1. ПОЛНОПРАВНЫЕ ГРАЖДАНЕ - СПАРТИАТЫ

Все полноправные граждане Спарты являлись членами общины равных и могли называть себя спартиатами. Термин "спартиаты" (oiJ Spartia'tai) использовался для отличия спартанских граждан от периеков и илотов. В трудах античных авторов, которые по большей части являются историями войн, довольно трудно и редко можно выделить спартиатов как отдельную социальную группу. Это объясняется тем, что спартанское войско, обязательно включавшее в себя и периеков, обозначалось, как правило, общим для этих двух категорий этниконом - лакедемоняне. Однако если по ходу изложения надо было выделить спартиатов из общей массы лакедемонян, источники легко это делали. Об этом свидетельствует ряд мест у Геродота, Исократа и других греческих авторов (Her. VII, 234; Isocr. Panath. 178-181; Diod. XI, 64; XV, 90).

Но очень рано, уже, вероятно, в период архаики, появился еще один термин для обозначения спартанских граждан - "равные" или в греческом варианте - "гомеи" (o{moioi). Данный термин зафиксирован для времени Ликурга (Xen. Lac. pol. 13,1 и 7) и основания Тарента. Аристотель причисляет спартанских парфениев, основавших Тарент, к потомкам "равных" (Pol. V, 6, 1, 1306 b 30) и тем самым подтверждает версию о раннем появлении подобного социального термина^014_1.

Пока спартанский гражданский коллектив в своей массе был единым, оба термина - "спартиаты" и "гомеи" - скорее всего,

были синонимами и, соответственно, эквивалентами спартанскому гражданству in corpore^014_2. По крайней мере, в архаический период сословие "равных" соответствовало и совпадало со всем гражданством.

Конечно, слово "гомеи" вряд ли могло быть вполне официальным обозначением полноправных спартанских граждан. Скорее всего, оно возникло в среде самих спартиатов в еще достаточно раннее время. Оно использовалось членами гражданской корпорации для горделивого подчеркивания своего особого аристократического равенства и никакой другой нагрузки вплоть до начала IV в. в себе не несло. Само появление такого термина, как "равные", свидетельствует о высочайшем самосознании спартиатов, которые очень рано стали осознавать себя членами аристократической корпорации.

По словам Исократа, сохранение корпоративного единства было главной целью законодателя: "Лишь для себя они установили равноправие и такую демократию, какая необходима для тех, кто намерен навсегда сохранить единодушие граждан" (Panath. 178 / Пер. И. А. Шишовой). Исократ, не будучи поклонником Спарты, тем не менее признает высокие качества спартанской государственной системы. В "Ареопагитике" он пишет: "Я знаю, что... и лакедемоняне наилучшим образом управляют своей страной потому, что они как раз и являются наиболее демократичными. И при избрании должностных лиц, и в повседневной жизни, и во всех остальных занятиях мы можем видеть, что равенство в правах и обязанностях у них имеет гораздо большее значение, чем у других" (61 / Пер. К. М. Колобовой). Как верно заметил О. Шультесс, "то, что Исократу, выросшему при демократии, кажется демократическим равенством, в действительности является равенством чисто аристократическим, в сравнении с которым демократия - это копия"^014_3.

Термин "равные", как никакой другой, указывает на сущность компромисса между спартанскими "патрициями" и "плебеями", компромисса, благодаря которому возникла уникальная для греческого мира политическая структура. Обеспечив народу одинаковые с аристократией стартовые условия, Ликург тем самым раздвинул границы аристократии до таких размеров, что они стали совпадать

с границами всего гражданского коллектива^014_4. После него все гражданское общество Спарты уже представляло собой военную элиту, внутри которой постепенно вырабатывались особый стиль жизни и особая шкала ценностей^014_5. Это вовсе не означает, как полагают некоторые ученые, что в постликурговой Спарте вообще исчезла родовая аристократия, полностью слившаяся, по их мнению, с основной массой граждан^014_6.

Реформы Ликурга проходили в период нарождающейся в Спарте государственности. До Ликурга Спарта представляла собой примитивную общину. Слишком раннее законодательство способствовало

увековечиванию в Спарте пережитков племенной организации. Отсюда проистекает удивительная коллекция экзотических обычаев и порядков, свято хранимых спартанцами в течение многих веков. К таким пережиткам еще племенной организации общества относится и представление о земле как государственной собственности. В Спарте верховным собственником земли, бесспорно, считалось государство. Оно наделяло всех граждан клерами и под угрозой потери их заставляло выполнять свои обязанности. Насколько укоренилось представление о верховной собственности государства на землю, видно из того, что это право не подвергалось сомнению даже в период эллинизма, когда в Спарте проводились реформы Агиса и Клеомена.

Что касается вопроса о господствующей в Спарте форме собственности на землю, то до сих пор в науке нет на него однозначного и точного ответа. Во всяком случае, как нам кажется, нет никаких оснований говорить о ничем не ограниченной частной собственности на землю, как это нередко делают современные представители англо-американской историографии, склонные к радикальному пересмотру и даже отрицанию древней традиции^014_7. Более взвешенной и не противоречащей преданию представляется гипотеза, впервые четко сформулированная и детально обоснованная еще Р. Пёльманом. Как справедливо замечает Р. Пёльман, "обычное у нас понятие частной собственности неприменимо к владению, которое не могло быть ни отчуждаемо, ни делимо, и которое подлежало строго обязательному порядку наследования"^014_8. "Легко может быть, - продолжает он, - что такое государство, как Спарта, которое смотрело на личность гражданина, до некоторой степени,

как на свою собственность, так же понимало и имущество гражданина и считало себя собственником в с е й земли, а гражданина - только временным обладателем ее на основании права пользования"^014_9. Запрет на перемещение земли от владельца к владельцу предполагает очень серьезные ограничения прав собственности. Земля, которая не являлась предметом купли-продажи, не могла в полной мере считаться и частной собственностью. Поэтому спартанские клеры вместе с приданными им илотами в правовом отношении скорее рассматривались как государственная собственность, отданная в бессрочную аренду, чем безусловно частная. То, что на практике спартанцы рано научились обходить законы и манипулировать землей, дела не меняет.

