16. Пан Болек

Хенрик болел. Ему становилось всё хуже. Причём не из-за раны, рана как раз заживала хорошо. И он мог двигать рукой, почти не чувствуя боли. Он просто болел какой-то болезнью, может, тифом или чем-то таким. Часто впадал в забытьё. Иногда он просыпался, смотрел на меня и не видел, или я двоился у него в глазах, или же он меня совсем не узнавал. Ночами он начал бредить, громко разговаривая во сне. Это было страшно. Я пытался прикрыть ему рот рукой или пробовал разбудить его. Но это не помогало, он не просыпался. Потом он на какое-то время замолкал. Я боялся спать. Я всё время готовил ему чай и менял влажную повязку на лбу. И ещё кое-что мне приходилось делать, для чего мне пришлось набрать в соседнем доме разных тряпок, – пока Хенрик болел, он всё время ходил под себя. Так продолжалось три недели. Наконец он хоть и медленно, но стал выздоравливать. Он ослабел и был хилый и вялый, как муха. Едва мог говорить. Но хотя бы эта возня с тряпками закончилась, у него теперь было достаточно сил, чтобы справляться с этим без меня. Иногда он вдруг обнимал меня и тихо говорил какие-то добрые, хорошие слова: о том, что я его спас, что я герой… Я от этого очень смущался. Конечно, я его спас, но зачем всё время об этом говорить?

В тот день, когда он уже достаточно окреп, чтобы спуститься вниз по верёвочной лестнице, я сказал ему, что знаю, где живёт пан Болек – польский связной, который провёл их с Фредди в гетто в первый день восстания.

– Откуда ты знаешь?

Я ему рассказал.

– Скажи мне адрес, и я пойду к нему.

Я засмеялся. Он выглядел не просто как типичный еврей, а как тысячекратный еврей. К тому же ещё больной и измождённый.

– Я сам к нему схожу, – сказал я.

Надо было как следует обдумать, когда выходить. Я решил, что не стоит идти утром, до начала уроков. Дети быстро разойдутся по школам, и на улицах никого не останется. А я не знал, когда буду возвращаться, и не хотел, чтобы меня кто-нибудь заметил на опустевшей улице. Значит, идти надо было в другое время. Но сразу после уроков идти тоже не хотелось. После школы все обычно в боевом настроении – хотят взбодриться от скуки и тоски долгих часов, проведённых в классе. Хотя я бы лично не отказался сейчас попасть на урок… В общем, это то время, когда лучше детям на глаза не попадаться, потому что все самые хулиганские выходки совершаются как раз по дороге из школы домой.

Я подумал и решил выйти после обеда. Возьму с собой кошёлку, как будто иду за покупками. И, кстати, это хорошая возможность купить нам с Хенриком немного продуктов в магазине. Хенрик дал мне денег. Даже больше, чем нужно. Я отказывался, но он не отступался:

– Возьми на всякий случай. Могут пригодиться.

По дороге к дому № 32 я заглянул в несколько квартир в поисках кошёлки. Нашёл и кошёлку, и небольшой бидон с крышкой для молока. Видно, такие вещи в Германию не отправляли.

Проход в подвале как был, так и остался. Но когда я очутился на той стороне, дворник подал мне знак зайти к нему в дворницкую. Что он хочет? Может, не узнал меня? Нет, узнал. Он вообще, как оказалось, очень хорошо меня помнил.

– В первый раз, – сказал он, – ты просто нагло сбежал. А гоняться за тобой мне не очень хотелось. Потом ты шёл с доктором, поэтому я не взял с тебя денег. Но на этот раз тебе придётся заплатить. Или убирайся откуда пришёл. У вас, евреев, всегда есть деньги.

Теперь я понял, как попадали в гетто мародёры и как они со всеми этими вещами возвращались обратно. И для чего нужен такой большой проход – если вынуть все расшатанные кирпичи. И вовсе это не для толстяков, как я думал. Здорово, что Хенрик уговорил меня взять побольше денег! А то бы пришлось сейчас идти за ними, и я бы зря потратил время.

– Сколько? – спросил я.

По словам дворника, он сделал мне скидку. Детский билет. Я заплатил ему и вышел на улицу. По крайней мере, одним страхом меньше – можно не бояться дворника. Теперь всё встало на свои места. Надо будет попросить Хенрика, чтобы он оставил мне какое-то количество денег, тогда я смогу выходить из гетто и покупать что-нибудь, что мне захочется.

