9
Через неделю, когда я была уже практически свободна, за мной приехал правительственный «ЗИМ» и отвез меня к Веронике, на улицу Серафимовича, в дом № 2.
Она встретила меня в белоснежном шелковом халате, опушенном лебяжьим пухом по подолу и обшлагам широких рукавов.
Даже не знаю, на кого из зарубежных актрис она была больше похожа — на Грету Гарбо или на Марлен Дитрих. Но совершенно определенно она была красивее обеих, вместе взятых. Мне даже прямо смотреть в ее завораживающие и влекущие, как бездна, глаза было почему-то неудобно.
Она провела меня по всей квартире, уставленной тяжеловесной, дорогой мебелью. И при этом украдкой и с любопытством поглядывала на меня. Ей, наверное, была интересна моя реакция.
Она же не знала, что я достаточно погостила в особняке Наркома и теперь меня масштабами и обстановкой удивить трудно. Впрочем, может быть, она интересовалась совсем другим…
В просторной гостиной огромный овальный стол был весь завален раскрытыми модными журналами, а на спинках всех стульев и глубоких кресел, укрытых полотняными чехлами, были живописно разбросаны куски различной материи.
Все отрезы были подобраны в определенной гамме от серо-серебристого до нежно-охристого, включая просто серый, кремовый, цвета топленых сливок, цвета кофе с молоком, цвета луковой шелухи.
В стороне, на одном из кресел, лежал нестерпимо красный кусок материи и, казалось, излучал тревогу. Я направилась прямо к нему. Это была тончайшая шерсть такой невероятной выделки, что переливалась как шелк.
Пощупав материал, я подняла голову и встретилась с ее смеющимися, озорными глазами.
— А если в таком костюмчике на защиту докторской диссертации заявиться? — спросила она и подмигнула мне. — Представляете, что будет с ученым советом?
Представив себе их постные старческие физиономии в черных академических шапочках с подслеповатыми глазками, вытаращенными от изумления, как у рачков-отшельников, мы дико захохотали.
Мы долго не могли остановиться, а Вероника все время подливала масла в огонь, рассказывая, как сползут по вспотевшему носу очки у некоего Ивана Перфильевича, как поперхнется своей пегой козлиной бородкой Аристарх Платонович и как почернеет и сольется со своим платьем Ариадна Гавриловна.
Изнемогая от хохота, мы повалились в кресла, а Вероника от восторга заболтала в воздухе своими словно точеными, идеальной формы ногами, обнажая их чуть ли не до пояса.
— Все! Решено! — сказала она, отсмеявшись. Встала и запахнула халат. — Будем шить на защиту красный костюм.
— Ой, что будет… — пискнула я.
— Пошли они все к чертям собачьим! — весело махнула рукой Вероника. — Пусть эти волы хоть на часок почувствуют себя быками.
— А если они разозлятся и завалят вас?
— Меня? — Она широко распахнула глаза. — Да кто же им это позволит? Да они такой блестящей диссертации в руках не держали со дня образования ученого совета. Я им завалю! — сказала она с веселой угрозой в голосе, и я подумала, что лучше им ее не заваливать.
— А фасон какой будет, Вероника? — спросила я.
— Зови меня Ника, так короче. Все друзья меня зовут так.
— Но Элла вас зовет Верой, — возразила я.
— Я сказала — друзья, а Элла моя одноклассница, — спокойно пояснила она и посмотрела на меня своим долгим взглядом, устремленным в самую глубину моей души и в себя одновременно. — А вот фасон, я думаю, должен быть строже, чем у королевы английской на официальных приемах.
— Потрясающе! — воскликнула я.