VIII

Так жила страна — причем происходило это не во время войны с врагом, не во время стихийного бедствия, не ввиду землетрясения или эпидемии чумы. Происходило это в стране, которая — по крайней мере на бумаге — была богатой. Добывали сотни тысяч тонн нефти ежедневно — немедленно их продавали, и баснословные цены за продукт каждую минуту делали некоторых людей богачами, то есть ставили их над другими людьми. Происходило это в просвещенном мире, который делегировал своих представителей на кворумы, саммиты, брифинги и конференции, — где одни воры сообщали другим ворам о том, сколько они украли. Происходило это ровно в то самое время, как некий процент населения (гораздо меньший, чем процент голодающих) возводил средиземноморские виллы и устраивал балы. Эти ловкие люди тратили многие миллионы на то, чтобы месторождения природных ресурсов — единственное, чем могла еще жить страна, — принадлежали именно им и никому другому, чтобы их потребительская корзина была заполнена с верхом, навсегда, с гарантией. Происходило это одновременно с тем, как члены правительства (то есть профессионалы, заботе которых было вверено население) делались миллиардерами и миллионерами. Происходило это тогда, когда все доподлинно знали — сколько стоит место депутата парламента, какого размера взятку требует министр, какой процент от сделки получает премьер, сколько стоит дача лидера либеральной партии. Происходило это тогда, когда многие десятки миллионов тратились на отделку апартаментов президента, его самолет, яхту, виллу летнюю и виллу зимнюю. Происходило это тогда, когда многие сотни миллионов тратились на декоративную отделку интерьеров Кремля. Происходило это тогда, когда коррупция сделалась не только нормой — но единственной формой управления страны, и другой формы не существовало. И ловкие люди, правящие страной, уверились, что ведут страну ко благу, — а что благо будет не сразу у всех желающих, так что ж с того? Существование правителя — показатель блага общества. На то и существует историческое движение, чтобы двигаться от важных пунктов к менее важным. Движется история помаленьку — но в направлении прогресса, понятное дело.

Почему, любопытствовали иные люди, склонные к формальному мышлению, почему бы деньги, пущенные на новые интерьеры Кремля, не истратить на приют для сирот или, скажем, на больницу для раковых заболеваний? Так ведь есть уже одна клиника, отвечали им. Ну, две пусть будут — пригодятся. А, все равно не хватит денег, отвечали им. На больницу — четыреста миллионов нужно, а на отделку дворцовых апартаментов пустили всего триста. Но добавить же можно? Из тех средств, что на яхту потрачены. Но — не добавляли. И так не хватало на яхту. Изыскать бы, из чего еще деньги выжать. За это уже заплатили налог? А — за то?

Но если дело обстоит так, что те, кто управляют обществом, живут неизмеримо лучше, чем те, кем они управляют и за чей счет живут, — такое общество заслуживает только одного определения: это подлое общество.

И поганое, подлое общество говорило само себе — устами телевизионных комментаторов и социологов, устами прогрессивных художников и журналистов, — что все к лучшему в этом лучшем из миров. Взят верный курс — а если еще не пришли в движение мерзлые серые деревни, то сами виноваты.

И развлекали творцы своих князей — малевали для них квадратики и кружочки, устраивали свободолюбивые выставки и авангардные концерты, скакали по сцене, самовыражались. И начальство, благосклонно щурясь на своих шутов, самовыражалось тоже. На тех же самых основаниях, на каких в социалистическом обществе утверждалось социалистическое искусство, в воровском обществе существовало воровское искусство: во все века идеологическое искусство славит начальство, просто при тиранах славят тиранию, а при ворах — славили воровство.

И, подчиняясь законам истории, такое общество должно было рассыпаться в прах — не может государство жить интересами наживы своих правителей, недостаточная это цель для государства. Некрасивая цель. Так и прежде рушились царства, изглоданные до скелета глупой алчностью своих царей. То есть цель это, конечно, понятная и здравая, так, во всяком случае, считали Слизкин и Зяблов, Фиксов и Пупсов, достославные мамки и няньки владетеля нашего, радетеля за народ. Цель наживы для правителя — суть цель здравая: а как иначе прикажете жить в мире, где не мораль — но свобода является ценностью? И поди докажи, что свобода — она только тогда свобода, когда моральна. Так использование прибавочной свободы обществом — сделало общество бессильным.

