9. Мародеры

С чердака на фабрике нужно было спускаться по железной приставной лестнице. Я проверил, не шатается ли она. Папа тоже так всегда делал. Лестница стояла крепко. Я спустился вниз. Прошёл по коридорам на цыпочках. Все двери были закрыты и заперты. Дверь на склад тоже. Я посмотрел через окно во двор. И тут я увидел охранника. Он сидел посреди двора на скамейке под тополем и курил. На нём была кожаная куртка и кожаные сапоги. Я его не знал и раньше на фабрике никогда не встречал. На закрытый склад можно было попасть через одно из боковых окошек. Но только в том случае, если они не заперты. И если во дворе не сидит охранник. Если бы да кабы… Как ни жаль, но, похоже, мне придётся уйти отсюда с пустыми руками и по дороге домой собирать бельевые верёвки на чердаках. Ну и ладно. Значит, так тому и быть. Из бельевых верёвок тоже можно сплести лестницу.

И всё же я не уходил. Я чувствовал, как будто фабрика – это немножко мой дом. Наш склад. Не наш, конечно, а немцев, но всё-таки мы с папой и Барухом проработали здесь с самой зимы. Охранник поднял голову и бросил взгляд на окно, из которого я смотрел на двор. Как будто почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. Я не сдвинулся с места. Я стоял на достаточном расстоянии от оконного стекла. Охранник меня не видел. Он ещё некоторое время сидел, а потом встал и начал прогуливаться по двору. И тут кто-то постучал в железную калитку на входе. Не просто постучал, а условным стуком: два раза, перерыв, три раза, перерыв, затем пять раз подряд, снова перерыв и ещё один последний раз. Охранник подошёл к калитке и открыл её. Она заскрипела таким знакомым, почти родным скрипом.

В калитку вошли два перепуганных человека.

– Вас кто-нибудь видел? – Охранник явно сердился. – Я же сказал приходить, когда стемнеет.

Эти двое начали что-то мямлить в своё оправдание. Но я не мог расслышать их слова. Они стояли практически спиной ко мне и говорили вполголоса. И тут охранник затащил их в здание. Я на всякий случай поднялся на верхний этаж. Мне было слышно, как открылась складская дверь. Через несколько минут они начали выкидывать из бокового окна мотки верёвок. «Воруют», – подумал я. Вслед за верёвками полетело несколько пустых мешков. Потом все трое вышли и начали запихивать верёвки в мешки. Под конец они завязали каждый мешок крепкой тонкой верёвкой, чтобы ничего не рассыпалось. Я видел по моткам – они взяли очень хорошие верёвки, и толстые, и тонкие. Как раз такие, какие были мне очень нужны.

Завязанные мешки они подтащили к воротам. С того места, где я стоял, было не видно, что они там делают. Но я услышал, как снова скрипнула калитка и почти сразу же с силой захлопнулась. Шаги троих мужчин торопливо удалялись по улице от фабричных ворот. Наступила тишина. Я сбежал вниз и кинулся к воротам. Мешки были там! Я схватился за один из них, но он был слишком тяжёлым. Я попробовал поднять другой. Он был полегче. Я перерезал перочинным ножиком верёвку, которой он был завязан, и заглянул внутрь. Отлично! Я снова завязал мешок и потащил его за собой – со двора на лестницу, по ступенькам и, с огромным трудом, по железной приставной лестнице на чердак. Приставную лестницу я тоже втащил на чердак. Как раз такая мне бы пригодилась, чтобы соединить два «островка» на развалинах: нижний пол и тот, который над ним. С чердака я вытащил мешок и лестницу к выходу на крышу. Лестницу пока решил оставить тут. Я не мог перетаскивать её за собой при свете дня по крыше, у всех на виду. Волочить такую тяжёлую и длинную бандуру по кровельным трапам – мосткам, по которым ходили трубочисты, – было трудно и опасно. Слишком медленно придётся идти – а днём надо передвигаться быстро. Я подумал, что как-нибудь ночью смогу вернуться сюда и забрать лестницу.

Я добрался с мешком до нашего бывшего дома. Я хотел зайти в нашу старую квартиру, это было частью плана. Ещё по дороге на фабрику я подумал, что надо будет сюда заглянуть, посмотреть, что тут и как. И заодно постучаться в бункер, попросить у Гринов немного еды. Мешок я оставил на чердаке.

Наша квартира была перевёрнута вверх дном. Из неё исчезло всё, что имело хоть какую-то ценность. Мебель была передвинута… У меня защемило сердце. Теперь наша квартира выглядела как все остальные квартиры, в которых я успел побывать за эти дни. Ну а почему бы ей выглядеть как-то по-другому? Я пошёл в туалет, чтобы постучаться к Гринам. Стоило мне только подумать о них, и я сразу же начинал злиться.

