не видать, сэр. И Дика тоже видел. Они стояли возле камня ко мне спиной и глаз не сводили с пещеры, словно бы ждали, что оттуда кто-то покажется. От пещеры их отделяла сотня шагов. В: А от вас? О: Сотни две, сэр. Можно из мушкета достать. В: Где была девица? О: Тут же, у озерца, сэр. Раскинула на земле епанчу, опустилась на колени и умывалась. А потом утерлась краем епанчи и замерла. Стоит на коленях и в воду таращится. А рядом – майский венок. В: Что же четвертая особа, виденная вами из разлога? Та, что была одета мужчиной? О: А вот ее нигде не было, сэр. Пропала. Я подумал – в пещеру удалилась, переодеться или еще что. Его Милость повернулся, ступил несколько шагов, достал из кармана часы и открыл крышку. Эге, думаю, фитиль догорел, да порох отсырел. Знать, что-то не заладилось, он теряет терпение. Однако ж он стал расхаживать взад-вперед этак спокойно и задумчиво; благо земля под ногами ровная и травка густая, хоть шары катай. Почитай три четверти часа расхаживал. А Дик все пялится на пещеру, а Луиза так и сидит на травке. Со стороны посмотришь – все трое чужие друг другу люди, а что вместе сошлись, так по случайности. В: Извольте излагать дело. О: Стало быть, Его Милость походил-походил, достал опять часы и, как видно, рассудил, что час, которого он дожидается, пришел. Тогда он приблизился к Дику и положил ему руку на плечо, как бы говоря: «Пора». В: Который же, по вашему разумению, был час? О: Примерно половина одиннадцатого, никак не больше. Подходит Его Милость к Луизе и что-то говорит, а та голову повесила – не хочет, видно, его приказание исполнять. Разговор меж ними идет тихий, голоса до меня долетают, а слов не разобрать. Одно ясно: не по нутру ей то, что он велит. Не стерпел он такого упрямства, хвать ее за руку и ведет к Дику. Она, чтобы время протянуть, взяла епанчу и давай вертеть и так и этак, но он епанчу у нее вырвал и бросил у самого камня. А про венок позабыли – тот так и остался лежать на траве. Спохватился Его Милость и делает Дику знаки: пойди, мол, принеси. Тот сходил за венком, и Его Милость надел его на Луизу. Тогда Дик взял ее за руку и поворотил лицом к пещере. И стоят они перед пещерой рука об руку, ровно жених с невестой перед алтарем. Так, не размыкая рук, и пошли к пещере, и Его Милость следом. А с чего бы такое шествие, поди угадай. Право, сэр, хоть сто лет живи, этаких чудес среди бела дня не увидишь. Но чудеса – это сначала, а потом стало твориться неладное. Луиза пошатнулась, оборотилась к Его Милости и бросилась на колени. Смотрит на него и будто молит о пощаде. Даже вроде бы слезами заливается – хоть в этом не поручусь: издалека не разглядишь. А тот как выхватит шпагу – и направил бедняжке в грудь: дескать, исполняй что сказано, если жизнь дорога. В: Полно вздор молоть! Каков негодяй, на ходу сочиняет! О: Честью клянусь, сэр! Стал бы я выдумывать небылицы, которым вы точно не поверите! В: И вы готовы подтвердить, что он наставил на нее шпагу? О: Как перед Богом. В: Он что-нибудь произнес? О: Я не слыхал, сэр. Дик принудил ее подняться, и они двинулись дальше, а Его Милость за ними. Шпагу хоть и опустил, но не убирает. А через несколько шагов вновь вскинул, точно боялся, что Луиза опять станет упираться. Так они достигли устья пещеры. И тут, сэр, новая странность, еще почище. Прежде чем войти, Его Милость снял шляпу и прижал к груди, будто они вот-вот предстанут пред очи некой высокочтимой особы, в присутствии коей нельзя появляться иначе как обнажив голову... Не прогневайтесь, сэр, из песни слова не