Я шёл по улице. Сейчас я не торопился, как в прошлый раз, когда бежал за врачом. Кроме того, я стал гораздо увереннее в себе. «Уверенность – это самое главное», – так говорил папа. Я не пошёл короткой дорогой – решил пройти через парк. Шёл медленно, как будто прогуливался. Даже не как будто, это действительно была прогулка. И почему я раньше не выходил из гетто, просто чтобы погулять по городу? Ведь ещё никто ни разу не подумал про меня, что я еврей. Хотя – пока что я выходил всего один раз.

Я как будто опьянел. Чуть не забыл, зачем вообще я здесь. В парке была осень, похожая на все другие осени, которые я помнил. Кучи палых листьев, облетающие и уже облетевшие в ожидании зимы деревья. Мамы с малышами в колясках. А может не мамы, а няни. Должны же были остаться хоть какие-то богатые люди. Дети на велосипедах и дети, гоняющие палочкой или специальным крючком железный обруч. Я этой игре так и не научился. Не успел научиться – видно, сначала я был слишком маленький, а потом…

Мальчишки примерно моего возраста играли в футбол. Они толпились на площадке, пытаясь разделиться на две команды. Я слышал, как они кричат и спорят. Обычное дело. Так всегда бывает. Один из мальчишек показал на меня, а потом позвал. Для игры не хватало вратаря. А я был отличным вратарём. Я остался поиграть с ними, ведь я не спешил. Им понравилась моя игра.

– Ты где живёшь?

– Приходи завтра тоже!

– Ага.

На моё счастье, пошёл дождь, и они разбежались по домам. Я напялил пустую кошёлку на голову и тоже побежал. Добежав до продуктовой лавки рядом с домом врача, я остановился. Зашёл внутрь. Я надеялся, что, может быть, встречу там девочку. Кроме меня в лавке была только одна покупательница. Я купил молоко, десяток яиц и хлеб. Сказал, что меня послала мама.

Я чуть было не попросил у лавочника пару булочек. Но сдержался. Булочки бывают только по утрам. Конечно, и молоко тоже все обычно покупают утром, но мне повезло – у них как раз осталось ещё чуть-чуть на самом дне. Я посмотрел, сколько заплатила женщина, и тоже заплатил из тех денег, которые мне дал Хенрик. Получил сдачу. Пересчитывать не стал, чтобы зря не злить лавочника. Потом решил ещё немного подождать в лавке, потому что дождь снаружи сменился градом.

Зима была уже близко. Всю последнюю неделю задувал сильный ветер и деревья на польской стороне громко скрипели под его порывами. Земля в парке была мёрзлая. У нас с Хенриком в подоконном шкафу холод не чувствовался. Но я немного беспокоился, что скоро закончится керосин и я не смогу больше кипятить воду для чая. Кстати, Хенрик тоже называл чаем кипяток, который мы пили с кусковым сахаром вприкуску.

– Ты тут новенький? – спросил лавочник.

– Да, – сказал я. – Мы на прошлой неделе переехали.

– Я тебя тут как-то видел. Утром.

– Да, я один раз ходил к врачу, – сказал я.

Лавочник вздохнул. В его вздохе мне почудилось что-то фальшивое.

– Бедный доктор, – произнёс он. – Какой это был человек. А какой врач! Это точно кто-то донёс. Проклятые доносчики. А в каком вы доме живёте?

В лавку зашли две женщины и этот мерзкий мальчишка. Я не ответил. Мальчишка смерил меня взглядом. Сейчас я понял, что он вовсе не такой крупный, каким казался, когда я наблюдал за ним сверху. Может, он просто казался большим по сравнению с другими детьми. Я пошёл к выходу, и мальчишка тут же подставил мне ножку.

– Не приставай, – сказала одна из женщин. – Опять ты за своё.

Это была его тётя. Тётя, которая всегда кричала ему из окошка:

– Янек, дрянь эдакая, быстро домой!

– Уже иду, тётя! – кричал он в ответ. Но даже не двигался с места.

