на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить

реклама - advertisement



Сокровища храма тысячи будд близ г. Дуньхуан

Богатые результаты нашей поездки в мёртвый город низовий реки Эдзин-Гол окончательно укрепили моё стремление отыскивать развалины древних городов и добывать сохранившиеся в них сокровища, спасая их от гибели и расхищения. Поэтому Лобсын во время своих поездок по кочевьям киргизов и калмыков постоянно собирал у них сведения о развалинах селений и городов, я занимался тем же в Чугучаке у китайских местных и приезжих купцов, а консул просматривал старые китайские географические труды и литературу по Китаю и Индии, которую получал из посольства в Пекине.

В конце зимы в мою лавку зашёл китайский купец, приехавший из г. Дуньхуан, самого западного в провинции Ганьсу. Он намеревался ехать дальше через Сибирь в Москву и даже за границу в поисках каких-то товаров особого рода, о которых он не распространялся, а только осведомился, занимаюсь ли я их сбытом. Между прочим, в разговоре он упомянул, что недалеко от г. Дуньхуан, более известного под именем Сачжёу, в пещерах предгорий хребта Алтынтаг находится большая буддийская кумирня, содержащая будто бы тысячу статуй божеств. Ламы этой кумирни бедствуют, так как монгольского населения вблизи совсем нет и храмы привлекают очень мало посетителей и жертвователей. Поэтому ламы охотно продают богомольцам статуэтки богов, которые сами лепят из глины, а также старые буддийские книги, сохранившиеся от прежних времён, когда кумирня процветала. Часть пещер уже обрушилась и недоступна. Он упомянул, что купил там несколько буддийских сочинений и везёт их в Париж, где имеется знаток санскритской литературы, который может оценить значение этих книг.

Интерес, который возбудило у учёных небольшое количество старых книг, привезённых нами из развалин Хара-Хото и отправленных в библиотеку Академии наук, заставил меня принять к сведению это сообщение купца и поговорить потом о нём с консулом. Последний подтвердил наличие храма с тысячью будд вблизи Сачжёу, известного в китайской литературе, и посоветовал мне при случае посетить его и собрать более подробные сведения. Вскоре после этого и Лобсын, расспрашивая очень старого монгола, бывавшего в молодости даже в Лхасе, также слышал от него о храме с тысячью будд, который очень славился в старое время, но теперь посещается редко, так как лежит слишком далеко в стороне от главных путей монгольских богомольцев, пробирающихся на поклонение как в монастыри Гумбум, Лабран на северной окраине Тибета, так и в Лхасу. Прежде, лет сто и двести назад, особенно в то время, когда в Джунгарии правил независимый от Китая хан, монголы этой области, а также западной заалтайской части Монголии направлялись в Лхасу через Хами и Сачжёу, и кумирня с тысячью будд на пути этих богомольцев являлась первой и самой крупной, расположенной, так сказать, в преддверии Тибета. Подле неё караваны богомольцев останавливались для отдыха и молились богам о благополучном пути через суровые нагорья Тибета, где караваны нередко подвергались нападениям тангутов и тибетцев.

Я рассказал об этой беседе консулу, и он, развернув передо мной карту Центральной Азии, показал наглядно, что для Джунгарии и Западной Монголии путь в Лхасу через Хами и Сачжёу значительно короче, чем путь через Алашань, Синин, Кукунор и восточный угол Цайдама, по которому ходят в Лхасу из Восточной Монголии.

– Но в Западной Монголии и Джунгарии монголы и теперь ещё живут, – заметил я. – Почему же они перестали ходить в Лхасу этим кратчайшим путём?

– В самой Монголии за последние 100—200 лет появилось довольно много новых монастырей, а в старых появилось больше гэгенов, т. е. перерожденцев Будды, привлекающих богомольцев. Поэтому количество богомольцев из Монголии в Лхасу вообще уменьшилось, что обусловлено также обеднением монголов вообще, эксплуатируемых ванами, князьями и китайскими торговцами. Чтобы идти в Лхасу на богомолье, нужно взять с собой подарки далай-ламе и всем кумирням Лхасы, провизию на много месяцев, верховых и вьючных животных – рядовому монголу это уже не под силу, и большинство предпочитает молиться и жертвовать в ближайшей к месту жительства кумирне или идти не так далеко – хотя бы в Ургу, где много кумирен и имеется гэген, считающийся заместителем далай-ламы.