Когда мы жили в гетто, ещё до того, как всех начали выселять из их домов, я всегда задерживал дыхание, проходя мимо людей, которые мне не нравились. Конечно, я не был знаком с ними лично, но как-то сразу было понятно, нравятся они мне или нет. Не то чтобы эти люди неприятно пахли, просто я не хотел, чтобы в меня попал их «воздух». Вот поэтому я старался не дышать, пока находился рядом с ними и ещё пару мгновений после: я ждал, пока исчезнет «воздушный хвост», который, казалось мне, тянулся вслед за такими людьми. Когда мы первый раз встретились с Гринами, я сразу же задержал дыхание. Потом они начали заходить к нам в комнату, присаживаться для разговора, и я уже не мог каждый раз так надолго задерживать дыхание. А совсем в конце мы строили вместе бункер, и я был вынужден дышать в их присутствии. Но это не значит, что они стали мне нравиться…

Унитаз был выдран из пола, на его месте зияла огромная дыра. Не зря у меня было дурное предчувствие. В этот момент я уже пожалел обо всех недобрых мыслях, которые когда-либо думал по поводу Гринов. Бедный Йоси. Деревянная лестница, которую мы с папой соорудили из распиленных ножек от стульев, была на месте. Я спустился вниз и очутился в полной темноте. Здесь чувствовался какой-то странный запах. Кроме меня никого не было. Ни единого человека. Может быть, в тот день, когда немцы приходили искать бункер у меня на развалинах, они искали вдоль всей нашей улицы? А может, кто-нибудь донёс? Мне не хотелось думать о том, когда это случилось. Но я не мог отогнать мысли о тех выстрелах пару дней назад и о женском крике. Хотя, может быть, это просто кричала какая-то женщина.

Я нашёл спички и свечи там, где они и должны были лежать. О том, где и что будет храниться, мы договорились ещё в самом начале. Я зажёг свечу, посветил себе и проверил шкафчик с едой. Еды там не было. Ни крошки. Тогда я пошёл туда, где был сделан тайник с припасами для чрезвычайных случаев. Тайник был вскрыт и опустошён. Кто-то знал о нашем бункере, кто-то знал о тайнике. Может быть, сюда приходил папа? Нет. Я вдруг вспомнил, что был ещё один человек, который помогал нам строить бункер. Он по нашей просьбе настелил сверху пол. Бывший строитель. Но его забрали ещё раньше, довольно давно. А может, его и не забирали вовсе? Может, он как раз и донёс?

Я кинулся к лестнице. Мне не хотелось оставаться здесь больше ни секунды. На бегу я споткнулся обо что-то и упал. Выронил свечу, и она тут же погасла. Я пошарил в темноте рукой и нащупал что-то мягкое. Дополз до свечей и спичек и на этот раз взял и то и другое. Оказалось, что я споткнулся о детский рюкзак. Наверное, Йосин. Я взял его с собой. Выбрался из бункера, выбежал из квартиры и не останавливаясь побежал по лестнице наверх. Остановился я только на чердаке. Упал без сил на свой мешок с верёвками и долго-долго не мог отдышаться.

В прихваченном рюкзаке я обнаружил бутылку воды, четыре банки сгущёнки и обычный набор: сухари, кусковой сахар, банку с жиром и шоколадку. Ещё в рюкзаке лежал маленький плюшевый мишка, с которым Йоси всегда спал. Лямки рюкзака были перерезаны. Я перевязал его верёвкой, чтобы было удобнее нести.

Сначала я передвигался с чердака на чердак, из квартиры в квартиру, волоча за собой оба своих груза: и мешок, и рюкзак. Но это было тяжело, и я очень быстро устал. Тогда я начал перетаскивать их по очереди: сперва – рюкзак, потом – мешок с верёвками. Или, изредка, в обратном порядке, чтобы не было скучно.

Снаружи потихоньку стемнело. Дождя не было, хотя в первой половине дня слегка накрапывало. В какой-то момент я добрался до углового дома, где мне нужно было спуститься вниз и перейти через вторую улицу, пересекавшуюся с нашей – на моём пути с фабрики до развалин таких улиц было три.

Я тащил мешок с верёвками. Рюкзак я уже снёс вниз и спрятал в подворотне. Позади меня послышались какие-то звуки, кто-то бежал. Достигнув пролома в стене, через который я несколько мгновений назад попал в эту квартиру, бежавший пролез в него и теперь был буквально в нескольких шагах от меня. К счастью, в полумраке он меня не заметил. Тут же вслед за ним ввалился второй мужчина и крепко схватил первого. Они начали отчаянно спорить, сначала шёпотом, но потом перешли на крик. Я, не сводя с них глаз, потихоньку допятился по коридору до входа в одну из комнат и свернул в неё, чтобы спрятаться и переждать. Очутившись в комнате, я тоже чуть не вскрикнул. Там кто-то был! В тусклом свете, идущем от окна, я увидел ещё одного человека. Он стоял неподвижно и держал в руках несколько мужских костюмов. Заметив, что я на него смотрю, он приложил палец к губам и шепнул мне беззвучно: «Молчи». Я молчал.

