Глава 8
Я распечатываю конверт, который доставил из Харбина посыльный. «Капитану СМЕРШ Степану Шутову лично в руки». Внутри – фотоснимок. На снимке четыре человека на фоне старинных зданий; один из них обведен красной ручкой. Этот человек я. К моей голове, к центру лба, как будто помечая место для будущей пули, тянется красная стрелка от аккуратной, мелким почерком сделанной подписи в углу фото: «Максим Кронин, Рига, 1933 год». Я стою в центре, приобнимая Елену; она в черном вечернем платье. Справа от нее – блондин с пронзительным взглядом; это Юнгер, ее сводный брат. Слева от меня – человек в дорогом элегантном костюме. Его лицо очень тщательно заштриховано красным.
Я не помню, при каких обстоятельствах было сделано фото. Я не помню, кто заштрихованный человек. От этой штриховки начинает болеть голова – надбровные дуги, глаза и лоб, как будто на меня давит железный обруч, как будто череп сейчас захрустит и лопнет и фотография, исчерканная красным, обагрится моей кровью.
Я поджигаю фото. Я сжигаю его дотла, и боль отступает. Я созываю всю роту в штаб и говорю, что мы ищем трех фигурантов.
– Номер один: предатель и диверсант Максим Кронин, вооружен и опасен, профессионал высочайшего класса. Славянский тип. Атлетическое сложение. Рост – метр девяносто два. Русые волосы. Серо-голубые глаза. Особая примета – шрам на груди.
– Ну прям как вы, товарищ Шутов, – гогочет Пашка.
Кроме него, никто не смеется. Я говорю:
– В следующий раз за такую шутку, рядовой Овчаренко, под трибунал у меня пойдешь.
Улыбка сползает с его лица:
– Извините, товарищ капитан.
– Извиняю. Второй фигурант – контрабандист Веньян, китаец, на вид лет пятьдесят-шестьдесят, лицо без особенностей.
– Да все они на одно лицо! – лыбится Тарасевич.
На этот раз смеются все, кроме Пашки. И я смеюсь вместе с ними – не над шуткой Тарасевича. Над другим. Над тем, что фигурант номер два перевез фигуранта номер один через озеро Лисье. Над тем, что фигурант номер один – это я. Я смеюсь над собой.
И я говорю:
– Наш третий фигурант – абсолютный приоритет. Он мне нужен как можно быстрей, живым. Это пленный из «Отряда-512».
Я говорю им, что у третьего фигуранта все тело в шрамах, он истощен, у него длинные ногти и волосы. Я говорю, что японцы ставили на нем опыты. Я говорю, что он, похоже, психически болен.
Я не говорю им, что он – моя единственная зацепка. Последняя ниточка, которая протянута из этого богом забытого места к Елене.
Я выхожу из штаба и вижу Новака.
– Опять вы, доктор?
От него разит спиртом.
– Господин… капитан… товарищ!.. Я намерен сотрудничать!..
Я, не останавливаясь, быстрым шагом иду через площадь. Он тяжело рысит рядом, пыхтя перегаром, саквояж его погромыхивает.
– Ведь вас же интересует подопытный?.. Мой пациент, который сбежал…
Я останавливаюсь.
– Вы знаете, где он?!
Он довольный, потный и красный.
– Услуга за услугу, господин Шутов. Вам – подопытный. Мне – эликсир.
Он ведет меня через площадь, мимо банка и лазарета, мимо церкви и кладбища, мимо харчевни китайца Бо, мимо покосившихся, обгоревших хибар – к заброшенной чумной фанзе. За нами трусит бездомный пес, которому Новак сегодня утром вспорол живот.
Дверь в фанзу подперта опрокинутой набок тележкой с оглоблями. Доктор Новак рывком отодвигает тележку, распахивает дверь и, улыбаясь во все лицо, манит меня пальцем – как будто приглашает на праздник. Как будто там, внутри, ждут подарки.
Внутри – осколки стекол, щепки и камни. А на голом каменном кане лежит мой подарок. Подопытный. Беглый пленный из «Отряда-512». Он без сознания, в набедренной повязке, длинные ногти на руках и ногах выглядят почти что ухоженными. Спина и живот исчерканы шрамами. Кисти рук туго обмотаны грязной веревкой; ее свободный конец привязан к вбитому в стену крюку. Во рту кусок бурой тряпки.
