3
Воин из прошлого
Шиджеру попятился, споткнулся, упал.
Из сломанного носа ручьём хлынула кровь. От запаха крови одурели собаки: и без того возбуждённые, они стали рваться с поводков. Кое-кто из псов нацелился на Шиджеру, норовя вцепиться в подранка. Шиджеру гундосо завыл; казалось, лавочник перенял звание Собачьего Будды, молясь за успех лохматых бойцов и удачу азартных игроков. Смысла в его вое было не больше, чем в песнопениях Каори. Боль, страх, желание, чтобы всё прекратилось — вот и весь смысл.
— Не бойся!
Мало заботясь клыками собак и гневными возгласами хозяев, я протолкался к Каори. Взял за плечо, вздёрнул на ноги:
— Или за мной! Да иди же…
Она подняла на меня взгляд:
— Вы принесли мою куклу?
— Да, — вместо меня ответил настоятель. — Вот, держи.
И сунул девочке в руки куклу, которую мы нашли в доме Нобу, у перекошенного алтаря. Если я полагал, что исчерпал всё удивление, отпущенное мне на сегодняшний день, я ошибался.
— Иссэн-сан, кукла! Вы взяли её с собой?
Монах кивнул.
— Её можно давать Каори? Это ведь сарубобо!
— Можно, — тихо ответил старик. Глаза его подозрительно блестели. — Теперь это просто кукла…
Схватив вожделенную куклу, Каори прижала её к груди и спряталась за наши спины.
— Расступитесь! — велел я. — Мы уходим.
Никто не двинулся с места. Люди загораживали нам дорогу. На их лицах, багровых от ярости, я читал множество чувств — пылких, страстных. Ни одно из них не сулило нам удачу. Щёлкнуть девочку по носу? Вдруг повезёт?
— Назад! Пропустите нас!
— Бейте их! — гнусаво возрыдал Шиджеру. — Они уводят Собачью Будду! Крадут вашу удачу!
Я достал вторую плеть:
— Служба Карпа-и-Дракона! Полицейские досины, ко мне!
Куда там! Тех полицейских, которых я ранее видел среди зрителей, и след простыл. Рассчитывать на их помощь было бы опрометчиво. С б'oльшим успехом я мог ждать явления с небес милосердного будды Амиды.
Толпа качнулась к нам.
— Стойте! — воззвал старый настоятель. — Люди, опомнитесь!
— Уйди с дороги, — посоветовал ему хозяин белого Широ. — Убирайся, монах, тебя мы не тронем…
— Пошёл вон, бритоголовый!
— На бои ходит! А врут, будто святой…
— Отойди, зашибём…
— Отдай девчонку, — предложил мне хозяин Широ. — Отдай по-хорошему. Мы тебя тогда побьём, и всё. А так…
— Что? — оскалился я не хуже пса. — Убьёте?
— Не мы, — объяснил хозяин Широ.
И ухмыльнулся во всю щербатую пасть:
— Собачки. Спустим собачек, и вся недолг'a. Если собачки, тогда ведь никакого фуккацу? Несчастный случай? Вот и будет тебе несчастный.
— А как вы это потом объясните?
— А никак. Никто и спрашивать не станет. Пришёл азартный самурай на бои, ставки делать. Одежда без гербов, поди-пойми, кто такой. Сердце взыграло, драться полез. Сломал нос хозяину претендента на победу. Вот собачки и того…
Конец, понял я. Крыть нечем.
— Значит, собачки? — прозвучало в толпе. — Значит, спустите?
Был один самурай, стало двое.
Признаюсь, я ожидал увидеть кого угодно, только не его. Ивамото Камбун, мой дальний родич — уже потом я сообразил, что для человека, помешанного на древней воинской традиции, кровавой и беспощадной, страсть к собачьим боям вполне естественна. Расталкивая людей, хлопая неуступчивых по затылкам, спинам, плечам так, что люди, бранясь, разлетались деревянными куклами, Камбун протискивался ко мне.
Я не знал, кого мне больше бояться: собак или Камбуна. В моей памяти крылось два Камбуна: разных, противоречивых, и каждый был готов не оправдать ожиданий, жестоко расправиться с надеждами, пойти наперекор очевидному. Этот страх, мечущийся от одной угрозы к другой — наверное, он и накрыл мой рассудок спасительным пологом безумия. Превратил опасность в безопасность, место боёв в воображаемый театр, где если и происходит что-то ужасное, то понарошку, для развлечения зрителей. Кто бы ни умер на сцене, в итоге он поднимется и выйдет на поклон.
А что же смерть? Она останется лишь в памяти зрителей, как иные смерти остались в моей. Они и сейчас там.