– Это новый мальчик, – сказал лавочник, когда я был уже у самой двери. Я поторопился и вышел на улицу. А то они ещё догадаются, что я нигде не живу. И что никаких новых жильцов поблизости нет. Больше мне сюда приходить нельзя. Лучше буду покупать продукты в лавке на углу, рядом с Пекарской улицей. Там, где я купил булочку в самый первый раз. Там и хозяева посимпатичнее. И, если что, оттуда проще сбежать в гетто. Думаю, я мог рассчитывать на дворника. Может, он и не будет мне помогать, но точно не выдаст. В конце концов, это его заработок.

На самом деле это был не град, а град с дождём. Я поднял воротник и надвинул кепку на уши. И снова побежал. Но почти сразу же столкнулся с мальчиком, который двигался мне навстречу. Он не удержался на ногах и шлёпнулся на тротуар. Я поставил кошёлку на землю и помог мальчику подняться.

– Извини, – сказал я. – Случайно.

И тут я увидел, что это не мальчик. Это девочка. Та самая девочка. Она чуть не плакала, потому что здорово ударилась коленкой, когда упала, но сдерживалась изо всех сил, чтобы не зареветь. Она сразу меня узнала. Попробовала улыбнуться.

– А, это ты, – сказала она. – Ты знаешь, что доктора забрали?

– Знаю, – сказал я.

Мы подошли к стене ближайшего дома, чтобы хоть немного укрыться от дождя.

– Меня зовут Алекс.

– А меня – Стася, – сказала она, стуча зубами от холода.

Мне так хотелось рассказать ей о себе. И о том, как я постоянно наблюдаю за ней через отверстия в моём подоконном шкафу. Но я никогда не смогу ей об этом рассказать. Ну или, по крайней мере, пока война не кончится. И тут я всё-таки спросил её, хотя моё лицо и пылало от смущения:

– Хочешь, будем дружить?

– Ты что, смеёшься надо мной?

– Нет, я серьёзно, – сказал я.

– Ну хорошо, раз серьёзно, – сказала она. – Но мне нужно бежать домой. Ты тут новенький?

– Я живу с другой стороны парка, – сказал я. – Хочешь, в следующий раз встретимся в парке? Я иногда играю там в футбол.

– Так все же будут смеяться, если увидят, что мальчишка с девочкой разговаривает.

– А мы отойдём куда-нибудь.

– Хорошо. Завтра?

– Нет, – сказал я.

Я не знал, что будет завтра. И вообще не знал, что будет. Найду ли я пана Болека сегодня? И если да, то что потом? Когда уйдёт Хенрик? Хотя, даже если он не уйдёт, я всё равно могу выйти из гетто. А если он мне запретит? Например, скажет, что это слишком опасно… Что тогда? Да мне вообще наплевать на опасность! В крайнем случае оставлю ему пистолет. Или нет. Не буду оставлять. Это мой пистолет, и точка.

– Приходи в следующий понедельник, – сказал я ей. – Где-нибудь после обеда, как сегодня. Но только не в дождь.

– А в снег приходить?

– Да. Снег – это красиво.

Мы попрощались. И каждый побежал своей дорогой. Я свернул влево и нашёл нужный дом. Это было совсем недалеко. Я всё правильно помнил, до войны мы не раз ходили мимо этого дома в гости к бабушке.

Я зашёл в ворота. Калитка была открыта, во дворе стоял молодой парень. Он недоверчиво воззрился на меня. Скользнул взглядом по моей кошёлке.

– Где пан Болек? – спросил я как можно более безразличным тоном.

– А где ему быть? – презрительно процедил парень и ткнул пальцем в сторону дворницкой.

Действительно, я задал не очень умный вопрос.

Я постучал в дверь. На стук вышел дворник. Это был он, тот самый человек, которого я видел тогда в брошенной квартире. Только сегодня он был одет как дворник. На ногах у него были большие тяжёлые сапоги. В первый момент он меня не узнал. Я стянул с головы мокрую насквозь кепку и вежливо поздоровался. И тут он меня вспомнил.

– А-а, – воскликнул он, – Алекс! Привет! Скорее заходи.

Его жена была дома. Я засомневался.

– Говори, говори же. Что стряслось?

Но я не хотел говорить. Тогда он завёл меня внутрь квартиры, закрыл за мной дверь. И я заговорил. Я рассказал ему всё – так же, как до этого рассказал всё врачу. Пан Болек тоже поначалу не хотел верить.

– А почему ты такой загорелый? Это краска?

Я потрогал своё лицо и сказал:

– Это ещё с лета, наверное. Из-за птиц.