Я поворачиваюсь к доктору:
– Это вы его так?
Он смотрит в сторону:
– Для его же собственной пользы. Он нестабилен. Может причинить себе вред.
– Кляп тоже для его пользы?
Он начинает нервничать:
– Капитан… Ведь мы же договорились?
– Договорились. Я задаю ему вопросы – вы получаете эликсир.
Новак кивает, раскрывает свой саквояж, извлекает бутылочку и кусок ваты. Смачивает вату нашатырем, подносит ее к носу подопытного. Тот морщит нос по-собачьи, вздрагивает, стонет и открывает глаза. Доктор Новак ретируется к выходу. А я, наоборот, подхожу и опускаюсь на корточки рядом с подопытным.
Он дышит часто и тяжело, высунув из-под кляпа обметанный белым язык, – как собака, которой жарко. Его глаза кажутся черными из-за огромных зрачков – ему страшно.
Я говорю:
– Не бойся. Я тебя не обижу. Я не сделаю больно. Просто спрошу.
Его зрачки чуть сужаются, и вокруг них проступает голубая каемка. На самом деле у него голубые глаз. Просто ему очень страшно.
– Я сейчас выну кляп. Но ты не кричи. Ты меня понимаешь?
Он раздувает ноздри, как будто принюхиваясь ко мне, и кивает.
– Вот молодец, – я вынимаю тряпку у него изо рта.
Он облизывает белым языком запекшиеся губы и садится на корточки – почти как я, только связанные руки пропускает между ног и опирается когтистыми пальцами о каменный кан. Он похож на цепного пса.
– Если хочешь, я могу тебя развязать.
Он снова кивает.
– Не надо этого делать! – встревает Новак. – Он сильнее, чем кажется.
Подопытный скалится и сипло рычит, затравленно глядя на доктора. С улицы ему вторит бездомный пес.
– Едва ли, доктор, он представляет для нас угрозу. В его состоянии. С его степенью истощения.
Я вынимаю нож. Подопытный дергается, жмурится и скулит.
– Все хорошо… Я сейчас тебя развяжу.
Я перерезаю веревку и разматываю его тощие руки. Он мелко дрожит.
– Я просто спрошу. Не бойся.
Я вынимаю из кармана смятую фотографию. На ней Елена, моя жена, и Андрон Сыч, старовер.
– Открой глаза. Ты знаешь эту женщину? Ты видел ее в лагере у японцев?
Он подчиняется. Он смотрит на фотографию. Его зрачки опять расширяются, заливая густо-черным голубизну. Рождение страха сложно спутать с чем-то еще, оно одинаково у всякой разумной твари: глаза на мгновение закрываются, голова вжимается в плечи, губы смыкаются – тело ждет физической боли. Собака обычно еще поджимает хвост. Но подопытный – не собака. Он заслоняет лицо руками и кричит:
– Убери-и-и! Убери Элену! Убери! Убери!
Потом он прыгает. Внезапно. Легко. Пружинисто. С проворностью зверя. Он перепрыгивает через меня, отталкивает стоящего в дверях Новака – тот отлетает на пару метров – и несется в сторону леса, опустившись на четвереньки. Бездомный пес, карауливший рядом с фанзой, кидается за ним следом.
Я тоже бегу. Я нечасто встречаю людей, которые бегают быстрее меня.
Я возвращаюсь к фанзе ни с чем. Навстречу мне бредет доктор Новак:
– А я ведь предупреждал. Он обладает нечеловеческой силой! Он утратил человеческий облик! Не надо было его развязывать…
Я молча иду мимо покосившихся, обгоревших хибар. Он идет за мной.
– Товарищ Шутов!.. Господин капитан!.. Я ведь выполнил свою часть договора! Вы должны мне дать эликсир! Он необходим мне… для опытов!
Я останавливаюсь. Мне хочется ударить его по лицу. Мне хочется избить его в кровь. Вместо этого я говорю:
– Нет подопытного – нет эликсира.
Он падает передо мной на колени:
– Я умоляю! Господин Шутов! Хотите, я поцелую вам ноги?
Он тянется ртом к моим грязным ботинкам. Я отхожу на шаг:
– Доктор Новак. Это вы утратили человеческий облик.