Генрих Сузо
Проповедь I
Lectulus noster floridus[1033][1034]
Сии слова начертаны в Книге любви и изречены в похвалу чистой совести, по-немецки же они звучат так: «Ложе у нас украшено зеленью».
Сколь неподобно чудесное ложе, увитое розами, лилиями и многими другими цветами, так что на нем бывает приятно отдохнуть и уснуть, невозделанной пашне, заросшей пыреем и тернием, столь не похожа душа блаженного человека на совесть человека беспутного, ибо сердцу Божиему весело успокоиться в месте, убранном зеленью. Оттого и возликовала любящая душа в оное время, когда, возжелав исполненных страсти объятий своего Жениха, изрекла к Возлюбленному своему: «Lectulus noster floridus. Наше ложе украшено зеленью», словно бы она говорила: «Светелка близости нашей закрыта, ложе нашей любви все в цветах. Приди, дивный Возлюбленный! Мне ничего больше не нужно, позволь лишь сладко заснуть в руках Твоей бездонной любви».
Есть некоторые люди, чья совесть не увита цветами, но чье сердце испачкано нечистотами. Бывают такие, у кого грехи обращены во внешнюю сторону, а бывают такие, у кого все они остаются внутри. И таким людям сверх всякой меры трудно помочь: ровно так же, как людям, у кого телесные раны скрыты внутри и не выходят наружу. Таких, внутренних, прегрешений достаточно много, но три из них особенно тяжелы, так что их едва ли можно сравнить с другими грехами, ибо они весьма утесняют [людей]. Первое — непонятная тоска, второе — беспорядочное уныние, а третье — неистовое отчаяние.
О первом нам следует знать, что непонятной тоской называется то, когда какой-нибудь человек очень печален и не может сотворить ничего доброго, однако не знает, чего ему не хватает, а если и спросит об этом себя, то сам не поймет, что с ним происходит. Сию тоску испытывал и любезный Давид, когда сказал: «Quare tristis es, anima mea. Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешь меня?»[1035], словно бы он говорил: «Тебе недостает чего-то, но ты не знаешь чего. Имей веру в Бога, так будет лучше. Ты еще не однажды возрадуешься, прославляя Его». Сия тоска такова, что она отвратила тысячи людей от их благих начинаний, ибо среди всех живущих во времени никому не требуется столько доброй отваги, как человеку, который должен по-рыцарски противостоять жестоким нападкам своих же собственных пороков. Какая из телесных невзгод может быть тяжела человеку, который имеет в себе бодрый дух? Или что из внешнего сможет позабавить того, кто всегда обременен скорбным духом? Посему человеку следует опасаться этих пороков, как только он может. А как освободиться от такого порока, узнайте, среди прочего, вот по чему. Одному брату-проповеднику, который от этого порока долго и невыносимо страдал и часто молил Бога о том, чтобы ему стяжать от него избавленье, было сказано, когда он, подавленный, сидел у себя в келье: «Почему сидишь здесь? Встань и войди в страданье Мое, тогда утратишь всё страданье свое!» Так оно и случилось, и страданье его миновало[1036].
Иной сокровенный порок — это беспорядочное уныние. Он отличен от первого, ибо кто имеет его, тому достаточно разуменья, чтобы понять, что с ним происходит, но он не приводит сие в надлежащий порядок, руководствуясь божественной волей. Вот потому-то это и называется беспорядочным унынием. А происходит оно из-за того, что человек сам себе готовит страдания и мучается от того, от чего мучиться не стоит, или по причине невзгод, которые человеку посылает Бог, и особенно, если они касаются его сокровенного.
Есть четыре разных вида страданья, самых тяжелых из тех, которые способно вынести на земле сердце людей. И они таковы, что страждущим сердцам никто поверить не может, разве что тот, кто их сам испытал или кому сие даровано Богом. Ведь это страданье никогда не отступает от человека, и там, где должно становиться полегче, когда обращаешься к Богу, оно становится самым мучительным. Тяжесть сих видов страданья можно уразуметь по нестерпимой боли, которую они влекут за собой, а не по вреду, приносимому ими душе. Оных видов страданья четыре: сомнение в вере, сомнение в милосердии Божием, врывающиеся [в душу] мысли против Бога и Его святых, желание отнять жизнь у себя самого.