выкинешь. Вы сами велели рассказывать все без утайки. В: Как бы желая изъявить почтение? Вы это ясно видели? О: Как вас вижу. В: А потом? О: Потом они вступили в пещеру, сэр. И больше не появлялись. А как прошло несколько времени – я бы успел до двадцати сосчитать – так из пещеры донесся глухой женский крик. Негромкий, но слышный. В: Голос девицы? О: Ее, сэр. Меня аж мороз продрал: ну, думаю, режут. Теперь-то могу сказать точно, что никакого убийства не случилось. В: Велика ли была пещера? О: С одного бока устье низкое, с другого просторное. Большая груженая телега пройдет без труда, еще и место останется. В: Вам не удалось обозреть внутренность пещеры? О: Нет, сэр. Не глубже чем проникал солнечный свет. Дальше стояла тьма кромешная. В: Не приметили вы внутри какую-либо фигуру или шевеление? О: Ничего не видел, сэр. А смотрел хорошо, будьте благонадежны. Ведь сколько часов прождал. А вокруг такая тишь, что поневоле усомнишься: не померещилось ли мне все это. И тотчас понимаешь: нет, не померещилось. Вон она, епанча, возле камня брошена. В: Вы не спускались в ложбину, дабы осмотреть место вблизи? О: Не отважился, сэр. Страх разобрал. Мне пришло на мысль, что Его Милость, не во гнев вам будь сказано, задумал недоброе: забрался в эту глухомань выучиться тут чародейскому искусству. Вон ведь и получаса не прошло, как они скрылись в пещере, а на утес, что над ней нависал, опустились две большие черные птицы – вороны, так их называют. И с воронятами. И давай каркать: не то радовались, не то надсмехались. А ворон известно что за птица, где ворон, там смерть. Добра от них точно не жди. Недаром он слывет мудрейшим из всего птичьего племени. Такая о нем молва у меня на родине, ваша честь. В: Очень мне нужно выслушивать про ваши детские годы и бабьи сказки! И про часы ожидания тоже можете пропустить. Выходил ли Его Милость из пещеры? О: Не знаю, сэр. В: Знаете! О: Да нет же, сэр. Я ведь целый день прождал. Дик выходил, потом и девица, а Его Милость не показывался. Верьте слову, сэр. Как скрылся он в пещере, так с тех пор Джонс его не видел. В: Тогда рассказывайте про слугу и девицу. Когда они вышли? О: Только вечером, сэр, примерно за час до заката. И все это время я провел в ожидании. Солнце палит, а у меня ни капли воды и по части провианта прямо беда. Завтрак у меня был не Бог весть какой, черствый ломоть хлеба с сыром. Остаточки кое-какие в переметной сумке у седла остались – с собой захватить не догадался. И уж так бедного валлийца на еду позывает – хоть волком вой. Ей-богу, правую руку бы отдал за какой-нибудь пучок полыни или яснотки. В: Полно тебе расписывать свои мучения. Тебе нынче не от голода спасаться, а от виселицы. Рассказывай про их появление. О: Всенепременно расскажу, сэр. Но прежде – еще про одну странность. Я ее не вдруг обнаружил. Из утеса над пещерой – там, где вороны сидели, – прямо из травы поднимался тонкий дымок. Вот как из печи, в какой обжигают известь. Трубы я никакой не заметил. Стало думать, в пещере горел огонь, а дым выбивался через трещину или отверстие. В: Пламени не видали? О: Не видал, сэр. И дымок-то шел с перерывами: то идет, то прекратится, то вновь пойдет. А иногда мне случалось учуять его запах. Конечно, издалека хорошо не принюхаешься, но я разобрал, что тянет смрадом. Очень мне этот дух не понравился. В: Стало быть, горели не дрова? О: Дрова-то дрова, сэр, но кроме них еще какая-то мерзость. Чад, как в дубильне, – от всяких диковинных солей или масел. Мало того, сэр, по временам в пещере раздавался гул, какой