Плавильный котел в Аппалачах
К началу восемнадцатого века многие некогда многочисленные племена, населявшие английские колонии в Северной Америке, находились на грани полного уничтожения. Часть из них пыталась всеми способами удержаться на землях предков. Но практически всегда их либо истребляли, либо вытесняли на земли, которые европейским колонистам не были нужны. Другие бежали за Аппалачи, где обитали другие племена, без большого восторга смотревшие на пришельцев, а то и устраивавшие расправу над «понабежавшими». И, наконец, третьи решили закрепиться в Аппалачах, которые из-за весьма неблагоприятного климата были мало заселены.
Большинство из таких беженцев принадлежали к ирокезским племенам сенека и каюга. Но были среди них и сасквеханноки, и ленапе, также известные как делаверы, а также шауни и катоба. Трудно сказать, почему одни племена не истребили других, но факт остается фактом – за сравнительно небольшое время из беженцев – выходцев из разных культур, говоривших на языках, часто даже не родственных – появился новый народ, который другие индейцы и белые называли «минго».
Название это происходит от алгонкинского слова «мингве», что означало «коварный», и применялось в отношении всех ирокезоязычных племен, от гуронов, также известных как виандоты, до сасквеханноков и ирокезов. Ирокезоязычными были и минго – у них сложился некий «пиджин» на основе языка сенека, но с упрощенной грамматикой и несколько другим произношением.
Минго занимались примерно тем же, что и их «старшие братья» – ирокезы, – собирали дань с тех, кто вел торговлю через Аппалачи, продавал шкурки белым. Они заставляли местные племена либо присоединяться к минго, либо платить им дань. Первоначально они считались союзниками французов, но затем их вождем стал Таначарисон.
Таначарисон родился в деревне катоба недалеко от современного города Буффало. Известно, что он рано потерял родителей и провел какое-то время среди французов. Сам же он утверждал, что французы сварили его родителей заживо и съели, что, конечно, маловероятно. Тем не менее французов он всю жизнь люто ненавидел.
Во время первой экспедиции Джорджа Вашингтона в Форт Дюкень в 1753 году, Таначарисон стал его негласным союзником. Именно он участвовал в захвате и казни французского посольства у Грейт-Медоуз, и лично убил главу посольства Жюмонвилля. Место, где Вашингтон построил свой форт – Форт Несессити – было выбрано по совету Таначарисона. Но люди Вашингтона обращались с минго, как с рабами, и Таначарисон разочаровался в англичанах и ушел от них вместе со своими воинами, после чего фортуна отвернулась от Вашингтона, и он попал в плен к французам.
Таначарисон также отказался от участия в экспедиции Брэддока, хоть он и прислал английскому генералу восемь своих скаутов. В том же году Таначарисон умер от воспаления легких, и вскоре после этого вождем минго стал молодой Сойечтова, также известный как Логан. В отличие от своего предшественника, он вел весьма миролюбивую политику, и при нем минго превратились в весьма успешных земледельцев, напрочь забыв свое бандитское прошлое.
Но в 1830 году Конгресс США принял Закон о переселении индейцев. У минго забрали их фермы, а их самих выселили в далекий Канзас, где они смешались с выселенными туда же индейцами каюга и сенека. А в 1869 году всех их выселили и оттуда, в Индейскую территорию – ныне это штат Оклахома. В 1950-х годах потомки трех племен стали называться Оклахомским племенем Сенека-Каюга, а от самобытности минго ничего не осталось – даже названия.
19 июня 1755 года. Монокаси. Клаус Ойген Кинцер, оружейник
– Клаус Ойген Кинцер, за клевету и преступное неповиновение почтенному герру Клингбайлю, старшему твоей группы, ты приговариваешься к наказанию в двадцать плетей, а также к выплате тридцати фунтов стерлингов герру Клингбайлю. Кроме того, ты должен оплатить твой переезд в Новый Свет и прочие издержки, которые герр Клингбайль оценил в двадцать фунтов стерлингов, и которые ты ему стал должен, нарушив подписанный тобою контракт.