Мы стояли рядом и прислушивались к тому, что происходит в коридоре. Судя по доносившимся до нас обрывкам фраз, эти двое никак не могли поделить найденную где-то шкатулку с украшениями. Довольно быстро от слов они перешли к решительным действиям. И тут один из них закричал:

– Нет! Скотина! Брось нож!

Потом мы услышали:

– Господи Иисусе!

Раздался глухой удар. И звук бегущих, удаляющихся шагов. Бежал только один человек. Мужчина, который всё это время был со мной в комнате, сказал мне никуда не уходить. По тому, как он со мной говорил, я понял, что он принимает меня за своего, за маленького польского мародёра.

– Пойду гляну, жив ли.

Он вышел из комнаты, и уже через секунду я дал дёру. Но, видимо, так хотел сбежать, что побежал не туда и со всего разбегу налетел на того, от кого убегал.

– Что, смыться хотел? – спросил он.

– Хотел, – сказал я.

Этот человек не был страшным.

– Пойдём-ка отсюда, – сказал он и вытер пальцы о занавеску.

Я последовал за ним. Мы вышли из квартиры, спустились во двор. Он уселся в кресло, которое кто-то выкинул на улицу. Костюмы он положил себе на колени. Я стоял и улыбался ему. «Будь приветлив и доверяй людям, тогда ты сумеешь пробудить то хорошее, что есть в них, и они не причинят тебе зла». Но папа-то говорил другое: «Доверяй, но проверяй».

– Так что там у тебя в мешке, мальчик?

– Верёвки, – сказал я.

– С фабрики?

– Да.

– Зачем они тебе?

– Папе нужно.

– Тогда скажи своему папе, чтобы он сам сюда приходил, а не посылал мальца под пули.

– Если я так скажу, он меня побьёт, – сказал я.

Мужчина вздохнул. Я совсем не боялся дышать его «воздухом».

– Ладно, – сказал он, – а как ты это протащишь наружу?

– Папа будет ждать у стены с лестницей. А вы как вернётесь?

– У меня есть свой надёжный, тайный ход, мальчик, – ответил он после некоторого раздумья. – И я бы даже показал тебе его, но точно так же, как ты боишься меня и не доверяешь мне, я, дорогуша, не доверяю тебе, хоть ты мне и не страшен. На войне как на войне. Нельзя, чтобы мой тайный ход попал в лапы немцам. Какая жалость, да?

Да уж, жальче некуда. Я пожал плечами. А потом спросил его, не хочет ли он послушать анекдот.

Он улыбнулся и сказал:

– Конечно хочу. Только приличный!

Мы оба засмеялись. И тогда я рассказал ему анекдот:

– Стоят два дядьки и спорят. Первый говорит: «Сейчас утро». А второй ему: «Что за бред? Сейчас вечер». А первый опять: «Да говорю же тебе, утро!» А второй: «Ты что, сам не видишь, что вечер?!» В общем, стоят они, спорят, и тут мимо идёт третий дядька. Они к нему: мол, рассуди нас, скажи, что сейчас – утро или вечер? А он подумал немного и говорит: «Извините, ребята, я не местный».

И мы оба снова засмеялись.

Вот мне и пригодился папин урок. Папа учил меня, что с поляками надо говорить уверенно и даже нагловато. А самое лучшее – их рассмешить.

Правда, я не знал толком, как нужно смешить. Поэтому решил просто рассказать анекдот. И это сработало!

– Я не могу показать тебе мой тайный ход, мальчик, – сказал этот человек, – но, если тебе когда-нибудь понадобится помощь, приходи, и я обязательно помогу тебе.

И он назвал свой адрес. Я знал улицу, где он жил. До войны мы часто ходили по ней, когда шли в гости к бабушке. И эта улица была не так уж далеко от моих развалин. Вернее, была бы не так далеко, если бы между гетто и польскими районами не было этой высокой стены.

– Когда придёшь, спроси Болека. Я там дворником работаю. А тебя-то как звать?

– Алекс.

Он вдруг встал и подошёл ко мне. Я не стал убегать. Он пощупал мешок, который я уже успел взвалить на плечо.

– И правда верёвки, – сказал он.

После этого мы расстались. Он пошёл обратно наверх. А я вышел из ворот и перебежал на противоположную сторону улицы. Там я спрятал мешок и вернулся к воротам за рюкзаком. Очень странно, что такой добрый человек ходит тут и собирает костюмы. Может быть, до войны он был учителем? «И чего только люди не делают, чтобы заработать…» – я часто слышал это от взрослых. Но мама всегда говорила: «Не деньги красят человека».