13. Восстание

Сначала я запаниковал. С утра вдруг услышал, как по улицам ведут людей. Их вели большими группами, к площади, откуда увозят навсегда. Точно так же, группу за группой, вели всех и тогда, когда расселяли гетто бет и гетто, где мы жили.

Это продолжалось два дня. Люди всё шли и шли. У меня не хватало смелости выглянуть наружу. Я слышал, как они приближаются по улице, проходят мимо ворот и удаляются. Иногда доносились крики и детский плач.

На третий день рано утром, как раз когда сумасшедшая начала вытряхивать свои одеяла, раздались выстрелы. Сначала я даже не обратил на них внимания, но выстрелы участились и теперь раздавались один за другим. Потом они стихли и вдруг возобновились совсем в другом месте. Потом снова стало тихо, и снова началась стрельба где-то уже рядом.

Каждый раз при звуке выстрелов тот мерзкий хулиган с польской улицы начинал кричать: «Жидов кончают! Жидов кончают!»

А из того, что говорили другие люди, я почти ничего не мог расслышать. Жаль, что у меня не было «бинокля» для голоса. Но в конце концов по обрывкам фраз и отдельным словам, а также по непрекращающейся стрельбе я сделал вывод, что началось еврейское восстание. Наконец-то! Меня переполняла гордость. Я достал пистолет и всерьёз задумался, не уйти ли мне из моего укрытия туда, где моя «беретта» может пригодиться. Но что, если как раз в это время сюда придёт папа? Я думал, думал и решил, что, раз у меня есть оружие, я должен идти. Я взял рюкзак Йоси и положил в него немного продуктов. Сколько поместилось. Взял бутылку воды – прикрутил её к рюкзаку верёвкой. Кроме того, я решил прихватить большой кухонный нож. Теперь надо было дождаться темноты. Днём у меня не было никаких шансов добраться туда, где шла борьба. Я решил попрощаться со Снежком. Если выживу, вернусь на развалины и постараюсь его найти. Я не мог взять его с собой. Мне придётся бежать, и ползти, и прыгать по крышам, и прятаться в подвалах – я ещё, чего доброго, раздавлю его прямо у себя в кармане.

Всё было готово, и я решил спуститься вниз, как делал это каждое утро. Через пролом в стене я прошёл в соседний дом. Разумеется, уходя, я поднял лестницу наверх – я никогда ни на секунду не оставлял её висеть на виду. Это было железное правило. И пистолет я теперь всегда носил с собой. Вдруг выстрелы раздались прямо на нашей улице. Совсем недалеко. Я услышал выкрики, потом какие-то вопли. Снова прозвучала череда одиночных выстрелов. Топот бегущих ног. Опять выстрелы. Неужели восстание перекинулось сюда? Я не знал, радоваться или огорчаться. С одной стороны, это может быть плохим знаком – возможно, дела у повстанцев идут не очень хорошо. С другой стороны, может, всё не так уж и плохо, а лично мне – даже удобнее, я могу вступить в бой прямо сейчас, не дожидаясь ночи.

Я повернул назад и как раз собирался пролезть через пролом в стене, чтобы попасть к себе на развалины, как вдруг в мой двор быстрым шагом вошли двое. Один из них был ранен. Я увидел кровь у него на одежде, здоровой рукой он прижимал к телу простреленную. Второй был бледен как простыня. Он поддерживал первого. Оба они озирались по сторонам, пытаясь найти, куда спрятаться. Ни у того, ни у другого не было оружия. Пока они затравленно оглядывались, во двор ввалился немецкий солдат. Он поднял винтовку, направил её на них и скомандовал:

– Хальт! Хенде хох!

Как же я ненавидел этот язык.

Они застыли. Подняли руки. Солдат засмеялся. Я уже знал всё заранее. Этот смех не означает ничего хорошего. Я вытащил пистолет. В голове не было ни одной мысли. Я ничего не планировал. Как будто за меня думал и действовал кто-то другой; как будто он подсказывал каждое моё следующее движение. Солдат передёрнул затвор винтовки, сделал шаг вперёд, но запнулся о кирпич и на мгновение потерял равновесие. Мне повезло, я воспользовался этим моментом, чтобы взвести курок и прицелиться. В тот момент, когда он снова навёл на одного из них винтовку, я выстрелил. Я выстрелил три раза, три выстрела – один за другим, быстро-быстро. Эти двое сразу же легли на землю. Наверное, подумали, что солдат выстрелил, но промазал. Тот, который не был ранен, вскочил, выхватил откуда-то нож и как сумасшедший кинулся к солдату. Он вряд ли бы успел добежать, если бы солдат был жив. И тут, словно осознав это, бежавший остановился. Он явно не понимал, что происходит. Меня этот человек не видел.