Недопущение безусловной частной собственности на землю было обязательным условием для сохранения за государством контрольных функций. Спартанский полис был заинтересован в увековечивании существующих аграрных отношений. Поэтому очень рано были выработаны механизмы, выполняющие охранительные функции. Так, в Спарте была запрещена купля-продажа земли даже в таких замаскированных ее видах, как дарение и завещание (Plut. Agis 5). Ограничения распространялись и на илотов. Реальные владельцы последних не имели права ни продавать, ни отпускать их на волю, ибо илоты точно так же, как и земля, находились под патронатом государства (Strab. VIII, р. 365). Такого рода ограничения в период архаики были явлением обычным для многих греческих полисов. По словам Аристотеля, "во многих государствах в древнее время законом запрещалось продавать первоначальные наделы" (Pol. 1319 а 10-12). Отмену подобных ограничений Аристотель связывал с демократизацией общества (Pol. 1266 b 20-25 (на примере Левкады)).

Но вопрос о форме собственности на землю следует отделять от вопроса о равном распределении этой земли среди спартиатов. Тут мы согласны с теми исследователями, которые считают, что уже в период архаики "о принципиальном имущественном равенстве, в том виде, как его принимают Эфор и Полибий... не могло быть и речи"^014_10.

Концепция равенства спартиатов основана главным образом на традиции, идущей от Плутарха, о равных ликурговых клерах. Данная традиция о существовании равных участков не раз подвергалась

сомнению и даже полному отрицанию^014_11. Но отбросить ее как позднюю и в силу этого малодостоверную не так просто, поскольку до Плутарха о равенстве в распределении земли свидетельствовали также Ксенофонт (Lac. pol. 10, 7), Эфор (ap. Strab. VIII, p. 365) и Полибий (VI, 45, 48). Как и Плутарх, они считали автором земельной реформы Ликурга. Платон (Leg. III, 684 d) и Исократ (Panath. 179; 259) также упоминали о равенстве клеров, но относили его введение к более раннему периоду - ко времени становления дорийского государства в Лаконии.

По свидетельству Плутарха, Ликург разделил всю землю на тридцать тысяч клеров для периеков и девять тысяч - для спартанских семей (Lyc. 8)^014_12. Ликург, наделяя всех граждан одинаковыми земельными участками, клерами, вероятно, предполагал, что

равная экономическая база окажется надежной основой для политического равенства. Плутарх передает слова, якобы сказанные Ликургом, осматривающим уже после реформы спартанские поля: "Вся Лакония кажется мне собственностью многих братьев, которые только что ее поделили" (Lyc. 8, 9). В этой фразе выражено общее впечатление от спартанской аграрной реформы с ее искусственным уравнением и перераспределением земли. Но вся ли земля на территории Лаконии и Мессении была национализирована Ликургом и подвергнута уравнительному распределению среди всех спартанских граждан? Судя по одному замечанию Полибия (VI, 45, 3)^014_13, речь, по-видимому, шла только о т. н. гражданской земле (politikh; cwvra).

Несмотря на старания ученых, мы так и не имеем точного ответа на вопрос, что собой представляла та "гражданская земля", о которой говорит Полибий (VI, 45, 3). В самом общем приближении можно только сказать, что под гражданской землей, вероятно, надо понимать землю, полностью контролируемую государством. В качестве таковой она в любую минуту могла быть конфискована для нового передела. К сожалению, источников, хоть как-то проливающих свет на земельный вопрос в Спарте, очень мало и даже те, что имеются, не поддаются однозначному толкованию. Так, например, Гераклид Понтийский, ученик Платона и Спевсиппа, сообщает о запрещении продавать что-либо из старинного участка (th'" ajrcaiva" moivra"), но не объясняет, что собой представлял этот старинный участок. Вероятно, aiJ ajrcai'ai moi'rai Гераклида Понтийского (FHG II, 79) и politikh; cwvra Полибия (VI, 45, 3) - разные названия одной и той же земли - гражданских клеров. Уже сам факт существования подобных названий наводит на мысль, что были какие-то другие земельные участки, не входящие в состав "гражданской земли".

Платон, описывая свое идеальное государство столь похожим на Спарту, упоминает о наследственных клерах, не подлежащих разделу, и называет их число - 5040 (Leg. V, 737 c; XI, 923 c). Из контекста понятно, что отнюдь не всю землю в своем "парадизе" Платон считал разделенной на неделимые "отеческие участки". Картина, нарисованная Платоном, скорее всего, была отражением

реальной системы спартанского землевладения: ведь Платон при создании своей идеальной политической конструкции за основу взял именно Спарту^014_14.

Наряду с системой равных клеров, гарантирующих каждому спартиату сохранение его гражданского статуса, в Спарте, возможно, существовали земли, которые еще до закона Эпитадея могли быть предметом купли-продажи^014_15. Накопление дополнительной земельной собственности привело к серьезному неравенству в богатстве среди спартиатов, чему есть многочисленные примеры (Her. VI, 61, 3; VII, 134, 2; Thuc. I, 6, 4; Xen. Lac. pol. 5, 3; 6, 4; Hell. VI, 4, 10-11; Arist. Pol. II, 6, 10, 1270 a 18).

Государство как могло сохраняло и отстаивало принцип полной неотчуждаемости земли, принцип, при котором земля всегда должна была оставаться в одном и том же роде, не дробясь даже между наследниками. Уже В. Г. Васильевский обратил внимание на эту особенность спартанского земельного кодекса, весь дух которого требовал неподвижности землевладения^014_16.

Спартанское законодательство не допускало деления клеров между наследниками. Наследником земли, очевидно, считался только старший сын. Содержание младших сыновей, скорее всего, было обязанностью сначала отца, а после его смерти - старшего брата. Жена старшего брата по необходимости становилась также предметом совместного пользования (Polyb. XII, 6, 8)^014_17. Единственным механизмом получения клера для младших сыновей было усыновление их семьями, где не было наследников-мужчин. Условием подобного усыновления могла быть женитьба на дочери владельца клера^014_18.

