Глава 1

Рамина

Мне всю жизнь казалось, что я чего-то не успеваю. Нет не так. Что я должна всё успеть к какому-то определённому моменту. Попробовать, узнать, прожить. Поэтому и неслась по жизни, как угорелая, отчего моя нервная и дёрганная мама вечно хваталась за сердце, умоляя свою доченьку-сорванца не лезть на то дерево, не гладить ту большую злую собаку, не гонять с мальчиками-хулиганами во дворе на, ужас какой, взрослом велосипеде, не приставать ко всем знакомым взрослым со всякими глупыми вопросами, не стрелять с рогатки, не гулять по стройке, не залезать на крышу любоваться закатом, не… не… не… В общем, когда я узнала от одного из тех самых мальчишек об открывшихся при одной из школ нашего городка занятиях по скалолазке и возжелала туда ходить, она уже была морально готова согласиться на такое не девчачье занятие. Всё-таки моё многочасовое ползание по стенке со страховкой, под присмотром спокойного уравновешенного тренера пугало её значительно меньше, чем перспектива что я движимая вечным шилом в одном месте опять куда-нибудь влезу, встряну, и так далее.

Маму я всегда очень любила, каждый раз искренне жалела, что расстраиваю её, обещала, что исправлюсь, но не могла… что-то снова гнало меня вперёд. И порой она, замазывая зелёнкой очередную мою ссадину, сетовала, что во всём виноваты гены неизвестного мне дедушки, который тоже по жизни мчался ураганом, да так что даже не заметил, как у него дочь родилась. Кстати, бабушка так и не рассказала, кто же отец её ребёнка, ограничиваясь лишь краткими ёмкими и не всегда цензурными выражениями, что мать всегда жутко обижало. И про мою похожесть на этого самого деда тоже она, кстати, первая сказала. Не верить ей не получалось, с учётом, что мои собственные родители всегда были образцом размеренности. Они никуда не спешили, ничего не искали, довольствовались тем, что есть, жили себе, работали, вечерами тихо разговаривали на кухне за чашкой чая, порой гуляли под ручку в парке. А тут я. Такая вот. Да.

Скалолазка стала для моих родных и их нервов настоящим спасением. Ну а я научилась направлять свою внутреннюю потребность к движению в нужное русло. Не успокоилась, нет. Но со стороны так казалось. Это увлечение прочло вошло в мою жизнь, хотя и стало лишь одним из первых. Поняв, что утолять свою жажду новых впечатлений можно и не травмируя психику мамы, я начала ходить на всевозможные кружки и занятия, подыскивая себе по душе. Чем только не занималась, чего только не пробовала. Никогда не называла себя экстремалом, но, наверное, им я и являлась. Так в моей жизни появилось и ещё одно сначала увлечение, а потом и любимая работа. Занятие, которое приносило мне море удовлетворения и удовольствия. До недавнего времени. Пока я не заболела.

Всё началось с моего падения.

Янтарь уверено брал преграду, тело двигалось в унисон с мощью большого сильного животного, когда боль, едва ощутимо зудящая на подкорке с самого утра и приглушенная обезболивающим, внезапно разрослась, затопив мозг давящим чувством. Я чудом не грохнулась на оксер, через который как раз прыгал мой конь. Спасли лишь отработанные до автоматизма реакции. Свалилась я позже. Сломав себе руку.

А потом была больница, операция, обследования, анализы и внезапный страшный диагноз. У меня выявили лейкоз. И стало понятно, что синяки, появляющиеся на теле в последнее время слишком часто, следствие не только моего активного образа жизни. Как и ломота в суставах и мышцах, которую я наивно списывала на усталость. И головные боли, которые умному человеку не следовало игнорировать. Но я терпеть не могла болезни. Терпеть не могла признавать свою слабость. И где-то глубоко в подсознании я боялась того, что предчувствовала всю свою жизнь.