Но — неизбежно возникал у отдельных граждан вопрос: может быть, это какая-то иная свобода? Не совсем та, о которой мечтали? Однако другой-то не было. И неполноценный продукт, употребляемый в качестве свободы, существовал именно потому, что наличие большинства и меньшинства никто не отменял, потому что прибавочная стоимость и стоимость вообще — понятия не идентичные.

И почувствовали приближение распада. Только поздно почувствовали. Раньше надо было принюхиваться — а вдруг уже гнилью потянуло? Но было не до того. Каждый новый правитель подходил к туше Родины с конкретным замыслом — раскромсать; а подумать — не стала ли означенная туша разлагаться — не успевал: времени не было — зазеваешься, другой лидер кусок из рук вырвет.

Им — все было не указ. Читали на стене «мене-текел-фарес», а не верили, что это им написано. Распилили страну на части, расфасовали по портфелям, но полагали — это ничего, это не страшно, это мы просто такие рачительные хозяева — прибираем, что плохо лежит. Подобно схеме разделки мясной туши, что висит над прилавком в мясном ряду, рассматривали карту России — и прикидывали, чесали в затылке: откуда бы еще кусок оттяпать? Здесь вроде все вырезали лакомое, здесь проели до костей, а что если тут ухватить? Вроде и нет там уже ничего, а вдруг получится отгрызть последнее? И наблюдали, как по кусочку, по камню, по бревнышку растаскивают страну, — и думали: на наш век хватит. И знали, что один либерал убежал и прихватил пять миллионов, а другой демократ отбыл — и десять миллиардов увез. Казалось — пусть себе. Вот отбыл в неизвестные края министр путей сообщения, по слухам — вор. Вроде бы вчера говорили, что будет он президентом нашей страны, рассматривалась такая возможность — а нынче драпанул он и увез с собой — кажется, миллионов двести. Ну, может, несколько меньше или больше — кто считает? Казалось бы, если человек собирается стать президентом страны, если он министр путей сообщения — зачем ему из этой страны бежать? А чтобы не посадили, объясняли люди осведомленные. Позвольте, так, значит, у нас был министром человек, которого надо — в тюрьму? И он президентом мог стать? А тот, что вместо него стал, — он честный? А вот смылся в Швейцарию министр атомной промышленности и увез — так, скромно, человек без особых запросов — девять миллионов. Объявили в розыск. Позвольте, и этот человек у нас командовал атомной промышленностью? Долго ли? Да лет так десять. Так, может быть, он и с атомом что напутал — дело-то нешуточное. А вот и губернатор Северного края дунул прочь — у него миллиарды на счету. А вот бывший секретарь Совета безопасности страны уезжает, и не с пустыми карманами, заметьте, — ну не диво ли? А как же, хочется поинтересоваться, с безопасностью нашей?

И никто не говорил простой вещи: если из страны уезжают (бывшие или нет — неважно) министры, губернаторы, секретари Совета безопасности, премьер-министры и депутаты, это значит лишь одно — страны больше нет.

В отличие от кодекса чести, распространенного среди моряков, в среде политиков на суше — а именно в странах, где законом является коррупция, — капитан бежит первым. И капитаны — драпали во все лопатки, а пассажиры смотрели им вслед: много ли с собой начальство прихватило? Ой, много. Кое- что осталось, конечно. На их капитанский век хватит, следующее поколение капитанов тоже что-нибудь урвет. Но страны уже нет.

Некогда жестокий тиран Сталин принимал парад в осажденной замерзшей Москве — и показательным образом, всем на диво, стоял на Мавзолее. И слухи, слухи: хотел уехать, а — гордец — не уехал. Струсил, а потом все-таки остался с народом. Ползли недобрые слухи — но в отношении правителей нынешней России и сопредельных земель слухов не требовалось: секретов не делали. Вот с Украины уехал бывший премьер-министр Лазаренко, увез на память об отчизне 240 миллионов долларов. Как, удивлялись, премьер-министр уехал на Запад? Да, знаете ли, уехал. А еще, говорят, бывший лидер демократической партии, тот самый дяденька, что был русским премьер-министром в годы реформ, — хочет жить в Америке и деньги свои перевел туда. Ну, это врут — несомненно, врут! Быть такого не может, чтобы премьер-министры свободной страны, которая не пала жертвой фашизма, бежали! Они же — не поэты, что движимы необъяснимой романтикой, они правители страны, если они из страны уезжают, значит, страны больше — нет. Ведь не уехал же Лазаренко в Штаты, чтобы основать правительство в изгнании, — нет, он просто жить уехал туда, где лучше, кушать вкусно, слушать рокот прибоя на пляже.