Недостаток источников, касающихся спартанского землевладения, в какой-то мере восполняет сравнительный материал. Древние авторы приводят целый ряд примеров того, как государство вмешивалось в права собственности своих граждан с тем, чтобы сохранить существующие аграрные отношения. Так, в досолоновых Афинах "не было позволено делать завещания; деньги и дом умершего должны были оставаться в его роде" (Plut. Sol. 21). Полибий, осуждающий распущенные нравы современных ему беотян, хвалит их старинные законы, ограничивающие права наследования в пользу рода (XX, 6, 5). По свидетельству Аристотеля, в современных ему Локрах все еще сохранялись ограничения на продажу недвижимости (Pol. II, 4, 4, 1266 b 18-22). Не раз уже обращалось внимание на то, что Платон в своих проектах идеального государственного устройства во многом копировал Спарту. Как отмечает С. Я. Лурье, в обоих проектах, "и в "Государстве" и в "Законах" неуклонно проводится принцип полной неотчуждаемости земли, переходящей из поколения к поколению по принципам родового старшинства"^014_19. Причем в "Законах" Платон даже называет число клеров, которое должно было оставаться неизменным - 5040.

В большинстве обществ, чья экономика зависит прежде всего от земледелия, распределение земли и права, связанные с ее удержанием и наследованием, оказывают фундаментальное влияние на характер социальной системы. То, что спартанская система землевладения, созданная Ликургом, разрегулировалась очень рано, видно из целого ряда свидетельств. Так, Аристотель говорит о том, что в Спарте к концу VIII в. сложилась чреватая гражданскими смутами ситуация из-за дела парфениев и требования передела земли (Pol. V, 6, 1-2, 1306 b 29-31; 35-40; 1307 a 1-2). Об этом же свидетельствуют и данные демографии. Количество полноправных граждан в Спарте постоянно уменьшалось. Аристотель в "Политике" не только отметил факт олигантропии, имея в виду именно недостаток граждан, а не населения вообще, но и правильно интерпретировал его как результат спартанской системы землевладения и наследования (II, 6, 10-12, 1270 а 15-34).

За фасадом декларативного равенства тщательно скрывалось фактическое экономическое неравенство. О наличии в Спарте богатых людей свидетельствует увлечение спартанцев коневодством. Судя по данным просопографии, большинство спартанцев, участвующих

в конных агонах в Олимпии, были представителями одних и тех же знатных семей (Paus. VI, 1, 7 - Анаксандр, олимпионик 428 г. и его дед, также олимпионик; VI, 2, 1-2 - Аркесилай и его сын Лихас; VI, 1, 7; 12, 9; X, 34 - Поликл с сыновьями). Известно, что сестра Агесилая II Киниска выставляла четверку скаковых лошадей на состязании в Олимпии (Xen. Ages. 9, 6)^014_20. Таким образом, для богатых и знатных спартанцев участие в конных ристалищах стало чем-то вроде семейной традиции. Согласно Геродоту, содержание лошадей - неизменный знак большого богатства (VI, 125). Хотя конкретные данные о богатстве отдельных спартиатов относятся уже к V в., но экономическое равенство, конечно, было фикцией и раньше.

Хотя с внешней стороны все спартиаты выступали как "равные", подлинного равенства среди них не было. Ведь одни могли приобретать коней для участия в Олимпийских играх, а другие с трудом вносили необходимый взнос в сисситии, чтобы сохранить свои гражданские права и привилегии^014_21. В своем критическом обзоре спартанского строя Аристотель справедливо отметил, что обязательность равного взноса в сисситии при кажущемся его демократизме была собственно недемократической мерой, ибо она ложилась тяжким бременем на бедных, не особенно отягощая при этом богатых. "Не могут считаться правильными и те законоположения, которые были введены при установлении сисситий... Средства на устройство их должно давать скорее государство, как это имеет место на Крите.

У лакедемонян же каждый обязан делать взносы несмотря на то, что некоторые по причине крайней бедности не в состоянии нести такие издержки, так что получается результат, противоположный намерению законодателя" (Arist. Pol. II, 6, 20-21, 1271 а 26-31). Это замечание Аристотеля свидетельствует о глубоком понимании им социальной сущности Спартанского государства: там, где правовое равенство зависит от равенства экономического, с нарушением последнего дает трещину и вся социальная система.

Законодательство Ликурга утвердило равенство граждан перед законом, а наделение клерами сделало их экономически свободными. Но сохранение этой системы было бы невозможно без жесткой регламентации общественной и личной жизни граждан. При огромной количественной диспропорции спартиатов и илотов Спарта, по замечанию древних авторов, постепенно превратилась в некое подобие военного лагеря, где каждый член сообщества обязан был исполнять свой долг перед коллективом (Isocr. Archid. 81; Plat. Leg. II, 666 e; Plut. Lyc. 24,1).

Массированная атака на сознание спартанских граждан своей основной целью имела внушение безусловного примата общественных интересов над семейно-частными. В Спарте роль семьи в деле воспитания молодого поколения была сведена к минимуму. О девальвации семьи и семейных отношений свидетельствует, в частности, тот факт, что мальчики полностью изымались из-под опеки семьи очень рано - в 7 лет. Вся жизнь спартанских граждан от рождения до смерти проходила по большей части вне семьи, что способствовало формированию своеобразного склада психики, привитого общественным воспитанием. Общественные школы, общественные обеды, военные походы, охота, занятия спортом - все то, что наполняло жизнь спартиата, - никак не было связано с семьей. Семейная жизнь терпелась, но не приветствовалась. Даже брак для мужчины вплоть до 30 лет, по сути дела, оставался полулегальным. Молодой человек мог посещать жену только тайно под покровом ночи, а днем он продолжал пребывать вместе со сверстниками в казарме. Как замечает Плутарх, "так тянулось довольно долго: у иных уже дети рождались, а муж все еще не видел жены при дневном свете" (Lyc. 15, 7-10).

Когда древние историки говорят, что Спарта представляла собой военный лагерь, они совершенно верно передают суть вещей. В условиях казармы семья могла пребывать только на периферии как бытия, так и сознания граждан, ибо без частичного обесценения семейных отношений невозможно было создать новую социальную общность со своей, предназначенной только для "внутреннего употребления" этикой.