На солдате была стальная каска. И зелёная форма. На его лице застыло изумление, он покачнулся и начал падать. Винтовка выпала у него из рук. Она падала медленно-медленно. И он сам тоже падал медленно, как тряпичная кукла. По его телу дважды пробежала сильная дрожь, как будто он сотрясался от смеха, который так и не прозвучал.

Я вышел из пролома. Перестрелка удалялась. Выстрелы снаружи звучали всё слабее, пока совсем не стихли. Было ясно одно: надо как можно быстрее спрятаться. И ещё: обязательно нужно спрятать труп солдата до того, как его начнут искать и прочёсывать район.

Тот из двоих, который было кинулся на солдата с ножом, убрал нож. И тут он увидел меня. Но ничего не сказал, а поспешил к лежащему на земле солдату и взял его винтовку. Потом стянул с него патронную сумку. Я не стал подходить. Я не мог туда смотреть.

– Мальчик, кто стрелял? – заметив меня, крикнул тот, который был ранен.

– Тс-с-с, не ори так! – сказал второй, но тут же сам, повернувшись ко мне, задал тот же вопрос. – Мальчик, кто стрелял? Ты видел?

– Это я, – сказал я.

– Мальчик, – кажется, он начал сердиться, – ты вообще понимаешь, о чём я тебя спрашиваю?

Я кивнул. Он снова спросил, не видел ли я, кто стрелял. Я кивнул:

– Видел. – И показал ему «беретту». Но тут же спрятал её обратно в карман. Пусть даже не думают о том, чтобы забрать у меня пистолет!

Они смотрели на меня, не в силах поверить.

Наконец раненый сказал:

– Надо куда-то спрятаться. Это сейчас главное.

– Мальчик, где твоё укрытие? – спросил второй. – Там хватит места, чтобы мы спрятались?

Я ничего не ответил. Просто подошёл к свисавшему сверху оборванному проводу и дёрнул за него, потом отпустил. Вниз спустилась верёвочная лестница. Я показал на неё пальцем. Они не раздумывая пошли к лестнице. Раненый попробовал залезть первым, но не смог.

– А верёвка у тебя есть? – спросил второй.

Я забрался наверх и скинул им верёвку.

– Позови кого-нибудь из старших, – сказал он.

– Тут никого нет, кроме меня.

Тогда он обвязал своего товарища верёвкой, потом залез ко мне, и мы вдвоём затащили раненого наверх. Я предупредил, чтобы они не только не подходили к окну, но даже и не ходили мимо него.

Потом я быстренько поднял лестницу, и мы все легли на пол. Я думал принести им воды, но они сказали мне не вставать. Они же не знали, что нас ниоткуда не видно. Хотя вполне вероятно, что взрослого человека можно было заметить от ворот. Я не знал этого наверняка.

– Они нас тут не найдут, – прошептал раненый.

– Да, но если они найдут труп… – второй не договорил. С польской стороны послышались крики и шум. Тогда я объяснил им. Не сразу. Не знаю, сколько мы там пролежали – пять минут или полчаса, – но в какой-то момент я начал говорить и объяснил им, что мы никому не видны и что у меня есть еда и вода. Я спросил, участвуют ли они в восстании.

– Нет, – сказал тот, что не был ранен, – мы пытались прорваться к повстанцам. Поляк из Сопротивления провёл нас по тайному ходу в гетто, но уже в гетто мы наткнулись на патруль. Нас было десять человек – к сожалению, почти все безоружные. Вот если бы эта винтовка была у меня полчаса назад… – Он тяжело вздохнул.

– Болек предупреждал, чтобы мы не шли короткой дорогой, но Шмулик заупрямился как осёл, – сказал раненый. Потом помолчал немного и добавил. – У меня опять кровь потекла.

– Какой Болек? – спросил я.

– Это наш польский связной.

– Мальчик, у тебя есть бинты?

– Нет.

Я рассказал им про аптечку, которую когда-то видел в одной из квартир в соседнем доме. Но она вовсе не обязательно до сих пор там… И кроме того, спускаться сейчас вниз было небезопасно. Я достал из шкафа нож и простыню. Начал разрезать её на жгуты. Раненый лежал и постанывал. Второй тем временем заглянул в мой шкаф и оторопел. Он не верил своим глазам.

– Тут кто-нибудь ещё живёт? – спросил он.