производит рой пчел. То словно бы делался ближе, то как будто удалялся. Вокруг же меня – ни единой пчелки, разве что шмель пролетит. Какие пчелы, если цветов почти не видать – так, крохотки малые. В: Гул, говорите, доносился из пещеры? О: Да. Самое громкое – как жужжание. Но жужжание внятное. В: К чему же вы все это приписали? О: Ни к чему, сэр. Я, изволите видеть, был околдован. Пожелай я уйти, все равно бы не смог. В: А говорите – «ни к чему». О: Я же рассказываю по порядку, сэр. Я это вывел из беседы с Луизой, а говорили мы с ней после, – выходит, и речь о том впереди. В: Хорошо. Прежде всего, готовы ли вы подтвердить, что во весь тот день не покидали своего укрытия? О: Раза два отлучался, сэр. Всякий раз не дольше чем на пять минут: уходил поискать поблизости воды, а заодно и ноги размять. Тяжко ведь лежать без движения на жесткой земле. Ей-богу, только два раза. А когда возвращался, внизу все было как прежде. В: Вы ведь говорили, что ночь накануне почти не спали? Не случилось ли вам заснуть на вашем дозорном месте? О: Помилуйте, сэр, я небось не на перине нежился. В: Ничего от меня не скрывайте, Джонс. Что за беда, если вы в уважение человеческой природы и обстоятельств позволили сну себя сморить. Ну? О: Раз-другой нападала будкая дремота, как бывало в седле. Но чтобы уснуть по-настоящему – видит Бог, нет. В: Вы ведь понимаете, для чего я делаю такой вопрос. Станете ли вы отрицать, что могли и просмотреть, как кто-то вышел из пещеры? О: Быть того не может, сэр. В: Очень даже может. Вы сами показали, что дважды отлучались. А про дремоту забыли? О: Да я и вздремнул-то вполсна, сэр. Притом вы же еще не знаете, что рассказала Луиза. В: Так рассказывайте. О: Так вот, сэр. Время, стало быть, шло, тени росли и уже протягивались по траве пастбища. Но самая мрачная тень пала на мою душу. Боюсь, не стряслось ли какого лиха: больно долго они не показываются. А мне здесь оставаться дальше не с руки: невелика радость торчать в такой глуши, когда стемнеет. Я было подумывал воротиться к месту нашего ночлега и донести обо всем правосудию, но смекнул, что в этом случае благородный родитель Его Милости сраму не оберется. Нет, думаю, надо рассказать ему самому, а уж он пусть решает, как поступить. В: Ближе к делу. О: Лежу я, значит, раскидываю умом и ни тпру ни ну. И вдруг из пещеры выскакивает Дик. Глазищи безумные – как есть помешанный, – а на лице величайший ужас. Пробежал немного, поскользнулся и – как на льду: хлоп ничком. Но тут же вскочил и озирается, да с таким страхом, точно за ним гонится какая-то невидимая мне напасть. Рот раскрыл, хочет крикнуть, а крик не идет. Он и припустился наутек – знать только и думал, как бы унести ноги от того, что нашел в пещере. Шасть тем самым путем, каким сюда добрался – только я его и видел. Что прикажете делать? Бежать следом? Он такую прыть явил, что не угнаться. Ничего, думаю, ничего, Дэйви: одна рыбка ускользнула, зато другие остались. Подождем. Почем мне знать, может, Дик просто-напросто отправился за лошадьми и сию же минуту будет назад. Лучше мне тогда с места не двигаться, а то не ровен час наскочишь на этого шального. Силенки-то у него поболее, чем у меня. Я и остался лежать где лежал. В: Он так и не вернулся? О: Нет, сэр, больше уж я его не встречал. Верно вам говорю: это он вешаться побежал. По одному виду можно было догадаться. Как сейчас его вижу. Я, ваша честь, в Бедламе на одного такого насмотрелся. Носится и носится, пока не свалится с ног, точно за ним по пятам мчатся псы преисподней или еще пострашнее. В: Рассказывайте про девицу. О: Сейчас, сэр. Ее пришлось ждать подольше, еще с полчаса. И все эти полчаса я по-прежнему не знал, на что решиться. А тени растут, подбираются к устью пещеры. Я и думаю: а пусть-ка они мне послужат вместо часовой стрелки: как дотянутся до пещеры, так и уйду. И тут выходит она. Да не то чтобы как Дик – совсем по-иному. Ступает медленно-медленно, словно бредет во сне или в голове у нее трясение. Помню, видал я как-то человека после взрыва на пороховом заводе: у него от нечаянности и ужаса язык отнялся. Вот так и она. Идет по лужку, едва ноги передвигает – того и гляди о соломинку запнется. И ничего вокруг себя не замечает, точно ослепла. Да, вот ведь что: платья-то белого нету и в помине. Идет в чем мать родила. В: Совсем нагишом? О: Совсем, сэр. Ни сорочки, ни чулков, ни башмаков – точь-в-точь Ева до грехопадения. Грудь, руки, ноги – все голое. Только что, прошу прощения, черные перышки там, где у всякой женщины. Остановилась и прикрывает глаза: верно свет в глаза ударил. А ведь солнце стояло уже низко. Потом оборотилась на пещеру и пала на колени, будто благодарит Господа за избавление. В: Руки сложила молитвенно? О: Нет, сэр, руки опустила, а голову склонила. Как наказанное дитя, когда просит простить. В: Не имелось ли на ее теле ран или отметин, происшедших от посторонней причины? О: Нет, сэр, не заметил. На спине и ягодицах – точно ничего такого. С этой стороны, пока она молилась, я ее разглядел хорошо. В: Не выражала ли ее фигура страдания? О: Больше было похоже, что на нее, как бы сказать, столбняк нашел. Едва шевелится, прямо как ее зельем опоили. В: Не у смотрелось ли вам, что она страшится преследования? О: Да нет, сэр. Я, вспомнив про Дика, и сам удивлялся. Ну, а как встала на ноги, так, похоже, начала в разум приходить. Приблизилась почти что обычной походкой к камню у озерца и подняла епанчу, которая все время так там и лежала. Подняла и прикрыла наготу. У меня от сердца отлегло. А она кутается, точно ее холод пробрал до костей. Добро бы вправду было холодно, а то ведь хоть и вечер, но тепло. У озерца она вновь опустилась на колени, зачерпнула рукой воды и попила, а потом побрызгала лицо. И больше ничего не случилось, сэр. Потом она босиком двинулась в ту же сторону, что и Дик – по тому же пути, каким они утром сюда добирались. В: Она спешила? О: Теперь она шла проворно. А напоследок еще раз взглянула на пещеру, словно вместе с разумом к ней вернулись и прежние страхи. Но на бегство это было никак не похоже. В: Как же поступили вы? О: Я, сэр, подождал еще минуту времени, не появится ли Его Милость, но он так и не вышел. Вы, сэр, поди меня осуждаете. Конечно, будь на моем месте какой-нибудь отчаянный храбрец, он бы зашел в пещеру и глазом не моргнул. Да ведь я-то, сэр, не храбрец и никогда в храбрецы не лез. Потому и не отважился. В: Не лез в храбрецы? Это ты-то, хвастун бессовестный, не лез в храбрецы? Одним словом, ты, заячья душонка, припустился за девицей, так? Чего и ждать от валлийца. И как, нагнал? О: Нагнал, сэр, и она мне все рассказала. И хоть вашей чести история эта придется не по мысли, я знаю, что вам угодно услышать ее рассказ во всей его подлинности, а потому наперед прошу у вас прощения. В: Не будет тебе никакого прощения, если поймаю на вранье. Ладно, Джонс, сейчас отправляйся обедать, а на закуску поразмысли вот о чем. Если ты меня обманываешь, тебе не жить. Ступай. Мой человек отведет тебя вниз и приведет обратно.ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ ДЭВИДА ДЖОНСА,