Сильнейшим образом специфика спартанского образа жизни повлияла и на женщин. Они оказались под тотальным влиянием мужской этики и были вынуждены формировать свои сообщества по мужскому типу, имитируя их систему воспитания, включая обряды инициаций и культовые церемонии^014_22. Даже свадебные церемонии с их переодеванием невесты в мужскую одежду и бритьем ее головы представляли собой имитацию мужских союзов (Plut. Lyc. 15, 4-5). Если бы можно было обеспечить преемственность поколений без семьи, спартанский законодатель непременно бы это сделал.

Структурирование общества по военному образцу способствовало сохранению в Спарте четкого деления на возрастные классы. Для унифицированной и эффективной подготовки молодых граждан была достаточно рано создана система общественного воспитания, или ajgwghv. Хотя, конечно, любые структуры, основанные на делении по возрастному принципу, корнями своими уходят в глубокую древность, однако спартанская система воспитания в своем классическом виде далеко ушла от своего родоплеменного прообраза. Вряд ли спартанская ajgwghv была производной от общедорийских институтов, поскольку ни в одном дорийском государстве кроме городов Крита и Спарты подобная система не зафиксирована. Что касается влияния Крита на Спарту, то древняя традиция вполне определенно свидетельствует о критском происхождении многих спартанских институтов, включая систему воспитания и общественных обедов^014_23. И Аристотель, и Эфор считают несомненным фактом то, что спартанские институты были заимствованы на Крите. В качестве аргумента Аристотель приводит то соображение, что спартанские институты в большинстве своем были более совершенным вариантом их критских прототипов^014_24.

Сущность спартанской системы воспитания (ajgwghv) заключается в том, что все мальчики гражданского происхождения, начиная с семилетнего возраста и до 18-20 лет, получали одинаковое воспитание в закрытых полувоенных школах (агелах), где основное внимание обращалось на их физическую и идеологическую подготовку (Xen. Lac. pol. 2; Plut. Lyc. 16, 7-18). Прохождение полного образовательного курса было обязательным условием для инкорпорирования молодых спартанцев в гражданский коллектив. По словам Плутарха, "кто из граждан не проходил всех ступеней воспитания мальчиков, не имел гражданских прав" (Mor. 238 e)^014_25.

Внешне спартанские агелы были полностью свободны от сословных различий. Образование и воспитание в них было абсолютно унифицировано^014_26. Программа обучения была общей для всех, причем гуманитарный цикл в ней занимал минимальный объем. Идеологическое "зомбирование", целью которого было привитие спартанской молодежи духа безусловного патриотизма, достигалось с помощью чтения Гомера и спартанских поэтов-патриотов, главным из которых был Тиртей. В Спарте поэзия отчасти заменяла собой отсутствующее письменное законодательство. Она играла огромную роль в создании и закреплении в общественном сознании необходимых норм поведения. Как остроумно заметил В. Йегер, стихи Тиртея еще во времена Платона оставались Библией для спартанцев^014_27.

Но вряд ли правомерно утверждать, как делает Исократ, что спартанцы "не знают даже грамоты" (Panath. 209). Это типичное для Исократа риторическое преувеличение. Грамоте спартанцы, разумеется, обучались, но, как отмечает Плутарх, в чисто практических целях - "лишь в той мере, в какой без этого нельзя было обойтись" (Lyc. 16, 10), а "прочие же виды образования подвергали ксенеласии" (Mor. 238 e). Нам представляется совершенно

верным наблюдение Ю. В. Андреева, что письменная культура приравнивалась в Спарте к предметам роскоши и рассматривалась как нечто неуместное и даже опасное^014_28. В этом ракурсе становится понятным и странное на первый взгляд запрещение надписывать на могильном камне имя умершего (Plut. Lyc. 27, 3).

Единственным гуманитарным предметом, изучение которого всячески поощрялось, была музыка. Мальчиков обучали хоровому пению и обращению с такими музыкальными инструментами, как кифара и флейта. Репертуар хоров соответствовал духу государства и призван был на эмоциональном уровне воспитывать в молодежи глубокое чувство патриотизма и единения с товарищами по оружию. Хоровое пение, наиболее консервативное из всех видов музыкального искусства, служило еще одной цели - воспитанию в молодых людях чувства безусловного уважения к старшим путем фиксирования заслуг старшего поколения перед государством^014_29.

Приоритетное внимание к военно-спортивной подготовке при почти полном отсутствии правильного гуманитарного образования привело к тому, что в Спарте классического периода полностью исчезла своя интеллигенция, а следовательно, - и какая-либо духовная жизнь. Иерархическое здание культуры спартанцы заменили моделью уравнительного образования. Но социологи не раз уже отмечали, что "попытки выравнивания иерархических систем всегда приводят к падению среднего уровня, а не к повышению его"^014_30. Монополия государства на воспитание молодежи и излишняя специализация абсолютно несовместимы с настоящей образованностью.

И Ксенофонт, и Плутарх утверждают, что Спарта была для своих граждан "обществом равных возможностей". Единственное официальное деление, которое существовало в спартанских школах, - это деление по возрастному принципу. При этом младшие возрастные группы безусловно подчинялись старшим, т. е. уже на уровне воспитания

в Спарте осуществлялся принцип полного соподчинения возрастных классов. Как верно заметил английский исследователь Ст. Ходкинсон, специально занимающийся проблемами спартанского общественного устройства, "вся система соподчиненности в Спарте базировалась на своей собственной иерархии, критерием которой была возрастная продвинутость"^014_31. Однако эта соподчиненность все же не была абсолютной. Внутри воспитательной системы существовали механизмы, с помощью которых из каждого поколения спартиатов выделялась группа лидеров. Воспитатели, или педономы, развивая в своих учениках дух соперничества, старались уже на ранних этапах выделить из их среды наиболее способных. Вот как описывает это Плутарх: "Едва мальчики достигали семилетнего возраста, Ликург отбирал их у родителей и разбивал по отрядам, чтобы они вместе жили и ели, приучаясь играть и трудиться друг подле друга. Во главе отряда он ставил того, кто превосходил прочих сообразительностью и был храбрее всех в драках. Остальные равнялись на него, исполняли его приказы и молча терпели наказания, так что главным следствием такого образа жизни была привычка повиноваться. За играми детей часто присматривали старики и постоянно ссорили их, стараясь вызвать драку, а потом внимательно наблюдали, какие у каждого от природы качества - отважен ли мальчик и упорен ли в схватках" (Lyc. 16, 7-9). Таким образом, фундаментом спартанского воспитания было поощрение не только дисциплины, но и личных заслуг. В дальнейшем по этому же принципу выбирались кандидаты в корпус "всадников" (Xen. Lac. pol. 4, 3-6).