Ну вот, сначала я рассмотрю вторую страсть из названных четырех, а потом и все вместе. Сия страсть, состоящая в том, что человек начинает сомневаться в милосердии Божием и в том, что ему вообще можно чем-то помочь, проистекает в особенности из трех вещей среди всех остальных, из-за того, что он не может уразуметь ни что такое Бог, ни что такое грех, ни что такое раскаяние.
Посмотрите, Бог есть неисчерпаемый источник бездонного милосердия и естественных благ. Ни одна любящая мать не протягивает с такой готовностью руку своему единственному чаду, которого носила у себя под сердцем, увидев его в сильном пламени, как протягивает Бог раскаявшемуся человеку — если бы даже, будь это возможным, он один имел на себе грехи всех людей и творил их по тысяче раз всякий день. Ах, возлюбленный Господи, отчего Ты так милостив к некоторым людям, почему иная душа стремится к Тебе, почему о Тебе радуется дух иного человека, только ли из-за их безгрешной жизни? Нет, воистину, нет. Сие потому, что они понимают, что они есть, сколь они грешны, несовершенны и недостойны Тебя, и, ах, что Ты, милостивое сердце, Ты, ничем не стесненный Господь, столь безоглядно им Себя предлагаешь. Вот что Тебя, Господи, делает великим в сердцах [у людей], что Ты вовсе не нуждаешься ни в каких человеческих благах. Для Тебя простить тысячу марок все равно, что простить один пфенниг, а отпустить тысячу смертных грехов то же самое, что отпустить один грех. Господи, это величие выше любого величия! Господи, такие люди никогда не сумеют отблагодарить Тебя в полной мере, и их сердца истекают в прославлении Тебя. Ибо это, согласно Писанию, Тебе гораздо угодней, чем если бы, никогда не впадая в грехи, они жили в лени и праздности и не пылали особой любовью к Тебе[1037]. По учению же святого Бернарда, смотришь Ты не на то, чем был человек, но на то, чем он хочет быть в соответствии со стремлением сердца[1038]. А поэтому, кто желает отказать Тебе в том, что Ты прощаешь грехи, и даже во всякое мгновение времени, тот желает похитить у Тебя великую славу. Ибо грех свел Тебя с небес на землю. Да благословится грех, как глаголет святой Григорий, приведший к нам Спасителя, возлюбленного и дражайшего, готового нас с любовью принять во всякое время![1039] Посему, кто может уразуметь, что есть Бог, по слову Давида, тот никоим образом не может отказать в доверии Богу[1040].
Иное, что они не в состоянии уразуметь, — это то, что такое есть грех. Собственно грех состоит только в том, что человек, в осознанном и решительном произволении, обдуманно и охотно, без сопротивления разума, отвращается от Бога к порочному действию. Случись так, что человеку приходили бы в голову помыслы, причем так много, сколько есть мгновений у времени, и они были бы столь омерзительны и порочны, что того невозможно выдумать ни единому сердцу и изречь ни одному языку, на кого бы ни простирались они, на Бога ли или на тварь, и сии помыслы одолевали бы человека год, и два, и сколько угодно — но только его разум сопротивлялся бы им и отвращался от них, как то естественным образом происходит в подобных делах, так что человек осознанно и полностью, сердцем и волей, не отдавался бы им: вот тогда бы смертный грех не случился. И это доподлинно так, в согласии со Священным Писанием, а также священным учением, из него же глаголет Дух Святый, как то, что Бог обретается в небесах.
Но здесь таится скрытое затруднение, самая тонкая и острая перевязь, которая имеется во [всем] этом деле, и она такова. Если в голову приходит недобрый, отвратительный помысел, человек же стремительно и, возможно, не без удовольствия уступает ему, забывает себя самого и не сразу отвращается от него, так вот, тогда человек полагает, что склонился к этому помыслу волей и разумом, оступился и совершил смертный грех. Но это не так! Ибо, согласно святому учению, разум зачастую одолевается подобными помыслами и похотями, по многу раз и долгое время, прежде чем придет, по добром размышлении, к осознанию себя самого. И тогда он их сможет либо принять, либо оставить, согрешить или не согрешить. Поэтому людям не следует бояться смертных грехов в таких обстоятельствах, если только они желают довериться христианскому наставлению[1041]. Святой Августин говорит, что грех должен свершаться воистину добровольно, если же он свершился не воистину добровольно, то это не грех. И учители полагают: если бы только Ева отведала в раю от плода, а Адам не отведал, то это бы не причинило вреда[1042]. Точно так же, к чему ни склонялись бы чувства, без согласия разума смертного греха не бывает.
