Глава 2

Он был таким же, как при жизни. Во все еще четкой на фоне стены линии профиля, и даже в бессмысленном взгляде из-под приподнятого века было то же, что раньше. То же, что два дня назад.

Умиротворенное осознание собственного превосходства.

Всегда и везде, даже в час предсмертный — и во время посмертного безмолвия.

— Что скажете, ваше преосвященство? — глухо спросил Бернардино Гуттиери, переминаясь с ноги на ногу. — Вода не так уж повредила его черты.

Чезаре продолжал всматриваться в лицо покойника, склонившись над ним и опираясь на край стола, на котором тот вытянулся во весь рост. Из волос все еще не вычесали водоросли и грязь — этого никто бы не стал делать до того, как Его Святейшество назовет его по имени. Набухшая от влаги рана, протянувшаяся поперек шеи, напоминала улыбку старухи, кажущей беззубые десна.

Кожа, как брюхо лягушки.

Миазмы, физически ощутимые на коже собственной.

Чезаре выпрямился, напоследок окинув взглядом жадно глядящие в ответ дыры кинжальных ран под разрезанной пополам сорочкой.

— Это он. Это мой брат. Сомнений быть не может.

И снова было сказано. Осталось — назвать имя, но Чезаре оставил последнюю честь тому, кто любил этот позеленевший кусок мяса. Да и стоило ли — марать этим именем язык незадолго до наступления бессонной ночи?

А Хуан все еще был там, где его положили — со сложенными на груди руками. Один его глаз оставался приоткрыт, как будто высматривал среди собравшихся того, кто, оттянув его голову за волосы назад, медленно, чтобы запомнить каждый миг, перерезал ему глотку.

Высматривал по запятнанным алой, почти черной кровью манжетам — и зря. На алом крови почти не видно, но еще меньше заметна она на черном.

За окном, снаружи, всюду, в пылу заката цвета бычьей крови — начали бить вечерню.

— Его Святейшество! — объявил Буркхард, распахивая дверь, впуская внутрь немного сквозняка — и жизни.