Окончательное размежевание происходило в конце обучения, когда лучшие юноши выбирались в корпус "всадников", который, в свою очередь, был резервом для пополнения политической и военной элиты. Корпус "всадников" был особым подразделением спартанской армии. К спартанской коннице он не имел никакого отношения. Название сохранилось еще от тех стародавних времен, когда ядро войска составляла аристократическая конница^014_32. Во время военных действий корпус "всадников" сражался рядом с царем (Thuc. V, 72, 4).

Этот элитный отряд, чья численность была неизменной и составляла триста человек, в отличие от обычной армии никогда не распускался. Как отряд быстрого реагирования, он в основном действовал внутри Спарты. Сюда на конкурсной основе попадали те молодые спартиаты, которые уже сумели проявить себя (Plut. Lyc. 25, 6). Служба в корпусе была важным шагом в военно-политической карьере спартиата^014_33.

Успешное прохождение всех этапов воспитания было настолько самоценно, что иногда использовалось как решающий аргумент в защиту гражданина, обвиняемого в том или ином преступлении. Так, Сфодрий, бывший гармостом в Феспиях в 378 г. и совершивший неудачное вторжение в Аттику, по настоянию Агесилая был оправдан^014_34. Аргументация Агесилая в защиту Сфодрия, приводимая Ксенофонтом, - важнейшее свидетельство значимости для общества каждого члена спартанского "клуба" лидеров. "Он [Агесилай] в разговорах со всеми всегда держится того мнения, что считать Сфодрия не совершившим преступления нельзя; однако же, тяжело предать смертной казни человека, который держал себя, как настоящий спартиат и в детстве, и в отрочестве, и в юности (pai'" te w[n kai; paidivsko" kai; hJbw'n)^014_35; именно в таких воинах нуждается Спарта" (Hell. V, 4, 32).

Достигнув двадцатилетнего возраста, спартанцы получали гражданские права и становились членами сисситий (ср.: Plut. Lyc. 15, 4-7). По-видимому, после двадцати лет они обязаны были жениться (Plut. Mor. 228 а). Брак не рассматривался в Спарте как частное дело гражданина. Спартанская община осуществляла контроль, а при необходимости и прямое давление на своих молодых сограждан, принуждая их к своевременному вступлению в брак. Безбрачие грозило спартанцам как материальными (Xen. Lac. pol. 9, 5), так и моральными потерями. Холостяки (a[gamoi) становились изгоями общества (Plut. Lyc. 30, 7; Athen. 555 c; Pollux. III, 48; VIII, 40). Даже высокие чины не защищали их от всеобщего презрения, специально культивируемого властями. Как свидетельствуют источники, холостяки подвергались настоящему моральному террору со стороны общества. Плутарх приводит примеры, дающие представление о степени нетерпимости общества к такого рода отступлениям от общепринятой нормы^014_36.

Несмотря на свой новый семейный статус, молодые спартанцы до тридцати лет продолжали оставаться под полным контролем воспитателей, или педономов. Надзор над ними осуществляли также их сотоварищи по сисситиям из старших возрастных групп. Они следили за тем, чтобы молодые граждане не отходили от регламентированного типа поведения даже в мелочах. На все возрастные классы в Спарте распространялся принцип полного соподчинения, при котором старшие возрастные группы выполняли функцию контроля над младшими.

Только после тридцати лет спартанец наконец покидал казарму и получал право на частную жизнь, хотя и в несколько урезанном виде, ведь государство осуществляло контроль и над этой весьма деликатной сферой (Xen. Lac. pol. 1, 5-6; Plut. Lyc. 15, 4-10).

Объединяющим началом для всех взрослых спартанцев было членство их в сисситиях (ta; sussivtia; букв. - "совместное питание" или "общий стол"), которое воспринималось как знак принадлежности к числу "равных". Сисситии не были изобретением спартанцев. Подобные обеденные клубы существовали в целом ряде греческих и даже варварских общин. Так, согласно Платону и Аристотелю, сисситии были в Беотии, Милете, Фуриях (Plat. Leg. I, 636 b) и Карфагене (Arist. Pol. II, 8, 2, 1272 b). Но о большинстве сисситий кроме факта их существования ничего не известно. Исключение составляют только обеденные товарищества в Спарте и на Крите. Аристотель, усматривающий близкое сходство между государственным устройством Спарты и городов Крита, упоминает среди схожих институтов и сисситии. По его мнению, они создавались с целью сохранения общественного характера имущественных отношений (Pol. II, 2, 10, 1263 b). Судя по сохранившимся данным, спартанские сисситии и критские андрии в главных своих чертах были однотипными институтами, легко трансформирующимися при необходимости в чисто военные структуры. Критские обеденные клубы подобно спартанским выполняли также и воспитательные функции. Критяне должны были посещать андрии с детского возраста (Strab. X, p. 483).