Так консул объяснил мне вероятные причины обеднения кумирни Тысячи будд на пороге Тибетского нагорья.

Сведения о многочисленных пещерах и изображениях божеств, а также о старой литературе, которую голодные ламы охотно продавали желающим, очень заинтересовали меня, и я наметил посещение Сачжёу и этой кумирни как задачу ближайших лет. Лобсын поддерживал мой интерес к этой кумирне и её богатствам и как-то весной размечтался за чаем, когда мы стали обсуждать вопрос, куда поехать в этом году с торговым караваном.

– Знаешь, Фома, – сказал он, – я начал подумывать о путешествии в Лхасу. Столько разных местностей мы с тобой уже посетили, и когда я при встречах с разными монголами рассказываю о наших поездках и приключениях, меня не раз уже спрашивали, почему я до сих пор не побывал в Лхасе, не осмотрел чудесные храмы этой столицы, не поклонился далай-ламе и не получил его благословения, которое делает человека счастливым на всю жизнь и приносит вечное блаженство.

– А ты разве не счастлив без благословения далай-ламы? – рассмеялся я. – Живёшь не нуждаясь, имеешь хорошую жену, детей, юрты, много скота. Путешествуешь, куда хочешь, видишь новые места, новых людей.

– И всё-таки хочется собственными глазами увидеть святого далай-ламу, его храмы и город, где живут многие тысячи лам и куда каждый год приходят на поклонение люди из всех стран, в которых почитают великого основателя нашей религии.

– Ну, я с тобой туда не поеду! Слишком это далеко и трудно, слишком много подарков нужно везти туда и средств затратить на них и на длинную дорогу. А в пути ещё нападут тангуты и ограбят, отнимут даже вьючных животных, так что в Лхасу если и доберёшься – так с пустыми руками; к далай-ламе и в храмы тебя даже не допустят.

– О Лхасе я пока только мечтаю, – заявил Лобсын, немного огорчённый моими возражениями. – Но в этом году поведём наш караван в этот Дуньхуан, побываем в пещерах с тысячей будд, посмотрим их, закупим интересные вещи и книги. А у лам я узнаю о дороге в Лхасу, по которой прежде ходили паломники, побывавшие у тысячи будд.

Против этого плана я не мог ничего возразить, так как других предположений на текущий год у меня ещё не было. А путешествие в Дуньхуан давало возможность видеть новые места, новых людей. Мы решили, что пойдём кратчайшим путём по тракту в Урумчи, оттуда в Турфан и Лукчун по знакомой дороге, а далее вдоль Тянь-Шаня и через Хамийскую пустыню по новым местам до подножия Алтынтага Время, остававшееся до августа, давало возможность выяснить у людей, бывших в этих новых местах, какие товары подобрать для продажи населению и ламам в кумирне Тысячи будд и для обмена у них на старые книги, картины, статуэтки божеств и пр.

И вот в половине августа, снаряжаясь в эту новую экспедицию, я отобрал подходящие для лам кумирни Тысячи будд мануфактурные и мелкие скобяные товары, не забыл также товары, интересные для таранчей южного подножия Тянь-Шаня, через селения которых мы должны были проходить. Лобсын прибыл с верблюдами и лошадьми и с запасами баурсака, сушёных пенок, творожного сыра из овечьего молока, который в его семье научились делать. Я добавил сухарей, сахару, разных круп и в конце августа мы двое, мой воспитанник Очир и старший сын Лобсына, получивший русское имя Олег, тронулись в путь. Двенадцать дней мы шли по большому тракту в Урумчи, не торопясь, затем ещё четыре дня до оазиса Лукчун по дороге, знакомой по поездке с немцами, так что описывать этот путь ещё раз незачем. Отмечу только, что мы ехали гораздо спокойнее, чем в тот раз с немцами, и большею частью ночевали на воле в своей палатке, а не на постоялых дворах, где пришлось бы платить за фураж для нашего большого каравана.