– Тут никого нет, кроме меня, – я это ему уже говорил, но сказал ещё раз.

Он разозлился. Думал, что я обманываю, скрываю от него что-то, потому что не доверяю – вдруг он донесёт.

– Ты что, думаешь, мы предатели? – сказал он, сжав кулаки.

– Если бы я так думал, – ответил я, – то не стал бы спускать вам лестницу.

– То есть ты тут на самом деле совсем один?!

Теперь уже разозлился я.

– Да! – сказал я и с треском оторвал длинную полосу от простыни, вместо того чтобы её отрезать.

– Эй, ты не шуми так больше, – сказал он.

Его звали Фредди. А раненого – Хенрик.

Фредди наложил повязку на раненую руку товарища. Потом мы вдвоём помогли Хенрику залезть в подоконный шкаф и уложили его на мою постель. Он жадно пил воду. Фредди тоже немного попил. Есть они не хотели. Поели перед тем, как идти в гетто.

– Надо как-то избавиться от этого солдата, – сказал задумчиво Фредди. – Видно, никто не заметил, что он за нами побежал на развалины, и пока ещё его не хватились.

– Я помогу, – сказал я.

Мы спустились вниз. Я потянул за провод и поднял лестницу наверх.

– Кто построил это укрытие?

– Я сам всё сделал. Я здесь уже два месяца живу.

– В жизни не поверю.

– Не хотите – не верьте.

Я старался не смотреть на то, что делал Фредди.

Сначала он снял с солдата форму.

– Она мне понадобится, – как бы извиняясь, сказал он.

Форму он упаковал в узел вместе с каской. Узел спрятал за кучей кирпичных обломков. Потом он схватил солдата за ноги и поволок. Я отвернулся. Он дотащил его до пролома в соседний дом – там, где тогда увидел меня.

– Убирай следы, которые за мной остаются, – скомандовал он.

Я засыпал песком и камнями лужу крови на том месте, где лежал солдат. Затем пошёл по следам – надо было сделать так, чтобы всё выглядело как раньше. Поверх полосы, образовавшейся после того, как Фредди протащил здесь тело, я накидал обломков кирпичей, штукатурки и прочего мусора, валявшегося на развалинах повсюду.

Потом мы с трудом, но всё-таки смогли протолкнуть мёртвого солдата через пролом. В одиночку Фредди бы не справился. Я сам удивился тому, насколько мне было наплевать на этого мертвеца.

– Что теперь? – спросил я.

– Бросим его в одной из квартир.

– Но ведь я тут живу, – сказал я. – Нельзя вот так взять и оставить здесь мёртвого солдата. Они придут за ним…

На лестничной клетке Фредди опустил мертвеца на пол и сказал:

– Сегодня ночью я пойду к повстанцам. Теперь у меня есть винтовка и пули, я должен пойти. Но Хенрик останется с тобой. Его рана не очень серьёзная. Пулю можно достать. Он знает, как перебраться обратно через стену. У нас есть связной, и Хенрик наверняка сумеет узнать, где он живёт, и передать ему сообщение. Связной отведёт вас обратно в лес, к партизанам. Ты пойдёшь с ними, тебе не стоит оставаться тут одному. Хотя твоё укрытие – это просто невероятно! Я до сих пор до конца не верю, что ты всё здесь сделал сам. Но в любом случае я говорю тебе, что они собираются скоро открыть этот район для поляков. Все эти дома. Что ты тогда будешь делать? Куда подашься? Ты не сможешь ни передвигаться, ничего. Особенно если кто-то из польских бродяг решит поселиться на развалинах. Ты ведь знаешь, там у многих нет жилья. Они запросто могут взять и построить себе здесь какой-нибудь сарай.

– Я не могу уйти, – сказал я.

Мне вдруг стало совершенно ясно, что никуда я отсюда не уйду. И не буду присоединяться к восстанию, как думал ещё сегодня утром. Это восстание – не из тех, о которых я читал в книгах, когда подростки бьются наравне со взрослыми и становятся героями сражений. Проклятого мёртвого солдата, который лежал сейчас на полу у ног Фредди, мне было более чем достаточно. Лучше я останусь на месте и продолжу ждать.

– Почему не можешь?

– Я жду папу.

– А он знает, что ты здесь?

– Да.

– И когда он придёт?

Я пожал плечами.

– А где он?

– Я не знаю. Его забрали в тот день, когда закрыли нашу фабрику.

– Какую «вашу»?

– Верёвочную.

Фредди хотел что-то сказать, но передумал.