Главное отличие между критским и спартанским вариантом общественных столовых заключалось в разных принципах их содержания. В Спарте каждый гражданин ежемесячно должен был поставлять для сисситий строго фиксированное количество продуктов и денег. Плутарх в биографии Ликурга приводит их перечень. Критские андрии в основном содержались на общественный счет. Этим, как считает Аристотель, они выгодно отличались от спартанского аналога (Pol. II, 7, 5, 1272 a). Но у наc есть некоторые основания думать, что андрии в отдельных городах Крита содержались как на общественный счет, так и на обязательные взносы граждан. В частности, Досиад, историк III в., сообщает, что в Ликте каждый гражданин должен был поставлять в андрии десятую часть имеющихся у него продуктов, а каждый раб - один эгинский статер (ap. Athen. IV, 143 a-b). Хотя это свидетельство относится только к городу Ликту, но подобный смешанный способ обложения, скорее всего, был характерен и для других критских городов. Эфор,

говоря о критских андриях, замечает, что "законодатель предписал, чтобы... взрослые собирались на общие трапезы... для того, чтобы более бедные, питавшиеся на общественный счет (dhmosiva/ trefovmenoi), могли иметь равную долю с богатыми" (ap. Strab. X, p. 480). Из слов Эфора следует, что на общественный счет питались не все граждане, а только наиболее бедные из них. Таким образом, социальная политика критских городов была несколько иной, чем в Спарте. Неимущие члены гражданского коллектива не лишались права посещать андрии и не поражались в своих гражданских правах, как это было в Спарте.

Сисситии были центром общественной жизни Спарты. Согласно описанию Плутарха, новые члены попадали в сисситии отнюдь не автоматически. Каждый участник сисситий обладал правом вето, ограничивая тем самым круг возможных претендентов. Плутарх подробно объясняет, как действовала такая избирательная система: "Рассказывают, что желавший стать участником трапезы, подвергался вот какому испытанию. Каждый из сотрапезников брал в руки кусок хлебного мякиша и, словно камешек для голосования, молча бросал в сосуд, который подносил, держа на голове, слуга. В знак одобрения комок просто опускали, а кто хотел выразить свое несогласие, тот предварительно сильно стискивал мякиш в кулаке. И если обнаруживали хотя бы один такой комок, соответствующий просверленному камешку, искателю в приеме отказывали, желая, чтобы все сидящие за столом находили удовольствие в обществе друг друга" (Lyc. 12, 9-11). Этот механизм был надежным залогом сохранения аристократических традиций внутри общества с сильно выраженными уравнительными принципами.

Сама система избрания в сисситии подсказывает нам, что при внешне соблюдаемом равенстве отдельные "обеденные клубы" вовсе не были равны между собой. Процедура приема новых членов наводит на мысль о разной притягательной ценности отдельных сисситий в глазах вновь поступающих. И хотя сисситии никогда не переставали быть элементарными подразделениями спартанского войска, что подразумевает комплектование сисситий по административно-территориальному принципу и их формальное равенство между собой, однако на практике членами отдельных сисситий, скорее всего, становились люди социально близкие по своему происхождению и имущественному состоянию. Возможно, в одних и тех же сисситиях пребывали в течение долгого времени люди из определенных семей, т. е. сисситии могли быть наследственными. Спартанские аристократы, групповым обозначением ядра которых

было, вероятно, выражение "Гераклиды", т. е. потомки Геракла, использовали сисситии как своеобразную социальную нишу, где они пребывали в кругу себе подобных^014_37.

Членами элитарных "обеденных клубов" можно было стать по рекомендации не только родственников, но и старших товарищей. Последние исполняли как бы несколько ролевых функций, являясь для вновь поступающих и сексуальными партнерами^014_38, и воспитателями, и покровителями. Как полагает Н. Фишер, они старались устроить своих юных друзей или в собственную сисситию, или в другую, наиболее для них подходящую^014_39. По свидетельству Ксенофонта, такой тип отношений считался в Спарте наилучшим и наиболее полезным для воспитания нового поколения (Lac pol. 2, 13 - kallivsthn paideivan)^014_40.

Изначально в организации сисситий присутствовал скрытый сословно-наследственный принцип. Это касалось не только членства, но и потребления продуктов, которое также, вероятно, не было одинаковым. Ведь равные взносы вовсе не мешали людям богатым и знатным добиваться известного престижа с помощью дотаций к общему столу. Как свидетельствуют Ксенофонт и Плутарх, богатые

сотрапезники часто кроме положенных взносов добавляли к общему столу мясо и пшеничный хлеб (Xen. Lac. pol. 5, 3-4; Plut. Lyc. 12). В этом сказывалась тенденция, характерная для любого греческого полиса, - благотворительность богачей по отношению к своим малоимущим согражданам. В Спарте дотации к столу стали основной формой литургии.

Как полагает Ст. Ходкинсон, "сисситии способствовали складыванию политических группировок внутри спартанского общества"^014_41, о наличии которых свидетельствуют частые колебания внешнеполитического курса Спарты. Сисситии инспирировали политическую активность граждан и помогали выработке определенной позиции. Стоик Персей (III в.) называет сисситии "некой малой политической организацией" (polivteumav ti mikrovn) (ap. Athen. IV, 140 f).

Сисситии были важным элементом спартанской военной структуры. В этой организации культивировался дух воинского братства. Мнение узкого круга сотрапезников (15-20 человек) для любого члена сисситии было настолько значимо, что полностью определяло стиль его поведения. Сисситии способствовали закреплению определенных ценностных установок и выработке чувства групповой идентичности. Подобное самосознание способствовало успеху формирования в Спарте массовой военной элиты.

Спартиаты как в военное, так и в мирное время всегда находились на виду у своих сограждан, чему в не малой степени способствовали сисситии. Такой строгий контроль за повседневной жизнью граждан имел своим результатом формирование у них стереотипов поведения по "армейскому" образцу. Успех идеологической обработки во многом определялся тем, что "промывание мозгов" происходило внутри микрокосма, каким был, например, отдельный "обеденный клуб". Совместная трапеза способствовала тому, что ее участники начинали чувствовать себя в некотором роде братьями. При слабых семейных связях сисситии заменяли спартанцу семью, являясь, по сути дела, ее эрзацем.

Спарта обладала самой профессиональной армией в Греции. Здесь рано, еще в первые века архаики, произошла гоплитская реформа и, по крайней мере, уже ко времени Второй Мессенской войны фаланга стала основным построением спартанской армии. У Тиртея мы находим прекрасное описание спартанской фаланги (fr. 6-9 Diehl). В отличие от любого другого гражданского ополчения, спартанская армия состояла только из профессионалов (Plut. Mor. 214 a-b).