Третье, что подобным людям наносит ущерб, — это то, что они не могут понять, что такое раскаяние. Раскаяние есть добродетель, отнимающая у человека его прегрешения, если, конечно, оно связано с разумением. Святой Бернард говорит, что раскаяние не по разуму Богу не угодно[1043]. Каин, исполненный зла, он ведь тоже раскаивался, хотя и без метода, когда говорил: «Моя злоба больше, нежели милосердие Божие»[1044]. Раскаивался и Иуда, но его страдание было неупорядоченным[1045]. И вот, сии люди приходят как бы в беспорядочное смятение и говорят сами в себе: «Что за скверная история, что я [еще] жив! Для чего я, Господи, родился на свет? Ах, Господи, как бы мне умереть!» — и многое подобное этому, и тем гневят Бога, причем нередко сильней, чем самим грехом, коль скоро они, вообще, его совершали. Но, согласно Святому Писанию, не было никакого греха. А поэтому, кто хочет иметь истинное покаяние, тот да имеет смирение в себе, отвращенье к грехам и совершенное доверие к Богу. Вот что глаголет Вечная и любезная Премудрость: «Чадо мое, в страдании твоем не будь небрежен, обратись к Богу, и Он поможет тебе его превозмочь!»[1046] Не будет ли тот, в самом деле, глупцом, кто, не видя одним глазом, вздумает по этой причине вырвать у себя и другой!
Обо всех этих недугах следует знать шесть вещей.
Первая заключается в том, что подобные люди вовсе не склонны слушать советы. Они едва ли здесь верят кому-то из тех, кому должны были бы верить, особенно если им говорят что-нибудь в утешение. Говорящим сие они верят гораздо меньше, нежели тем, кто им говорит что-нибудь безотрадное, и такое бывает из-за нестерпимой сердечной тоски, в каковой они пребывают неизменно и безо всякого перерыва. Еще же случается, что они рассказывают многим и охотно сетуют о своих пороках — в надежде, что кто-то придет им на помощь. Но каждому встречному им открываться не следует, ибо таковых очень немного, кто им сумел бы помочь, и поэтому, чем больше они говорят о своих пороках, тем больше те разрастаются. Им бы найти себе духовника, искушенного в Священном Писании, и довериться ему, откинув любые сомнения, ведь на Страшном суде Бог спросит с него, а не с них, коль скоро они выполняли то, что он им советовал.
Другое заключается в том, что подобные люди нередко боятся того, чего опасаться вовсе не следует. Они думают, что никогда правильно не исповедуются, сколь бы старателен и обучен ни был духовник и сколь бы тщательно они ни исполнили все, что им полагается. И из-за этого их сердце всегда беспокойно. А проистекает сие вот из чего: они не знают, в чем именно, называя как таковое, они должны исповедаться, а в чем не должны. Согласно уставу, человек обязан на исповеди назвать по отдельности лишь смертные грехи, если он на это способен, повседневные же прегрешенья указываются только в общем[1047]. Коль скоро в том, о чем говорено выше, люди не совершали смертных грехов, то им ни к чему, да и попросту не пристало исповедовать каждый из помыслов по отдельности, их надо открывать обобщенно, по совету благочестивого, проницательного духовника. Ибо уже посредством сего диавол нарушает сердечный покой, и из-за этого ему здесь надо противостоять. Чем больше ему идут на уступки, тем больше смущается совесть.
Третье: такие люди домогаются знаний о том, о чем знания иметь невозможно, желают увериться в том, что они не коснеют в смертных грехах. На всей земле нет такого человека, сколь бы он ни был добр, блажен и изрядно наставлен в священном учении, чтобы ему наверное знать, обретается ли он в благодати или же нет, если только не посредством особого откровенья от Бога. Достаточно и того, чтобы он себя старательно испытал, известно ли ему что-нибудь о соделанных им смертных грехах. Подобное желание знать следует из неразумности, это как если бы ребенку хотелось узнать, что в сердце своем скрыл император. А посему, как больной телом должен иметь доверие к врачу, который знает о природе недуга лучше него самого, так и всякому надобно верить опытному духовному врачевателю.