Из Лукчунского оазиса можно было идти дальше до Хами двумя дорогами: более длинная шла через селения или города Пичан и Чиктам на северо-восток к подножию Тянь-Шаня и далее вдоль него; это большой тракт Нань-лу со станциями для перемены лошадей, по которому едут все чиновники, а также идут возы и караваны с товарами. Более короткая и прямая дорога идёт прямо на восток, вдоль южного края больших песков Кумтаг, и далее мимо озера Шонанор в Хами. Эта дорога имеет странное название «Долины бесов» и когда-то являлась государственным трактом со станциями, но затем была упразднена, даже запрещена из-за опасности проезда по ней.

Меня, конечно, более интересовала эта Долина бесов, но, отправляясь по ней со всем караваном, я рисковал и животными, и товарами; имея же в виду посещение храма Тысячи будд как главную задачу экспедиции этого года, было бы неблагоразумно вести караван по Долине бесов. Поэтому я решил разделить его и отправить Лобсына с мальчиками и верблюдами с грузом по кружной дороге, а самому, взяв проводника, познакомиться с Долиной бесов.

Лобсын, конечно, также хотел бы пройти по этой дороге, но согласился со мной, что вести весь караван по ней слишком рискованно, судя по тем рассказам о ней, которые мы слышали от таранчей Лукчуна. Я обещал ему рассказать подробно свои приключения, и он, наняв себе в помощь проводника, повёл вместе с мальчиками караван по тракту. А я, взяв двух запасных верблюдов, с лёгким грузом поехал в селение Дыгай на восточной окраине Турфанской впадины, где можно было найти проводника в Долину бесов.

Груз моих верблюдов состоял из двух бочонков для запаса воды, лёгкой палатки на двух человек самого простого устройства, провианта на неделю, постели и шубы. Я поехал на своей лошади и верблюдов вёл в поводу. Из Лукчунского оазиса я прошёл на юго-восток. Общий вид Турфанской впадины уже описан в рассказе о путешествии с немцами.

Обширная впадина Турфан – Лукчуна представляет замечательное сочетание полной пустыни и густо населённых цветущих оазисов в непосредственном соседстве. Пустыня занимает большую южную половину впадины, вмещая в самой глубокой части солёное озеро, окружённое кочками солончака. От этой южной части на север выдаются ещё полосы пустыни в промежутках между оазисами, которые расположены вдоль речек, вытекающих из разрывов в горных грядах Булуектаг и Ямшинтаг и приносящих сюда воду, выбивающуюся из наносов южного подножия Тянь-Шаня, и вдоль кярызов, подземных каналов, выведенных из этих наносов. В оазисах пышная растительность – пирамидальные тополя, карагач, фруктовые деревья, виноградники и поля, засеянные разными хлебами и хлопчатником. Турфан славится своими плантациями, дающими лучший сорт хлопка, и виноградниками с мелким виноградом без косточек, из которого готовят мелкий зелёный изюм, известный под названием кишмиш. Хлопок и изюм из Турфана вывозят даже в Россию, и изюм мы всегда покупали в Чугучаке поздней осенью и зимой, когда его доставляли китайские купцы, занимавшиеся торговлей с Россией через Кульджу, Чугучак и Зайсан.

По тропинке, извивавшейся между кочками солончака, я и ехал часов 5 – 6 из садов Лукчуна в селение Дыгай. Хотя была уже половина сентября (или даже конец его по нов. стилю), но в Турфанской впадине под 43° широты, представляющей самое низкое место материка Азии, вдавленное на 100—150 м ниже уровня океана, было очень душно. Накалённые солнцем бурые гипсовые кочки, совершенно лишённые растительности, дышали жаром, и я был рад, когда в селении Дыгай мог слезть с коня и укрыться в сакле таранчи, аксакала, т. е. старшины, к которому заехал.