Недаром Ксенофонт, сам долгое время служивший в спартанской армии, считал ее лучшей в Греции^014_42. По его словам, в сравнении со спартанцами "все греки покажутся недоучками в военном деле и только одни спартанцы - истинными знатоками" (Lac. pol. 13, 5 / Пер. М. Н. Ботвинника).

О структуре спартанской армии мы знаем очень мало, т. к. все сведения на этот счет или противоречивы, или темны^014_43. Скорее всего, отдельные сисситии в условиях войны были самым мелким военным подразделением, что во многом определяло эффективность военной организации Спарты. Судя по свидетельствам, относящимся главным образом к концу V в., внутри спартанской армии существовала хорошо структурированная система соподчинения, обеспечивающая высокую эффективность исполнения приказов. Фукидид, с большим интересом относящийся к военным реалиям, с нескрываемым восхищением перечисляет все ступени спартанской военной иерархии: "Он [царь] передает необходимые распоряжения полемархам, те - лохагам, лохаги - пентеконтерам; эти же - эномотархам, а последние, наконец, - эномотии. Таким образом, приказы царей идут в одном и том же порядке и последовательности и быстро достигают своего назначения. Ведь лакедемонское войско почти целиком состоит из начальников над начальниками и ответственность за точное выполнение приказов лежит на целом ряде лиц" (V, 66, 3-4)^014_44.

Вся образовательная и воспитательная система в Спарте была направлена исключительно на формирование военных навыков. При этом надо учесть, что любая другая профессиональная деятельность, кроме военной, была запрещена и считалась абсолютно невозможной для полноправных граждан (Plut. Mor. 214 a; Aelian. V. h. VI, 6).

Основные очаги ремесла и торговли были вынесены за пределы города и расположены в местах проживания периеков и илотов. Для спартанца считалось позорным проявление какого-либо интереса к делам, непосредственно не связанным с военной службой или подготовкой к ней. Даже посещение рынка в глазах общественного мнения выглядело делом, недостойным гражданина. По словам Плутарха, под запретом были даже темы разговоров, связанные с торговлей или наживой (Lyc. 25, 3-4)^014_45.

Отсутствие безопасности было постоянным фактором спартанской действительности^014_46. Жизнь граждан в Спарте была максимально приближена к "полевым" условиям, а постоянное давление на личность (тем более сильное, что все были известны всем) было столь массированным, что война и военные походы воспринимались как послабление привычного "домашнего", почти казарменного режима. По меткому замечанию Плутарха, "на всей земле для одних лишь спартанцев война оказывалась отдыхом от подготовки к ней" (Lyc. 22, 3). Во всей Греции не было другого такого государства, где расхождение между политическими правами и личными свободами граждан было бы столь же велико, как в Спарте^014_47.

Для спартанцев удача на военном поприще была единственным способом добиться высокого положения в обществе. Героизация ратного труда и проповедь сладостной гибели за отечество были

лейтмотивом спартанской военной пропаганды еще со времен Тиртея (fr. 6 Diehl). В этом деле спартанцы достигли больших высот. Был разработан целый ритуал разнообразных поощрений за ратные подвиги. Так, граждане, которые умирали за отечество, в отличие от остальных, заслуживали привилегию иметь свое имя на могильном камне (Plut. Lyc. 27, 3; Mor. 238 d). Проявившие исключительную храбрость получали еще большие почести вплоть до героизации, причем слава эта распространялась и на семью героя. Наоборот, за трусость подвергали общественному порицанию не только самого виновного, но и всех его близких (Xen. Lac. pol. 9, 3-6)^014_48. Трус становился изгоем общества и, по словам Ксенофонта, "в Спарте скорее предпочитали смерть, чем такую бесчестную и позорную жизнь" (Lac. pol. 9, 6). Характерно, что в Риме, где эффективность военной организации также была очень велика, были выработаны уже писаные законы, направленные против трусов. Так, согласно римскому военному праву, тот, кто в строю первым обратился в бегство, подлежал в назидание смертной казни на глазах у воинов^014_49.

В малых первичных группах, на которые делилось все гражданское общество, товарищеские связи имели не меньшее значение, чем политический и идеологический факторы. Плутарх хорошо понимал сущность явления, когда говорил об особой атмосфере, царившей в Спарте, где конкретный гражданин воспринимался только как член коллектива, а его жизненный успех всецело зависел от мнения и оценки ближайшего окружения. По словам Плутарха, Ликург "приучал сограждан к тому, чтобы они и не хотели и не умели жить врозь, но, подобно пчелам, находились в нерасторжимой связи с обществом, все были тесно сплочены вокруг своего руководителя и целиком принадлежали отечеству, почти что вовсе забывая о себе в порыве воодушевления и любви к славе" (Lyc. 25, 5). Нет, вероятно, более действенного воспитательного средства, чем подобная необходимость социального самоутверждения в кругу товарищей.

В результате тотального контроля над воспитанием и частной жизнью граждан Спарте удалось создать особый тип гражданина, почти лишенного индивидуальности, зато наделенного особым качеством, которое условно можно назвать социальной доблестью. Спартанский опыт по созданию человека-функции не раз использовался в теории и практике современной политической мысли.

В этой связи хочется привести знаменитые слова Платона, которые дают представление о том, как в Спарте была решена проблема личности и государства: "Никто никогда не должен оставаться без начальника - ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению: нет, всегда - и на войне и в мирное время - надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям. Даже в самых незначительных мелочах надо ими руководствоваться, например по первому его приказанию останавливаться на месте, идти вперед, приступать к упражнениям, умываться, питаться и пробуждаться ночью для несения охраны и для исполнения поручений... Словом, пусть человеческая душа приобретет навык совершенно не уметь делать что-либо отдельно от других людей и даже не понимать, как это возможно. Пусть жизнь всех людей всегда будет возможно более сплоченной и общей... Упражняться в этом надо с самых ранних лет, и не только в военное, но и в мирное время. Надо начальствовать над другими и самому быть у них под началом. А безначалие должно быть изъято из жизни всех людей и даже животных, подвластных людям" (Leg. XII, 942 a-c / Пер. А. Н. Егунова).

