Глава XVII

КОРОЛЕВСКАЯ МИЛОСТЬ

В то время, как в замке Сен-Жермен была построена знаменитая мансарда, вокруг здания соорудили веранду, обычно именуемую галереей. Здесь, при выходе из зала государственного совета Людовик XIV имел обыкновение принимать искателей королевских милостей и тех, для кого у него было какое-либо сообщение. Сюда и направился Аламеда, расставшись с нашей героиней.

На пути из особняка Монтозье во дворец старый герцог щедро одаривал прохожих кивками и улыбками, что выдавало в нем бывшего церковного сановника. Никто не мог бы догадаться о напряженной работе ума, глядя на любезное выражение лица Арамиса, галантные поклоны в адрес хорошеньких женщин, и утонченное искусство, с которым он отмерял знаки вежливости в зависимости от общественного положения встречного.

— Юного Жоэля необходимо разыскать, — бормотал Арамис, стараясь идти по солнечной стороне, чтобы согреться. — Я обещал девушке. Это единственный способ спасти положение, испорченное вопиющей невинностью мадемуазель дю Трамбле, кого я поторопился выставить кандидатом на вакантное место фаворитки. Удержать ее при дворе необходимо — она не должна покинуть Сен-Жермен. Король, безусловно, увлечен Авророй, и я ручаюсь головой, что он пригласил меня сюда этим утром лишь для того, чтобы поговорить о ней. Да, но где же искать юного деревенщину? Его отсутствие препятствует моим планам и может вконец расстроить их. Подумать только — я считал, что знаю все о слабом поле, имея полувековой опыт общения с ним, а эта молодая особа поставила меня в тупик. Тысяча чертей, как говаривал я, когда еще носил шпагу, видеть меня, побежденного щепетильностью глупой девчонки, — меня, который был любовником герцогини де Шеврез, доверенным другом королевы Анны Австрийской в период ее романа с герцогом Бекингэмом, лихим сердцеедом-мушкетером, священником, исповедовавшим множество кающихся из высшего света, очевидцем, если не участником всех веселых интриг, оживлявших конец прошлого царствования и начало нынешнего!.. Правда, я никогда не встречал подобной щепетильности ни в герцогине, ни в королеве, ни в Мазарини, ни в моих кающихся, ни в возлюбленных Фуке, ни в фаворитках теперешнего короля. По крайней мере, философ — им мог быть и я — оказался прав, говоря, что женщина способна на все — даже на хорошие поступки.

Первый человек, которого увидел испанский посол, войдя на галерею, был Никола де Ларейни, министр королевской полиции, державший под мышкой большой портфель, набитый бумагами. Вновь прибывший подошел к нему и сказал после обмена обычными любезностями:

— Монсеньер, вы лучше других знаете обо всем происходящем в столице. Умоляю, просветите меня относительно судьбы одного прекрасного молодого человека, очень меня интересующего. Он исчез в этом месяце.

— Монсеньер герцог, я полностью к вашим услугам.

— Юноша этот недавно прибыл из своей родной провинции — Бретани, если я правильно информирован, из Бель-Иля. Он одет в костюм, принятый на его родине, обладает фигурой молодого атлета и носит самую длинную шпагу, какую только я видел в своей жизни.

— О! — удивленно воскликнул министр. — Это описание мне знакомо. Было бы странным, если бы вы искали того самого человека, о котором я приходил советоваться с его величеством. У него такие могучие руки, что они способны сокрушить стену, не так ли?

— Совершенно верно.

— И он отзывается на имя Жоэль?

Теперь пришла очередь герцога удивляться.

— Да, его зовут Жоэль. Вам известно, где он?

— Он в Бастилии.

— Что?!

— У меня как раз только что побывал помощник коменданта, спрашивавший, как с ним обращаться. Вам, возможно неизвестно, герцог, что в Бастилии каждый заключенный получает стол и помещение соответственно своему общественному положению.

Старый друг прежнего коменданта отлично это знал и поспешил прервать министра полиции.

— Но почему этот бедный парень угодил в тюрьму?

— По очень серьезному обвинению, — ответил Ларейни, почесывая парик, — в нарушении эдиктов и дуэли со смертельным исходом. Попросту говоря, этот бедный парень, как вы его назвали, проткнул шпагой офицера мушкетеров.

— О Господи!