Мы уже испытали жару Турфанской впадины три года назад во время разведки с немцами древностей возле Лукчуна, когда приходилось прерывать работу с 10—11 часов утра до 4 часов дня. Консул рассказал мне, что ещё в конце X века посол китайского императора Тхай-цуна доносил о невыносимой летней жаре в Турфанском округе, от которой жители этой страны укрываются в подземельях, а птицы в самый зной не могут летать. Но, проведя лето в этом округе на открытом воздухе, я думаю, что этот посол очень преувеличил жару, чтобы заслужить благодарность императора в виде награды за перенесенные им тягости. Я не слыхал от жителей Лукчуна, чтобы они прятались от жары в подземельях, которых вообще в селениях нет. Может быть, посол слышал о кярызах; в этих подземных галереях, где течёт вода, конечно, гораздо прохладнее и туда, может быть, какие-нибудь больные спускаются в жаркие часы.

Селение Дыгай оказалось довольно крупным – с полсотни домов на восьми кярызах, т. е. штольнях, выводящих грунтовую воду из наносов, описанных мною раньше. Жители разводят прекрасные дыни, которыми славится это селение, и я, конечно, лакомился ими, обсуждая с аксакалом дальнейший путь. Оказалось, что жители занимаются не только бахчеводством, но являются также прекрасными охотниками и промышляют в пустынном хребте Чолтаг, скалистые вершины которого закрывают вид на юг. В этих горах, совершенно безлюдных и бедных водой, водятся дзерены и сайги, горные бараны (архары), козлы (куку-яманы), а за ними, в пустынях между Чолтагом и Курук-тагом, даже дикие верблюды. Эта пустыня, как говорят, самая труднодоступная, и ни один европейский путешественник в её пределах ещё не бывал, как позже сообщил мне консул. Аксакал сказал мне, что на южной окраине впадины, недалеко от подножия Чолтага и на юго-запад от селения Дыгай, находятся развалины города Асса, очень древнего, до которого, вероятно, когда-то добегала речка из Чолтага. Впадину к югу от Лукчуна иногда называют Асса по имени этого города. Это указание я записал себе на всякий случай, полагая, что придётся ещё посетить это место.

Аксакал помог мне найти проводника из местных охотников. Ещё вечером пришёл ко мне пожилой таранча, и мы сговорились в цене Он обещал довести меня до озера Шонанор, до которого считали 200 вёрст, за 4 – 5 дней, если не задержит сильная буря. Он предупредил, что поедет на верблюде и что мой конь может не выдержать больших безводных переходов, несмотря на запас воды, который будет у нас в бочонках, и добавил, что необходимо взять с собой для коня вьюк сухого клевера, так как по дороге подножный корм только верблюжий, да и то скудный. Эти предосторожности немного смутили меня; но не мог же я отказаться от попытки пройти по дороге, которая когда-то была казённым трактом, на которой были станции и по которой возили даже серебро в Урумчи, Кульджу и Кашгар.

Так как было ещё достаточно жарко, проводник предложил выехать на следующий день уже под вечер, идти до полуночи, сделать небольшой привал часа на три и затем продолжать до позднего утра, чтобы выполнить первый большой безводный переход вдоль песков Кумтаг.

На следующий день после обеда явился проводник с своим верблюдом; аксакал снабдил меня вьюком хорошего сена из люцерны и клевера. Мы напоили своих животных, наполнили мои бочонки и покрыли их сеном. Я сел на второго верблюда, нёсшего лёгкий вьюк из лёгкой палатки, постели и провизии, чтобы не утомлять сразу своего коня.

Пошли из селения почти прямо на восток вдоль небольшого ручья, который выходил из подножия пустыни Чолтага и тёк несколько вёрст до селения. Впереди уже видны были жёлтые барханы песков Кумтаг. Справа поднималось с небольшим уклоном подножие Чолтага. Слева громоздились барханы песков, становившиеся постепенно всё выше и быстро закрывшие ближайший горизонт. Их крутые подветренные склоны из рыхлого песка были обращены на запад и местами поднимались в два и три яруса друг над другом. Растительность вскоре совсем исчезла – началась абсолютная пустыня, но дорога была ровная. День выдался хотя жаркий, но тихий и ясный, солнце медленно склонялось к закату, и наш маленький караван двигался размеренным шагом на восток.