Я горько усмехнулся про себя. Ни клеветы, ни преступного неповиновения (откуда оно могло взяться, если я у него не в кабале?) не было, а за переход через океан, как я успел узнать, брали в пересчете пять, максимум шесть фунтов. Дорога из Филадельфии в Монокаси, даже с учетом питания, тоже никак не могла стоить более четырех-пяти шиллингов. Судья же продолжал бубнить:
– Кроме того, тебе надлежит возместить судебные издержки в один фунт стерлингов. Далее, затраты на твое содержание в тюрьме селения Монокаси, в которой ты будешь пребывать до переселения группы герра Клингбайля на новые земли, будут оплачены тобой из расчета семь пенсов в сутки, равно как и стоимость труда палача – в три пенса за каждый удар плетью. Итого – три шиллинга. Все твои денежные средства, кузнечные инструменты, ружье, нож и одежда, кроме той, в которую ты облачен, были нами оценены в одиннадцать фунтов, три шиллинга и десять пенсов. Этого будет достаточно, чтобы оплатить судебные издержки и стоимость твоего наказания, но недостаточно для компенсации герру Клингбайлю.
– Но, ваша честь! – воскликнул я. – Вы обещали выслушать и меня…
Высокий пристав дал мне по уху, да так сильно, что я упал, а судья продолжил:
– За неуважение к суду количество плетей удваивается, равно как и плата за таковые – теперь с тебя удержат шесть шиллингов за сорок плетей. Далее. Чтобы выплатить задолженность герру Клингбайлю, ты приговариваешься к кабале у истца. Он согласен платить тебе по одиннадцать пенсов в сутки, но только после того, как вы покинете Монокаси. Твой заработок, за вычетом стоимости крова и пропитания – четыре пенса в сутки, пойдет на оплату вышеуказанной компенсации, и кабала твоя продлится до тех пор, пока вся сумма не будет выплачена, причем герр Клингбайль будет иметь право штрафовать тебя за лень, богохульство, либо недобросовестность, по своему усмотрению. Заседание закрыто, – и он ударил деревянным молотком по столу.
Пристав проверил, хорошо ли связаны мои руки, и повел меня туда, где я уже успел провести неделю – в подвал ратуши. Именно там находилась местная тюрьма – центральная сторожка, из которой три двери вели в камеры; про другие не знаю, а моя имела земляной пол с брошенной в углу охапкой гнилой соломы, а также старую бочку в другом углу, которой я пользовался для отправления естественных надобностей. Других арестантов в камере не было, зато были клопы и блохи, поедом евшие меня с утра до вечера. Кормили здесь дважды в день, утром и вечером. Обычно давали кусок заплесневелого хлеба и небольшой кувшин воды, так что есть хотелось постоянно. В двери было небольшое отверстие, через которое проникал свет из сторожки. Раз в три дня мне разрешали вынести бочку из камеры и вылить ее в специальную яму за ратушей – естественно, происходило это под конвоем двух вооруженных стражей.
Впрочем, убежать я, может быть, и смог бы, но вот только куда? Сосед по камере в первые три дня моего пребывания в этом «благословенном месте» рассказал, что он переехал из Бремена в американские колонии, согласившись на добровольную семилетнюю кабалу. А когда он попытался бежать, его схватили местные плантаторы-англичане и привезли обратно в Монокаси; после чего его приговорили к пятидесяти ударам плетьми, а кабальный долг вырос на сумму вознаграждения за его поимку, его содержание в тюрьме, и оплату «труда» палача. После экзекуции его привели всего в крови и бросили на пол камеры. Я разделил с ним хлеб и воду – ему ни того, ни другого не дали, – но ночью он отдал Богу душу. Труп заставили вынести меня. Я выкопал ему могилу за церковной оградой и вернулся на место, причем друг Клингбайля Меркель, пришедший удостовериться в смерти несчастного, ворчал вполголоса, что этот Майер остался ему должен немалую сумму, и кто ему ее теперь возместит?
После вынесения приговора я зарылся в вонючую труху и впервые с детства беззвучно заплакал – эх, почему я не подождал и не уехал тогда в Россию?
Родился я в городе Фрибурге, что в Брисгау[98], в семье католиков, бежавших после Реформации из ставшего протестантским Штутгарта, где мои предки были, по словам отца, большими людьми. Семья сперва жила в Вайле, католическом городке недалеко от Кальва, а дед переехал во Фрибург, где и занялся торговлей. Его дело продолжали мой отец и мой старший брат, а четырех других сыновей родители, как обычно, отдали в обучение. Я попал к Манфреду Фаренбаху, оружейнику в соседнем Зельбахе.