Бывали прецеденты побегов государственных лиц из вверенных им земель: например, из Берлина сбежал Мартин Борман с партийной кассой, из Ирана — шах Мохаммед Реза Пехлеви, с Кубы — диктатор Батиста, из той же России — премьер Керенский. Но это происходило в случае государственного переворота или оккупации страны неприятелем. Сегодня в свободную демократическую капиталистическую Россию вражеские войска не входят, однако правительственные чиновники бегут во все стороны.

Объясняли так: ненадежный строй, того гляди, наши преемники нас в тюрьму посадят. Но, извините, что же за дрянь вы строили, если сами от нее бежите? И зачем, спрашивается, шли вы править землей, которая так вам несимпатична?

Вернее же было иное объяснение: всякий новый наместник приходил к власти за одним — обозначить свой процент от сделки с большой империей, растаскивающей Россию по кусочку, взять, что можно, — и уносить ноги.

Такой порядок окармливания наместников был установлен ровно с тех благословенных пор, как обвалился так называемый социализм. Решили: считать его цели яко небывшими, нет у нас намерения жить в этой стране — мы хотим в другую, прогрессивную. Она возникнет на руинах этой — на гробах. Оказалось: невозможно уничтожить страну — чтобы построить новую; поэтому выполнили только половину намеченного.

И — слетелись стервятники на полудохлую страну. Со времен освоения Южной и Центральной Америк мир не знал такого пиршества. Кинулись — как на Клондайк, кинулись — как за золотом инков, кинулись все, от немецких дантистов, вложивших сбережения в акции корпораций, раскупающих русские ресурсы, — до магнатов и политиков, которые брали производство целиком, земли — целиком, будущее — сразу и сегодня. И русская компрадорская буржуазия еле успевала — продавать, продавать!

Но постепенно оформились новые буржуи из самих русских, а им свою страну никогда жалко не было, и стали рвать полудохлое тело России — раздергивать на кости и жилы. Уж не осталось ничего — но выскребли и остатки.

Вот отвалились от России сопредельные ей земли, вот края и регионы стали враждебны центру, вот расползлось население по чужим областям и негостеприимным окраинам, вот уже и пропала цельная русская нация, вот обозначились интересы у восточных царьков — вот и конец пришел, кончилась великая страна.

И тогда, когда было уже поздно, спросили себя: а, собственно, ради чего мы все это затеяли? Ответили: ради свободы! А что же такое свобода, спросили себя русские граждане, озирая пепелище. Вероятно, свобода государства — это состояние, при котором соблюдаются простые условия его целостности и сохранности. Сокровища земель этого государства принадлежат ему самому и расходуются во имя его блага; язык его народа ценят и хранят; его культура и обычаи в почете; армия защищает его границы; дети в государстве получают хорошее образование, старики — достойную материальную помощь, а больные — хороший врачебный уход; правители ответственны перед народом. Государство, в котором данные условия соблюдены, можно считать свободным. А если не соблюдены условия — тогда государство несвободно. Или его просто нет.

Ха-ха! — рассмеялись либеральные интеллектуалы, услышав такое определение. Выходит, если границы крепки, армия хороша, пенсию платят, язык в школах преподают — тогда свобода? А как же тоталитарная идеология?

А — никак.

Если правитель ответственен перед народом, охраняет культуру и язык, образование и границы — тоталитарной идеологии не будет. Тоталитарная идеология неизбежно разрушит культуру, язык, границы и сам народ. И первый симптом возникновения такой идеологии — разрушение культуры. Как бы розны ни были названия тоталитарных идеологий в двадцатом веке, их суммарная суть одна — реставрация язычества, уничтожение христианской культуры. Вместе с ней было уничтожено представление о свободе.

Однако свобода и не была никем востребована. Массы, интеллектуалы, герои, государство — в стремлении к прогрессу алкали иного: а именно прибавочной свободы. Дайте той самой прибавочной свободы, в коей сосредоточены дорогие сердцу привилегии, — а ничего иного и не надо! Ради нее и сражались, ее получили, ей и служили.