Мы вышли из селения около пяти часов дня и прошагали шесть с лишним часов с одной короткой остановкой. Солнце закатилось, на юго-востоке показалась добрая половина луны и осветила наш путь, который, впрочем, трудно было потерять, так как две или три дорожки, пробитые верблюдами, вероятно, уже в те далёкие дни, когда по дороге ходили караваны, были ещё хорошо заметны. Когда луна стала закатываться, мы остановились, сняли вьюки, уложили верблюдов на отдых, сварили себе чай, закусили; моя лошадь получила хороший сноп люцерны, а верблюды дремали, пережёвывая свою жвачку.

Пока мы чаевали, проводник рассказал мне, что население Дыгая, вероятно и всего Лукчуна, убеждено, что пески Кумтаг засыпали какой-то древний город за неуважение божьих заповедей. Город был большой и языческий и жители развращены, не признавали никаких родственных отношений, братья женились на сёстрах, отцы на своих дочерях. В городе был только один праведник, и ему ночью явился ангел и объявил, что в следующую ночь город будет погребён под тучей песка, которую принесёт ветер в наказание за распутную жизнь жителей города. Ангел велел праведнику взять большую палку, воткнуть в песок и бегать вокруг неё всё время, пока будет сыпаться с неба песок. Но палку будет также засыпать, поэтому нужно её время от времени выдёргивать, опять втыкать и бегать кругом, тогда песок не засыплет. Когда настала ночь, праведник выполнил указание ангела и бегал вокруг палки, пока с неба сыпался песок, по временам вытаскивая свою палку. Когда наступило утро, на месте города оказались огромные горы песка, а праведник остался один с своей палкой и, как говорят, ушёл в город Аксу, где до сих пор ещё имеется его могила, почитаемая таранчами. Место, где был город, и теперь ещё называют Кетек-Шари, т. е. наказанный город.

По словам проводника, поперёк песков Кумтаг ходить очень трудно; пески поднимаются целыми горами на 100 и более размахов, а при сильных ветрах вздымаются тучами. Растительности на них почти никакой нет. Так как мы шли не через пески, а по их окраине, тропой, проложенной вдоль хребта Чолтаг, я мог видеть при свете луны только высокие холмы песка, остававшиеся в стороне, а на тропе попадались только местами небольшие намёты песка, в виде длинных грядок. Не раскидывая палатки, мы проспали часа три или четыре, закрыв лицо платком, так как при слабых порывах ветра в воздухе носился песок. Проснулись, как только показались первые признаки рассвета, быстро собрались и поехали дальше. Тропа постепенно поворачивала немного на северо-восток. Справа по-прежнему тянулись глинистые площадки Чолтага, а слева вздымались высокие песчаные холмы Кумтага. Так мы отшагали часа два с половиной, стало светло, затем появилось и солнце, но в какой-то жёлтой дымке без лучей, и я заметил, что местность начинает меняться: песчаные горы становились мельче и мало-помалу уступали место красноватым глинистым площадкам, бугоркам и длинным выступам. А вместе с тем поднялся ветер, и проводник посоветовал остановиться на отдых, заявив, что в Долине бесов днём почти постоянно дует ветер, песок слепит глаза и очень трудно идти против ветра, тогда как ночью ветер часто слабеет.

Чтобы немного защититься от ветра, который усиливался, мы зашли в ложбину довольно причудливой формы, сняли вьюки, уложили верблюдов и дали им и лошади по снопу люцерны, разбили палатку и легли спать. Проспали часов до 10 утра, потом согрели чай, позавтракали, лошади дали полведра воды и сноп люцерны. Ветер дул порывами, то ослабевая и почти затихая, то усиливаясь, так что приходилось закрывать лицо от переносимого им песка, который он сметал с красных бугров и грядок.