– А птицы тут при чём?

– Я их приручил. Они прилетают на развалины пить воду из крана. Там в одном месте чудом кран сохранился. А это место – довольно солнечное. Ну вот, я сидел там подолгу, кормил птиц крошками. Сначала кидал крошки далеко от себя, потом всё ближе и ближе. И теперь некоторые птицы едят у меня с руки.

Я рассказал про Хенрика, про врача.

– А где твоё укрытие?

Теперь уже пять человек знали о моём укрытии.

Пан Болек сказал мне идти за ним, и мы поднялись на чердак. Там он указал пальцем на фасад разрушенного дома, который, оказывается, был виден отсюда. Я кивнул.

– Невероятно, – сказал пан Болек.

Мы спустились вниз. Он рассказал всё жене. Говорил шёпотом. Они усадили меня за стол и накормили. Настоящей домашней едой. Супом. Мясом с овощами. Пудингом. И вкусным хлебом. Как же я наелся! Еле встал из-за стола. По правде говоря, я не был истощён от голода, но такой еды я не ел уже очень, очень давно. Набросился на неё, как волк.

Пока я ел, пан Болек и его жена продолжали шептаться. Я начал беспокоиться. Но успокаивал себя тем, что они не похожи на людей, которые могут выдать меня немцам. Очень скоро всё стало ясно.

– Алекс, – сказал пан Болек, – ты останешься у нас. Мы заберём твоего больного и отправим куда надо. А ты будешь жить у нас. Мы сделаем тебе документы.

– Это будет не так уж трудно, – добавила женщина. – У меня есть племянник в деревне, твой ровесник, Болек просто съездит туда и привезёт его свидетельство о рождении и другие бумаги. Ты будешь жить у нас вместо него. Будешь ходить в школу. Как тебе такое предложение?

У неё был звонкий приятный голос.

Как же я хотел остаться у них! Они мне очень, очень нравились. У жены пана Болека были такие добрые глаза. А сам пан Болек был такой умный. Кстати, я спросил его – до войны он не был учителем. Он был политическим деятелем. Коммунистом. Хотел, чтобы у всех были равные права. Например, у рабочих. Коммунисты не станут кого-то ненавидеть только потому, что он еврей. Так объяснил мне пан Болек.

– Я не могу у вас остаться, – с огромным сожалением сказал я.

– Но почему?! – воскликнули они в один голос.

– Я жду папу, – сказал я.

Пан Болек хотел что-то сказать, но жена сделала ему знак рукой, и он промолчал. Она сама тоже ничего не сказала. Потом положила для меня в пакет несколько яблок от сестры из деревни и банку мёда. Банку она завернула в старые газеты и сказала нести аккуратнее, чтобы не разбить.

Ха! Если бы она знала, сколько банок с повидлом я перетаскал за эти месяцы и почти ничего не разбил. Да и то, что разбил, на самом деле не считается – это было, может, пару раз всего, когда я спешил и не было времени как следует переложить банки тряпками.

Пока я доедал и готовился пуститься в обратный путь, пан Болек мерил комнату шагами. Потом сказал:

– Послушай, мой мальчик. Послушай и хорошенько запомни. Каждый день, когда в церкви будут звонить к дневной службе, я, или жена, или наш сын – короче, кто-нибудь из нас – будет подниматься на чердак и смотреть на стену твоего дома. Ты понял? Если вдруг тебе понадобится помощь – подай нам какой-нибудь знак.

Он задумался на секунду, потом спросил:

– До какого окна на той стене, которую мы видели, ты можешь добраться?

Когда я ответил, он сказал:

– Отлично. Тогда просто выстави в этом окне доску или какую-нибудь длинную палку. Поставь её наискосок. Никто ничего не заподозрит, это будет выглядеть, как будто там просто что-то свалилось. И я приду в тот же день – через тридцать второй дом. Если смогу, конечно. А если не смогу, то придёт жена или сын. Запомнил?

Я кивнул.

– Я хочу сказать тебе, что рано или поздно ваш район откроют для нас. Стену разрушат и начнут раздавать нам квартиры. И тогда ты даже нос оттуда высунуть не сможешь.

– Но вставить доску в окно я смогу, не сомневайтесь! – сказал я.