Поселили меня вместе с другими учениками в неотапливаемом хлеву, а готовить приходилось для себя самих из подпорченной крупы и, если повезет, подгнивших овощей. Изредка, по праздникам, добавлялось немного требухи. Из всего этого мы варили похлебку, похожую на помои. Впрочем, и ее получалось мало, и нам все время хотелось есть.
В круг обязанностей самых младших из нас входила забота о животных и выпас по очереди коров, по два-три дня в неделю. Ученики постарше освобождались от этих работ, они занимались изготовлением подков, молотков, кос и других кузнечных изделий, которые шли на продажу во Фрибург, Вальдкирх и в другие города и деревни. В оставшееся от работы время герр Фаренбах обучал нас премудростям кузнечного дела, причем метод его был весьма прост – он показывал, как надо было делать тот или иной предмет, и если у тебя не получалось повторить, то побои были обеспечены. Часто доставалось и без повода. Уйти было можно, но куда? Дома меня никто уже не ждал, а новое место найти было трудно.
Я достаточно быстро схватывал его науку, так что меня били не так часто. Но стоило мне как-то раз сделать предложение по усовершенствованию метода изготовления стволов, как по приказу герра Фаренбаха его сыновья вывели меня на мороз, сорвали с меня всю одежду, и начали избивать ногами и кулаками, после чего привязали к колодезному журавлю и оставили на холоде.
И тут я услышал голос:
– За что тебя так?
Я увидел Фридолина Фаренбаха, старшего брата Манфреда, который считался лучшим оружейником в округе – его мушкеты славились по всей долине Рейна. Но к нему было практически невозможно устроиться учеником. Сдерживая изо всех сил всхлипы, я рассказал ему, за что меня наказали. Фридолин неожиданно улыбнулся мне и пошел к Манфреду, и через несколько минут Манфред отвязал меня и сообщил, что отдает меня брату – «пусть теперь он занимается твоим воспитанием, неблагодарная свинья».
У моего нового мастера было всего три ученика, и жили мы в одной из комнат его дома, в которой хоть и не было камина, но было довольно-таки тепло. Если у Манфреда нам давали крупу вперемешку с мышиным пометом, и порой требуху, из которых мы варили похлебку, то у Фридолина готовила его дочь, толстенькая девочка с заячьей губой по имени Хильтруд. Еда была вкусная. По воскресеньям и праздникам, кроме, конечно, поста, мы ели даже мясо.
Обучение у моего нового учителя было совсем другим, нежели у его брата. Мы занимались только огнестрельным оружием – ружьями и пистолями. Мечтой мастера Фридолина было создать быстрозаряжаемое оружие высокой точности и дальности выстрела. Во многом он добился весьма впечатляющих результатов; так, например, его стволы были легче и прочнее любых других, и изнашивались намного медленнее, причем все стволы одной партии были практически одного диаметра, что позволяло изготавливать универсальные пулелейки. Кроме того, он экспериментировал с различными добавками в сталь, а также пытался создать новые виды пороха, и кое-какие результаты у него уже были.
В отличие от Манфреда, Фридолин приветствовал любые наши идеи, даже самые, на первый взгляд, нелепые. Два моих предложения, над которыми сначала смеялись мои соученики, были, к моему удивлению, даже приняты. Впрочем, оба моих коллеги закончили обучение достаточно скоро – все-таки они были старше меня на несколько лет – и я остался единственным учеником у мастера. Новых Фридолин брать не стал – мол, «стар я уже», как сказал мне он, хотя было ему, наверное, всего лет пятьдесят. Зато меня теперь приглашали к хозяйскому столу, и ели мы втроем – фрау Фаренбах умерла при родах Хильтруд, и мой хозяин с тех пор так больше и не женился.
Через три года после моего перехода к нему мастер вдруг объявил мне, что я всему уже научился, и он производит меня в подмастерья – на полтора года раньше, чем это полагалось согласно условиям контракта. Теперь мне предстояли четыре года странствий, после чего я должен был вернуться в Зельбах, сдать экзамен на звание мастера-оружейника, и, по задумке моего хозяина, женившись на Хильтруд, стать его компаньоном. А в перспективе – унаследовать его мастерскую.