– Ладно, потом поговорим.

Он посмотрел на меня как-то странно и вдруг добавил:

– Беги обратно, наверх. А я спихну этого в мусорную яму во дворе и засыплю сверху как следует. Вон у них тут как раз есть яма. Мусора точно хватит.

– Может, я посторожу на воротах? – предложил я.

– Посторожи, хотя… – Он с сомнением посмотрел на меня. – Ты ужасно бледный.

– Да? Я ничего не чувствую, – сказал я и ощупал своё лицо.

Я пошёл к воротам. Улица была пустынной. Время от времени издалека доносились пулемётные очереди и взрывы. Там шло восстание.

Фредди провозился с солдатом довольно долго. По крайней мере, мне так показалось. Внезапно мне стало плохо. Но явно не от страха. Что со мной? Я заболел?

Наконец Фредди закончил и позвал меня.

Я подошёл.

– Всё в порядке, – сказал он и похлопал меня по плечу.

Мы вернулись обратно в мой двор через пролом. Я дёрнул за провод, и лестница взвилась вверх над нижним полом, как дрессированная змея у умелого заклинателя змей. Потом я отпустил провод, и она скатилась вниз, прямо к нашим ногам.

– Твоё изобретение?

Я кивнул.

– Вы с Хенриком говорили тут про одного поляка, Болека, – сказал я. – Как он выглядит?

– Слушай, полезли-ка наверх. Ты… С тобой правда всё в порядке?

Нет, со мной было что-то не так. Внутри меня как будто всё дрожало. Сильнее и сильнее. Мы залезли наверх, и я поднял верёвочную лестницу. Фредди описал мне Болека. Теперь я не сомневался. Это был тот самый пан Болек, мой знакомый. Я понял, как мародёр может быть таким добрым. Он, наверное, просто притворялся, что собирает по квартирам костюмы. Но я ничего Фредди не сказал. Просто ещё раз повторил про себя адрес, который давно знал наизусть.

И тут я вдруг зарыдал в голос. Я больше не мог сдерживаться. И не мог остановиться. Это произошло в одну секунду, выплеснулось наружу мощной волной. Фредди обнял меня, прижал к себе сильно-сильно. Он гладил меня по голове. Может, из-за этих рыданий, которые подступали, душили меня изнутри, я и был такой бледный? Может, из-за них всё внутри так дрожало? Я долго не мог успокоиться. Просто старался плакать потише. Я хорошо усвоил папин урок, я сделал всё в точности, как он сказал. Я ни о чём в тот момент не думал. Ничего не чувствовал. Я действовал как автомат – чётко, технично, сверхэффективно. Взвести курок. Держать двумя руками. Стабилизировать, чтоб не дрожало. Снять с предохранителя. Навести прицел. Целиться по центру. Не колебаться и не тянуть время. Думать и чувствовать можно только потом, иначе будут дрожать руки. И тогда погибнешь ты, а не он.

Я снова и снова пытался не плакать и не мог. Но ведь я… я просто был как Робинзон Крузо. Робинзон Крузо тоже стрелял в дикарей, когда они хотели съесть Пятницу.

Я сварил для Фредди и Хенрика рис и открыл в их честь последнюю банку сгущёнки. Фредди дважды поменял Хенрику повязку, а потом они о чём-то шептались между собой, время от времени посматривая на меня. Может быть, Фредди просил Хенрика уговорить меня уйти с ним отсюда.

Я показал Фредди свой склад на верхнем полу. Он забрался туда и проспал там до вечера. Я поболтал с Хенриком. Пожалел, что не взял из бункера шахматы. Мы с ним сыграли несколько партий в шашки на самодельной картонной доске, используя вместо фигур монеты и щепки. Я даже пару раз выиграл. Хотя, может быть, Хенрик мне поддавался. А может быть, это была всамделишная победа.

Фредди ушёл вечером. Он пожал Хенрику руку. Я хотел, чтобы Фредди пожал руку и мне тоже, но вместо этого он снова крепко обнял меня и чмокнул в макушку. Узел с формой он зажал под мышкой, а каску надел на голову. Он улыбнулся мне и отдал честь, прямо как солдат. Он пошёл через двор и несколько мгновений спустя растворился в темноте. Только слышны были его шаги, хрустящие по песку и обломкам. А потом он дошёл до ворот, и этот хруст тоже затих. Этой ночью, просыпаясь от стонов Хенрика, я каждый раз прислушивался к далёким выстрелам и думал: может, это Фредди стреляет. И я молился, чтобы с ним всё было хорошо.