Четвертое: подобные люди чрезмерно неистовы по отношению к Богу. А причиной тому — неодолимая и горькая скорбь, в которой они пребывают во всякое время. Они, вообще, не слишком обучены в перенесении разных скорбей. С ними случается подобно тому, когда в телегу впрягают молодого коня: он начинает метаться и вставать на дыбы, пока не выбьется вовсе из сил, так что даже осунется, и тогда наконец он увидит, что по-другому не может и быть, смиряет свой нрав, становится ручным и обузданным. Не иначе бывает и с такими людьми. Пока они восстают и полностью не склоняются перед божественной волей, [состоящей в том,] чтобы им пострадать, дабы исполнить ее, они не перестанут испытывать великих скорбей, которые, однако, поневоле будут терпеть, покуда Бог милосердный не воззрит на их хлопоты и терпенье. Он-то знает, когда им будет полезней, чтобы их освободить от скорбей. Потому только и остается, что смиренно обречь себя на страданья, пока Бог этого хочет, терпеливо просить помощи у Него и молитв у добрых людей.
Пятое: в этом мире подобные люди ни в чем не заблуждаются столь сильно, как в том, что склонны внимать скверным помыслам и на них отвечать, хотят им сопротивляться силой своего разуменья и вступать с ними в споры. Но сего им лучше опасаться, как смерти, ибо, коль скоро они оказывают оное сопротивление, то увязают в нем и бедствуют без какой-либо помощи. Посему, едва их духовным ушам начинает нашептываться что-то такое, им следует тотчас, не пытаясь ничему противостоять, обратиться к тому, что лежит рядом, что они видят, слышат или же знают, словно бы они говорят обольстителю: «Шепчись сам с собой, а меня сие не касается. Ты слишком мерзок, чтобы я стал тебе отвечать». Глядите, получится вот что: чем меньше внимания они уделят этому помыслу, тем скорей избегнут его. Так они должны поступать снова и снова, пока не навыкнут избегать его вовсе. Впрочем, сказанных слов не понять никому, если только он не испытывал этого сам.
Шестая: чем святей праздник и чем охотней обращаешься к Богу, тем сильней становится искушение, так что люди, о которых следует речь, не могут прочитать даже разок ни «Pater noster», ни «Ave Maria» без скверного помысла. Иногда они впадают в уныние, бросают молиться и говорят сами себе: «Неужто ты думаешь, что тебе поможет молитва, которая так сильно измарана?» И они в этом неправы, ибо, так поступая, совершенно и полностью подчиняются произволению диавола, поскольку тот не ищет иного, как только того, чтобы воспрепятствовать человеку в его духовном делании. Они не догадываются, что такая молитва, при всех одолевающих их и причиняющих им страдание помыслах, уместна и воистину угодна в Божиих очах. Святой Григорий глаголет, что человеческий дух нередко оказывается в такой тьме, что сам себе не умеет помочь, но ему может помочь единственно то, что он обретается в постоянных скорбях и печалях[1048], — и именно эти невзгоды усердно взывают к Богу о людях; горечь их страдания обращается в Его очах в сладостное молитвословие, проникает ближе к Нему, чем если бы страдания не было, и скорей склоняет Его [к людям]. Потому-то ни одному человеку нельзя оставлять какого-либо доброго дела, будь то молитва или хождение в храм, каковое нечистому духу особо противно. Ибо что отлагается у человека в чистоте молитвы, то ему прилагается из-за тяжести страдания, почему молитва и становится угодной в очах Божьих. Так к больному, который едва говорит, прислушиваются чаще, нежели к здоровому, крепкому человеку. Чем скорей оставляешь молитву, тем больше склоняешься к оному нечистому духу.