— Разумеется, его арестовали, и полиция передала дело на рассмотрение, но так как он не может доказать свое благородное происхождение, мы в затруднении относительно того, какой суд должен его судить. Трибунал чести не может быть унижен, разбирая дело простолюдина. По этому поводу я и приходил советоваться с королем.

Чиновник вынул из кармана лист пергамента и протянул его герцогу.

— Не будете ли вы любезны взглянуть на это?

Арамис был любезен и таким образом узнал все, что выпало на долю нашему герою. Он кончил читать, когда король вышел из зала, явно пребывая в хорошем настроении. Когда Людовик появился на галерее, Ларейни протянул ему рапорт по делу Жоэля, который посол успел вернуть, но монарх, заметив герцога, махнул рукой.

— После, — сказал он и, взяв под руку испанского посланника, заметил: — Благодарю вас за то, что вы откликнулись на мое приглашение.

— Желания монарха для меня закон, — низко кланяясь, ответил старый придворный. — Более того, — добавил он после небольшой паузы, — если бы ваше величество не соизволили высказать намерение повидать меня этим утром, я все равно ожидал бы вашего выхода, чтобы принять от вас поручение засвидетельствовать почтение лицу, которое, как я рискую надеяться, не окажется к этому равнодушным.

— Почтение?

— Под ним я подразумеваю выражение чувств, переполняющих по отношению к вашему величеству большинство преданных и признательных сердец.

Щеки короля залились румянцем, а глаза удовлетворенно блеснули.

— Так значит, вы видели мадемуазель дю Трамбле? — с жадностью осведомился он.

— Я только что от нее, — ответил дипломат, улыбаясь собственной сообразительности.

— Следовательно, она удовлетворена своим новым положением?

— Ах, государь, она испытывает к вашему величеству не просто благодарность, а обожание, с трудом сдерживаемое узами уважения, которого требует отношение к королю. Вчера мадемуазель была смущена и приведена в замешательство. Подумайте, могла ли она рассчитывать на оказанную ей честь? Ее чувства были парализованы радостью, изумлением и смущением, вызванным присутствием короля и королевы. К тому же, откровенно говоря, дерзкое любопытство всего двора отпугнуло ее. Но сегодня утром, после проведенной в волнении ночи, с каким красноречием говорила мадемуазель дю Трамбле о своем царственном благодетеле, о преданности своей повелительнице и преклонении перед ее супругом, с какой страстью она повторяла, прощаясь со мной: «О, монсеньер герцог, король самый благородный и великодушный человек среди всех дворян его королевства!»

— Она именно так и говорила? — переспросил Людовик, дрожащим от удовольствия голосом.

— А когда я спросил, что больше всего поразило ее в блестящем собрании, которое она вчера впервые увидела, слышали бы вы, с какой простотой и непринужденностью мадемуазель ответила: «Не спрашивайте меня, ибо я не знаю, что вам сказать. Я не смотрела ни на кого, кроме короля, и была ослеплена, как будто неосторожно взглянула на солнце!»

Эти слова слишком походили на произнесенные бедной Луизой де Лавальер двадцать лет назад под Королевским дубом в Фонтенбло, чтобы Людовик не вспомнил ту сцену, Сладостные ароматы юности нахлынули на него со всей свежестью и в то же время с грустью, напоминая запах засушенного в книге листа.

— Эта девушка — сама чистота, — продолжал Аламеда. — Ее душа не знает фальши так же, как и ее уста. Она чужда всем низменным страстям, являясь средоточием благородных и возвышенных чувств. Кокетство незнакомо ей так же, как поцелуи.

Слушая посла, король был охвачен предвкушением будущей победы. Обожание, смешанное с уважением и страхом, заставлявшим женщину падать ниц перед объектом ее чувств, являлись лакомым блюдом для любителя деликатесов. Придуманные Арамисом слова Авроры могли бы показаться грубой лестью по отношению к обычному человеку, но не к тому, кого считали полубогом. Однако, поскольку Людовик прежде всего старался казаться стоящим выше человеческих слабостей, он скрыл под маской простого удовлетворения радость и гордость, вознесшие его на седьмое небо.