Когда тускло светившее сквозь пыль солнце склонилось к закату, мы, подкрепившись холодным мясом, чуреками и несколькими глотками чая, завьючили верблюдов и поехали дальше на северо-восток. Местность становилась всё более и более неровной: ложбины, то узкие, похожие на глубокие рытвины, то широкие, чередовались с зубцами, гребнями, рогами, часто самых причудливых форм, сложенными из красного и буро-красного твёрдого песка, часто содержавшего мелкие камешки. Ветер, ослабевший к закату, сносил с этих скалистых выступов немного песка. Чем дальше по дороге, тем разнообразнее становились формы.

– Вот это началась Долина бесов, – сказал проводник. – Это нечистые силы забавляются здесь, и когда ветер усиливается, они воют, визжат, свистят, стонут, стараясь напугать путников, сбить их с дороги, засыпать им глаза песком, свалить с ног, выбить из сил и погубить.

Фантастические формы скал, по которым, извиваясь, пересекая ложбины, шла дорога, действительно производили впечатление чего-то сверхъестественного, а попадавшиеся изредка отдельные кости, черепа верблюдов и других животных и целые скелеты их, отполированные песчинками до блеска, усиливали мрачный вид местности, лишённой какой-либо растительности.

Когда совершенно стемнело и только тусклая луна освещала наш путь, жуткое впечатление от пустыни ещё более усилилось. То и дело появлялись какие-то странные формы скал и сочетания их: то с грозящим пальцем, то зажатый кулак, то уродливая фигура с кривым носом, зияющей пастью, то скорчившаяся в комок, сгорбленная крючком фигура. К нашему счастью, ветер был слабый и завыванье его среди неровностей почвы не удручало. Но можно было представить себе, что делалось в этой Долине бесов при сильном ветре, не говоря уже об урагане, который заставил бы лежать неподвижно людей и животных в течение долгих часов.

Когда луна, опустившись, скрылась в пыльном воздухе, проводник остановился, заявив, что в темноте в такой расчленённой местности очень легко потерять дорогу и лучше дождаться рассвета. Мы выбрали ложбину поглубже среди выступов и гребней, уложили верблюдов, забрались между тюками нашего багажа и, укрывшись халатами, заснули.

Такая же местность, то более, то менее сильно расчленённая ложбинами и причудливыми формами, продолжалась ещё двое суток. Проводник рассказал мне, что, будучи мальчиком, он участвовал во время дунганского восстания в бегстве детей и женщин таранчей из Хами по Долине бесов в Лукчун. Бежали второпях, без должных запасов, и многие погибли от жажды. Бури до сих пор отрывают в долине скелеты людей, части одежды и обуви, сёдла.

По рассказам старых людей закрытие старинного пути по Долине бесов по повелению китайского императора случилось в начале XIX века. Из Пекина в Кашгарию шёл караван, вёзший казённое серебро под охраной войска и чиновников. Разразившаяся сильная буря разметала людей, животных и всё имущество по пустыне. Люди, посланные для розысков погибших, не могли найти ничего. Тогда по повелению богдыхана все станции по этой дороге были разрушены, колодцы завалены камнем, а дорога наказана – её бичевали цепями и били палками и было запрещено кому бы то ни было ходить по этой дороге. Это запрещение долго соблюдалось, и про существование этой дороги стали забывать. Но мало-помалу отдельные смелые люди – охотники в поисках дичи – стали заходить всё дальше и дальше по старой дороге, и, наконец, ею стали пользоваться смельчаки в месяцы осени, когда бури более редки, а в некоторых колодцах появляется вода; кроме того, редкое выпадение обильного снега даёт возможность проехать этим путём зимой.

Когда я в течение трёх дней познакомился с тем, как страшные бури глубоко изрыли, источили красные породы, выступающие в Долине бесов, я понял, почему её называют также Сулк-ассар, что значит «фантастический город». Это было нечто совершенно поразительное, трудно описуемое, и я подумал, что если бы нашёлся художник, который захотел бы изобразить все формы этого города, ему пришлось бы поработать много дней, чтобы нанести их красками на бумагу, и многие позавидовали бы ему.