В условиях закрытого общества, каким была Спарта, государственная идеология успешно внедрялась с помощью единообразного воспитания и общих для всех спартиатов стандартов поведения. Фукидид в своем кратком очерке истории Греции особо выделяет Спарту как государство, где рано стали преобладать эгалитарные тенденции: "Лакедемоняне первыми стали носить простую одежду нынешнего времени, и у них люди более состоятельные вели большей частью образ жизни одинаковый с простым народом" (I, 6, 4). Из этих слов Фукидида следует, что в Спарте рано установился приоритет коллективных интересов над частными, и знатное меньшинство согласилось, по крайней мере внешне, следовать неписаным законам, направленным против роскоши^014_50.

С помощью одинакового для всех граждан воспитания и унифицированного образа жизни Спартанское государство стремилось сохранить видимость равенства. Конечно, широко рекламируемое в Спарте равенство всегда оставалось фикцией. Государство не могло надолго сохранить даже иллюзию экономического равенства, но зато оно могло заставить имущую часть своих граждан придерживаться строго очерченных норм поведения. Прокламируемая простота образа жизни распространялась на все сферы быта, уменьшая тем самым социальную зависть и обеспечивая моральное единство общества. Богатые и знатные внешне ничем не отличались от бедняков, их дома были так же просты, а стол - так же скромен, как у менее удачливых сограждан. За этим тщательно следили эфоры, которые даже царей заставляли следовать неписаным законам, направленным против роскоши. Предание говорит об очень настороженном отношении спартанских властей к иностранцам. По свидетельству Плутарха, нежелательные иностранцы изгонялись из государства (Mor. 228 d-e). Источники сохранили названия нескольких профессий, носители которых определенно подвергались ксенеласии (hJ xenhlasiva - досл. "изгнание чужеземцев"). Это были в основном ремесленники, производившие предметы роскоши: изготовители благовоний, красильщики шерсти, ювелиры (Chrysipp. ap. Athen. XV, 686 f-687 a; Plut. Mor. 228 b).

Как сообщают древние авторы, спартанские власти старались не выпускать собственных граждан за пределы страны^014_51 и ограничивать въезд иностранцев в Спарту (Aristoph. Av. 1012; Plut. Lyc. 27; Mor. 238 d-e)^014_52. Однако и тут спартанская аристократия имела некоторые преимущества перед рядовыми спартиатами. Несмотря на закрытость

спартанского общества, необходимость поддержания контактов с другими греческими государствами обусловила сохранение в Спарте наследственной ксении. Спартанская знать имела возможность поддерживать ксенические связи со знатью в других греческих полисах, что обеспечивало ей монополию на занятие военных и дипломатических постов, предполагающих службу за границей^014_53. Так, Клеарх, например, дважды назначался гармостом Византия во многом благодаря международным связям своей семьи. Сам Клеарх был проксеном Византия (Xen. Hell. I, 1, 35). Еще один пример - спартанец Лихас. Богатство и знатность вкупе с победой в Олимпии и проксенией в Аргосе обеспечили ему блестящую дипломатическую карьеру: в 418 г. он был посредником при заключении 50-летнего мира с Аргосом (Thuc. V, 76-79), а в 412/411 г. принимал участие в переговорах с Персией (Thuc. VIII, 39, 42-43, 52, 57-58).

Как справедливо отметил М. Финли^014_54, равенство гомеев в известной степени было формальным. Практически они равны не были, поскольку имелись семьи, которые могли влиять на продвижение своих детей по деловой лестнице. Несмотря на бедность традиции, удивительно много примеров того, что высокие посты в государстве из поколения в поколение занимались членами одних и тех же фамилий^014_55. Это означает, что внутри спартанской системы сохранялись элементы наследственной аристократии. Высшие государственные должности, по сути дела, были "номенклатурными"^014_56.

Хотя, скорее всего, они утверждались народным собранием, но предварительный отбор вряд ли зависел от апеллы. Важно отметить также и то, что в источниках нет никаких следов, указывающих на решение "кадрового вопроса" с помощью жребия.

Фактически в Спарте всегда существовал привилегированный круг граждан, которые благодаря знатности, богатству или личным заслугам легче достигали влияния и высших должностей. Спарта не знала олигархических гетерий наподобие афинских, объединяющих людей равного рождения, равного образа жизни и равных интересов. Спартанская высшая знать не могла себя демонстративно отделять от основной массы спартиатов. Но скрытые формы отъединения все-таки существовали. Благодаря аристократическому устройству сисситий с их цензовым и выборным характером членов, спартанская знать, возможно, могла формировать "свои" сисситии по квазисословному принципу. Туда, как в закрытые элитарные клубы нового времени, попадала только избранная публика. Той же цели - сословному размежеванию общества - служили отчасти и такие институты, как корпус "всадников", малая экклесия и герусия^014_57.

Выбор в герусию осуществлялся по принципу, который Аристотель называет "династическим", т. е. учитывающим интересы узкой группы семей (Pol. V, 5, 8, 1306 а 18-19 - th;n dЖ ai{resin dunasteutikhv)^014_58. Здесь оказывались или представители высшей знати,

или те политические лидеры, которые сделали себе карьеру благодаря личным заслугам. Существование такого органа, как герусия, свидетельствует о том, что внутри спартанской государственной системы всегда оставались элементы наследственной аристократии^014_59.

Одни и те же люди из строго очерченного круга семей в течение жизни последовательно перемещались из самого элитного военного подразделения - корпуса "всадников" - на высшие военные и гражданские должности. По словам М. Арнхейма, "остаточные следы неравенства в Спарте проявлялись главным образом в исключительном доступе аристократии в герусию"^014_60. Аристократический совет старейшин, напоминающий афинский ареопаг, был противовесом "демократической" диктатуре эфоров. Таким образом, аристократия в Спарте сохранила для себя ниши, в которых могла чувствовать себя вполне комфортно и если не de jure, то de facto влиять на политический курс своего государства.