Подмастерья, как правило, работали по два-три месяца на одном месте, после чего перебирались на новое. Таким образом, мы могли ознакомиться с техникой работы других мастеров, по которым нас распределяла местная гильдия. Каждый раз, за месяц до переезда, я отправлял письмо Фридолину, и в гильдии в следующем пункте моего маршрута меня уже ждало письмо от мастера.
Но в один прекрасный день, когда я прибыл в Падерборн, мне выдали письмо не от Фридолина, а от его брата Манфреда, в котором тот писал, что Фридолин умер от ожогов – не иначе как эксперимент с новым видом пороха оказался неудачным, с грустью подумал я. Далее, Манфред сообщал мне, что я более не являюсь кандидатом в мастера. А в конце была приписка, что моя помолвка с Хильтруд расторгнута.
Последнее меня не слишком огорчило – все-таки красотой моя несостоявшаяся невеста никак не блистала. А вот найти другого мастера, который ввел бы меня в местную гильдию, было весьма сложно, ведь это было, как правило, обязанностью того мастера, у которого ты обучался. Те же, у кого я работал во время странствий, и слышать об этом не хотели, опасаясь нового конкурента.
Но однажды, когда я был в Бремене, герр Аренд, у которого я работал, рассказал мне, что его младший сын, только что сдавший экзамен на мастера, решил отправиться в Россию. И если я поеду с ним, то смогу стать мастером в этой таинственной стране – его сын поспособствует этому, если я отработаю у него год.
Я решил отметить это предложение и пошел в местный кабак, где ко мне подсел благообразный человек лет сорока, назвавшийся Йоахимом Клингбайлем из Дюссельдорфа. Узнав, что я оружейник, и что собираюсь ехать в Россию, он сказал:
– В России холодно, народ там грязный, мерзкий и лживый. Зачем вам туда?
– А что же делать?
– Мы едем в Америку, в английские колонии – там много немцев, и там вам даже не понадобится сдавать экзамен на мастера. Через неделю я отплываю туда с группой переселенцев, и мне совсем не помешает кузнец. Мы собираемся основать новое поселение, и, если вы согласитесь ехать с нами и прожить у нас семь лет, то я полностью оплачу вам дорогу, а в Новом Свете я буду покупать ваши изделия по рыночной цене, причем доход в пять фунтов в месяц вам будет гарантирован.
– Да, но я уже пообещал…
– Кроме того, мы построим и полностью оборудуем ваш дом и вашу кузницу.
– Но я еще и оружейник…
– Тогда гарантированная сумма составит десять фунтов в месяц, и вас будут бесплатно снабжать продовольствием и всем необходимым.
Подумав немного, я согласился, тем более что и сам Клингбайль, и его люди были католиками, как и я. Через два месяца мы прибыли в Балтимор и отправились далее в крохотный поселок под названием Монокаси, где Клингбайль встретился с человеком по фамилии Меркель, к которому у него было письмо. Вернулся он вполне довольный – мол, скоро будут у нас с вами земли по реке Сасквеханне, вот только их надо очистить от индейцев. Когда я сказал, что индейцы – такие же люди, как и мы, Клингбайль ответил, что нет, они – хуже диких зверей, и живут на нашей земле.
И тут я совершил большую ошибку. Я сказал, что раз там живут другие люди, то это не наша земля, а их, и что любой, кто договаривается об убийстве невинных людей, сам убийца. И что я не пойду с ними на землю, обагренную кровью несчастных.
Клингбайль выслушал меня спокойно, а вечером в мою комнату на постоялом дворе ворвались двое и заявили, что я арестован. Я пытался поговорить с ними, но меня избили и бросили в ту самую камеру, в которой я и пребываю сейчас. А сегодня, по прошествии нескольких дней, меня отвели в помещение двумя этажами выше, в зал собраний, в котором и прошло судебное заседание.
Ну что ж, не знаю, переживу ли я экзекуцию – хотя, конечно, вряд ли меня будут бить так, как несчастного Майера, все-таки Клингбайль имеет на меня виды. Но после этого мне надо будет бежать подальше при первой же возможности. Вот только не на восток к англичанам – те попросту выдадут меня моему мучителю – а на запад, за Аппалачи; я слышал, что там находятся французские земли. Тем более что они такие же католики, как и я. Конечно, это ничего не гарантирует, ведь Клингбайль тоже католик, и сволочь первостатейная – но попробовать все же нужно, тем более что лягушатникам хорошие оружейники, наверное, пригодятся.