Я забыл ещё упомянуть, что в течение ночей, которые мы провели в Долине бесов, я явственно слышал отдалённый звон колокольчиков, иногда как бы ржание лошади или рёв ишака, а иногда как будто отдалённую музыку. Проводник, которому я сказал об этих звуках, подтвердил, что и он слышал их, но что на них не нужно обращать внимания. Опытный охотник не слушает их, тогда как неопытные, по его словам, иногда ходили выяснить причину этих звуков, которые завлекали их всё дальше и дальше, пока обманутые люди не теряли дорогу и не погибали, так как это поют и плачут нечистые духи пустыни. Я думаю, что эти звуки создаются слабыми порывами ветра в этой пустыне, представляющей такие разнообразные и сложные формы поверхности.

На четвёртый день к вечеру нас обрадовало появление скудной растительности. Резкий рельеф начал сглаживаться, ложбины, выдутые ветрами, стали оканчиваться замкнутыми котловинами, на дне которых дожди создали гладкие блестящие площадки глины, которые называют хаками. Довольно большое озеро Шонанор занимало более крупную впадину. Вода озера была солёная, но в него втекала небольшая речка Курук, где наши верблюды после трёх с лишним дней поста могли полностью утолить свою жажду. Здесь уже начались заросли хармыка, камыши, а на озере плавали утки и турпаны, вероятно из пролётных стаек. На кустах я заметил саксаульную сойку, пустынную славку, чекана. За озером Шонанор, где началась уже растительность, все деревья тограка, т. е. разнолистого тополя, были наклонены на юго-восток, а сторона их стволов, обращённая на северо-запад, лишена коры, которую, очевидно, сдирают переносимые ветром песчинки. О силе ветра свидетельствует и наклон стволов, который показывает также, что господствуют бури с северо-запада. Попадается много искалеченных мёртвых деревьев, истёртых песком и галькой. У дороги попадались гряды, сложенные из мелкой гальки и гравия, величиной до лесного ореха и высотой до трёх аршин. Эти гряды, очевидно, были наметены ураганами и доказывают силу последних. Легко себе представить, как метёт буря, которая в состоянии переметать по земле камешки величиной в лесной орех и даже подбрасывать их при сильных порывах до лица человека.

На следующий день, повернув на север, мы к полудню встретились с караваном Лобсына и сделали привал. Лобсын приехал сюда не по большой караванной дороге с казёнными станциями, а по расспросам в Пичане и Чиктаме узнал, что имеется более короткая и прямая дорога без станций, но вполне удобная для путников, не нуждающихся в крове и имеющих запас хлеба и фуража. Он прошёл по ней, выиграв один день во времени и довольно много в расстоянии.

Лобсын рассказал, что после оазиса Лукчуна, протянувшегося на несколько вёрст на восток вдоль арыков, выведенных из реки, караван вступил в долину между скалистыми горами, составляющими продолжение Ямшинтага, и песчаными горами Кумтаг. Он ехал по ней до селения Кичик, где Ямшинтаг отошёл в виде низких холмов в сторону. Миновали глиняную крепость Пичан с китайским гарнизоном, не заходя в неё. Ночевали на окраинах таранчинских посёлков, покупая зелёный корм для животных, так как подножный был слишком скудный. Миновали селения Чиктам, Сарыкамыш, Опур и Кара-Тюбе; из последнего повернули на юг, где и встретились со мной.

Так как Лобсын, избрав более прямую дорогу, оставил далеко в стороне город Хами, я решил продолжать путь на восток вдоль северной окраины Чолтага, до выхода на большой тракт, идущий из Хами в Сачжёу.

Соединившись с Лобсыном, я, конечно, отпустил проводника Ходжемета, который поехал назад не по Долине бесов, а по той дороге, по которой пришёл Лобсын, чтобы на полученные от меня деньги купить кое-что в Чиктаме. Мы же шли ещё три дня прямо на восток, а затем повернули на юго-восток через Хамийскую пустыню. Но на этом пути до Сачжёу я не буду описывать пройденную местность так подробно, как в Долине бесов, потому что она была более однообразна.


Клады в мёртвом городе Хара-Хото | В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) | * * *