Итак, поскольку Священным Писанием удостоверяется, что в упомянутых выше вещах нет никакого греха, возникает вопрос: отчего милосердый Бог посылает подобным людям такие страдания? Ибо, вообще говоря, им нельзя назвать таких телесных скорбей, которые они не согласились бы принять вместо страданий, испытываемых ими самими. Сии люди, как и некоторые простецы, коим не хватает знаний и житейского опыта, ошибочно думают, что оные страдания проистекают из вины. Но это неверно: немало святых явным образом искушаются ими, сие видим мы ежедневно и читаем в Священном Писании, в то время как много недобрых и нечистоплотных людей вполне свободны от них. Иные посещаются ими в детские годы, покуда на них еще нет тяжелых грехов. Но когда бы они ни явились, страдания и строгое покаяние, в силу ли ложного мнения или действительно по причине грехов, человеку подобает искренне возблагодарить за них Бога, ибо, согласно Писанию, среди всех прочих вещей, они суть несомненный знак Божией любви, если Он позволяет скоро искупить прегрешенья посредством Им определенных страданий. А вот почему оных людей Бог понуждает такими страданиями, но не иными, сие таится в сокровенности Божией. Так их и следует принимать от Бога, ведь Богу наилучшим образом ведомо сердце, нрав и путь всякого человека, как изнутри, так и извне, так что Он, наподобие мудрого лекаря и праведного отца, каждому уделяет, что, как известно Ему одному, для него является наилучшим.
Но какой-нибудь человек мог бы, вероятно, спросить, какое здесь благо может для него содержаться? На сей вопрос я отвечу в соответствии с Писанием и скажу так: здесь для него может скрываться великое, неизреченное благо. Вот одно: есть люди, высокомерные от природы, они не могут лучше и глубже пригнуться в смирении [кроме как посредством страдания]. Смирение же есть подлинное начало всех добродетелей. Они полагают в себе, что, насколько отвратительны помыслы, настолько отвратительны и прегрешения, а это не так. Человек может одним только любованием собой быть ненавистнее Богу, чем если бы имел тысячу самых омерзительных помыслов. Сие известно всем по тому, что случилось с высшим ангелом, который низвергся, хотя не имел таких помыслов. Не иначе случается и здесь: тот, кто не хотел признаться себе, что имеет высокомерные мысли, позже признается в том, что терпит страдание. И тому, кто раньше презирал всех людей, покажется справедливым, что теперь все презирают его самого. Что еще может быть человеку полезней и лучше устроить путь к Богу, нежели это? Ибо смиренному пропасть невозможно.
Поэтому, согласно Писанию и истине, такие люди, ей-ей, должны бы пасть на колени и позолотить тягостные страдания тем, что искренне возблагодарят Бога за них, ибо они могут их привести к упомянутой добродетели. Оные страдания выведут их из преисподней и водворят в Царство Небесное, защитят от плотских падений и многих грехов, ведь они так занимают собой, что люди забывают о всяческой суете, а в этом есть благородная необходимость. Так-то страдания нужны для всех добродетелей. Люди так изнывают от них, что испытывают все пути и становятся способны на все, лишь бы избавиться от них. И как бы людям ни было тяжко, Бог нередко оставляет их надолго в таком положении — покуда, по исполнении всех добрых дел, человек не станет сосудом всех добродетелей и даров благодати.
Поглядите, возлюбленные чада, сколь воистину милостиво Вечная Премудрость может устроить все вещи: люди полагают, что они терпят из-за страданий великий ущерб, но Бог им все обращает на пользу, во благо. Сие сокращает для них время в чистилище и влечет великое воздаяние. Они думают, что они злы, а они добры, считают себя ужасными грешниками, а они пред очами Божьими — возвышенные мученики, потому что испытывать такие мучения в тысячу раз тяжелей, чем лишиться главы одним ударом меча. Кратко говоря, согласно Священному Писанию и истине, страдания — это несомненное свидетельство любви: знак несказанных благодатных даров и великой близости [к Богу], ожидающей их впереди. Посему они должны их радостно и добровольно терпеть, ибо по окончании горестей у них начнется вечное блаженство. Так и случилось однажды. В одной обители проживала некая особа, она тоже имела одно из страданий. Когда она скончалась, то явилась и сообщила, что они для нее и стали чистилищем и что она безо всякого промедления была принята в вечности Богом. В том же да поможет и нам наш милостивый Господь Иисус Христос. Аминь.