Мы с ним подняли воротники, вышли под дождь и побежали, держась поближе к стенам. Дождь, которым сменился град, был ледяным. Какие-то люди стояли у одного из домов и яростно спорили, кто-то кричал. Пан Болек спросил у одной женщины:

– Что здесь происходит, уважаемая?

– Да тут у домовладельца жиденят обнаружили и выдали их немцам. Дрянь такая, из-за него ведь весь дом мог пострадать. А он ещё и квартплату каждый раз повышает!

Пан Болек в сердцах сплюнул. Женщина, должно быть, подумала, что это он от жиденят отплёвывается, но он отплёвывался от таких, как она. Я бы тоже с радостью сплюнул.

Мы побежали дальше. Пробежали мимо дома врача. Стасю я, конечно, не встретил. Но я увижу её на следующей неделе, в понедельник. Если только не будет дождя. И если она придёт.

Пан Болек и дворник из дома с проходом знали друг друга очень хорошо. Они перекинулись парой слов. Потом пан Болек заплатил и велел мне сходить за Хенриком и привести его к проходу.

– Послушаем, что он скажет, и посмотрим, как он выглядит, тогда уже решим. Но в любом случае его надо забрать из гетто. Скажи ему, чтобы ждал меня в тамбуре в тридцать втором доме. Пускай прямо там сидит. Ты понял?

Я понял. Спустился в подвал. Пан Болек шёл за мной. Он отодвинул буфет, а когда я залез в проход, вернул его на место. Но ещё до этого – я как раз помахал ему рукой из дырки в стене – он прошептал мне:

– Алекс, не забудь про доску в окне. Секунду, я дам тебе немного денег.

– Не надо, – прошептал я в ответ. – У нас магазины ещё нескоро откроются.

Он засмеялся. Я не хотел брать у него деньги. Лучше я у Хенрика попрошу.

Я передал Хенрику слова пана Болека. Теперь он в точности знал, как ему действовать. Он встал на ноги. Его трясло от холода. Я быстро вскарабкался наверх и принёс ему тёплое пальто, которое отложил для папы. Он с радостью это пальто надел. И, честно говоря, в нём он выглядел получше – не таким тощим и несчастным. Я насыпал ему в карманы кускового сахара. Хенрик отказывался, не хотел брать. Но я ему сказал, что наверху, в моей кладовой, у меня есть ещё. Он мне не верил, но сил, чтобы подняться по железной лестнице и проверить, у него не было.

– Ну, пошли, – сказал я.

– Нет. Я пойду один.

На это я не согласился. Я отлично знал дорогу, помнил все ходы и лазы. А он там никогда не ходил и ничего не знал. Когда они первый раз оказались с Фредди в гетто, они ведь шли по улице, а не внутри домов. Кроме того, я не хотел отдавать ему фонарик. Потому что во втором моём фонарике давно сели батарейки. А про пистолет я и вовсе не говорю… После короткого спора Хенрик сдался.

По дороге мы не разговаривали. Надо было прислушиваться, когда переходишь из одного дома к другому. Хенрик был осторожнее, чем я. Это точно. И осторожность была сейчас очень кстати, я как раз на днях видел из окна в подъезде соседнего дома полицаев и каких-то людей с портфелями. Наверное, они составляли список пригодных для сдачи домов и квартир, прежде чем их начнут делить между новыми жильцами.

Мы добрались до дома № 32 по Пекарской улице, спустились в подвал. Там всё было без изменений. Я отодвинул шкаф, вынул кирпичи. Ненадолго зашёл с Хенриком в тёмный тамбур.

– Давай-ка я оставлю тебе немного денег, – вдруг сказал он.

Надо же, это совсем вылетело у меня из головы. Здорово, что он вспомнил!

Хенрик достал свою пачку денег и разделил её пополам.

– Ну нет, это слишком много, – запротестовал я.

– Просто возьми, и всё. Без лишних разговоров. У меня есть ещё одна такая же. Не волнуйся.

Он показал мне ещё одну пачку денег, которую прятал во внутреннем кармане. Тогда я взял те полпачки, что он мне предложил, и поблагодарил его. Мы попрощались. Я протянул ему руку, и он крепко её пожал. Я постарался, чтобы моё рукопожатие тоже было сильным и твёрдым. Мы попрощались как двое взрослых мужчин. Впрочем, Хенрик и был взрослым мужчиной. Но ведь и я тоже. Только голос у меня всё ещё не поменялся.