— Герцог, — заговорил он после недолгого молчания, — как раз о мадемуазель дю Трамбле я и хотел побеседовать с вами. Она принадлежит к семейству наших преданных слуг, которым мы некоторое время несправедливо пренебрегали. Если бы члены этого семейства были вознаграждены соответственно их заслугам, им не пришлось бы пребывать в безвестности вплоть до кончины. В лице этой девушки мы возместим невольный вред, причиненный ее родителям нашей неблагодарной забывчивостью. Мадемуазель дю Трамбле будет придворной дамой в нашем новом дворце.

— Но, государь, правило гласит, что муж должен быть обладателем чести, какую приносит этот титул.

— Мы найдем ей мужа, достойного нашей королевской опеки, и в этом отношении рассчитываем на вашу помощь.

— О, государь, ваше величество предугадывает все мои желания! Я хотел обратить внимание короля на одиночество этой бедной девушки и умолять его даровать ей супруга и покровителя.

— Как раз это я и намерен сделать. Мы поручаем вам найти среди наших дворян человека, достойного обладать подобным сокровищем. Ему в качестве свадебного подарка будет даровано звание, позволяющее занимать пост при дворе.

Посол улыбнулся.

— В поисках нет нужды, — ответил он. — У меня под рукой уже имеется молодой человек, который будет счастлив соединить свою судьбу с прекрасной дамой, удостоенной щедрости вашего величества. Это бретонский дворянин, не имеющий честолюбивых замыслов.

— Как его имя?

— Шевалье де Локмариа, если ваше величество позволит ему носить этот титул.

— Хорошо, он будет зваться шевалье де Локмариа.

— Но я не собираюсь скрывать от вашего величества, что этот юноша обладает грубым и необузданным нравом, абсолютно неподходящим для жизни при дворе, и я бы сказал, что он предпочитает сделать карьеру в армии.

— Пусть будет так — дадим ему этот шанс.

— И если завяжется потасовка, то он с радостью отправится на фронт.

— Ну, мы пошлем его к маршалу Креки, который действует против принца Карла Лотарингского.

— Отлично — он будет вполне удовлетворен! Я знаю, что он любитель сражений, жаждет опасностей и славы, хочет отличиться в битве с врагами и не уклонится от исполнения своего долга. — Арамис умолк, сказав все необходимое.

Оба вернулись на то место галереи, где они начали беседу, и где Ларейни терпеливо ожидал инструкций.

— Государь, — заметил Аламеда, — ваш министр полиции ждет обещанной аудиенции, и я стыжусь задерживать короля далее.

— О! — произнес Людовик, глядя на протянутый ему свиток. — Это касается субъекта, о котором вы мне говорили, Лареини? Дерзкий мошенник, клянусь всеми святыми! Почему его до сих пор не судили?

Испанский посол опередил собиравшегося ответить министра.

— Государь, издавна считалось, что милосердие — самая яркая драгоценность в короне монарха.

— Клянусь душой, герцог! — воскликнул король, с удивлением глядя на него. — Вы собираетесь вступиться за этого забияку?

— Я намерен поступить именно так, государь.

— Вы хотите просить меня помиловать этого бунтовщика?

— Более того — я умоляю о его немедленном освобождении.

— Но он убийца!

— Следовательно, я взываю к королевскому великодушию.

— Думайте, что вы говорите, — сказал король, и голос его стал суровым. — Освободить парня, поправшего нашу подпись под эдиктами, убившего одного из наших офицеров и к тому же даже не могущего оправдаться наличием благородной крови!

— Ну, — умиротворяюще произнес посол, — для бретонца, только что прибывшего из родных мест, позволительно не знать эдиктов.

— Ах, так этот плут — бретонец? — спросил король, смягчая тон.

— Что касается его дворянства, то это дело весьма неопределенное, но ваше величество в любой момент может сделать его дворянином. А убитый мушкетер небольшая потеря — у вашего величества их две роты, по пятьсот человек в каждой. Кроме того, судя по отзывам, этот злополучный господин де Брежи отнюдь не принадлежал к цвету французского рыцарства.

— Но все же его убийца…

— Противник, если вы соблаговолите именовать его так.

— Пусть будет так — его противник как будто очень дорог вам?

— Ни в малейшей степени! Я встречал его лишь однажды, но он полезен мне, а это говорит о многом.

— Полезен? Каким образом?

Аламеда посмотрел на короля и ответил, понизив голос:

— Если будет угодно вашему величеству, я сделаю его шевалье де Локмариа и мужем мадемуазель дю Трамбле.