Статистика говорит, что лейкемия лечится. Этим я тешу себя, когда силы меня покидают после мучительных процедур, после химиотерапии. Это я говорю родителям, в это я отчаянно пытаюсь верить. Но как же мне страшно. Совместимого донора костного мозга для меня так до сих пор и не нашли. И с каждым днём мои шансы на жизнь всё больше тают.

За окном начинается дождь. Тяжёлые капли громко бьют по стеклу, шумят жёлтой листвой клёна, усыпляют. Я лежу и пялюсь, не моргая, слушая и пытаясь успокоиться после того, что мне приснилось.

Тай не ушёл, когда я в полном отчаянии попыталась его прогнать. Не ушёл. И узнал то, что я не хотела ему открывать. Впервые я видела его таким злым. Он орал на меня, требуя ответов, которые я не хотела давать. Впервые я видела его страх и отчаяние. И мне горько было осознавать, что боится он за меня. Мой принц из снов, как я когда-то назвала его в детстве, узнал, что я умираю. И вместо того, чтобы попрощаться, как собирался, он сказал, что вернётся. Что будет со мной. Пускай хотя бы во снах. Это эгоистично и неправильно с моей стороны. Но я не могу не радоваться тому, что снова его увижу.

Слышу, как отворяется дверь, но шевелиться не хочется. Откуда-то знаю, кто это пришёл.

— Привет, Ромка, — в поле моего зрения появляется белый халат и зелёные лучистые глаза моей лучшей подруги. Она улыбается, хоть этого и не видно под маской. Для меня. Пряча жалость, чтобы лишний раз меня не раздражать.

— Привет, Ксю. Рано ты сегодня, — растягиваю губы в ответной улыбке.

— Ага, отпросилась у Антон Саныча, очень хотела тебе сказать, что все наши решили сдать анализы. И ученики тоже. А вдруг повезёт.

— Правда? — вскидываю брови. — Ого. Приятно.

— Да ладно. Это мелочи. Уж я-то знаю.

Ага. Ксюха первая, кто попытал удачу, когда среди моих родственников не нашлось подходящего донора.

Подруга проводит со мной большую половину дня, молча поддерживая во время обхода, развлекая во время переливания крови. Уходит лишь когда является мама. Посменно меня стерегут. Боятся оставлять. А я делаю вид, что этого не понимаю.

Ночью же я снова один на один со своими страхами. С самой собой. И надеждой. Она вернулась ко мне вместе с Ним. Ночью я снова могу позволить себе спрятаться от реальности в своих снах. Засыпаю, даже не представляя, куда бросит моё сознание. Точно знаю лишь, что Тай придёт, раз обещал.

Когда я залезла на эту крышу первый раз мне было, кажется, лет восемь. Я тогда, уже уходя, разодрала икру об незамеченную арматурину и пришла домой, заливая весь свой путь кровью. Ох как на меня тогда ругались родители. И, естественно, запретили ходить сюда опять. А потом эта крыша мне приснилась. Уж больно красиво было наблюдать отсюда закат. Настолько, что мозг воссоздал эту картинку. И в этом сне был Тай. Мы сидели, смотрели на пылающий небосвод и говорили, говорили, говорили. Он был старше меня, красивый статный черноволосый и синеглазый подросток, умный настолько, что у меня дух захватывало, и вместе с тем не знающий об нашем мире столь многих элементарных вещей. Именно тогда Тай мне и признался, что он реальный, просто живет в другом мире. А почему может ходить в мои сны и сам не знает.

На этой крыше я побывала ещё не раз. Она стала моим тайным местом. Сюда я приходила, когда хотела увидеть звёзды, что было вполне реально, поскольку наш дом стоял особняком на отшибе и огни нашего маленького городка не так сильно мешали. Здесь я пару раз встречала рассветы, когда слишком поздно возвращалась с дружеских вечеринок и мне хотелось побыть в тишине наедине с собой. И самое главное — здесь мы часто виделись с Таем. В снах, конечно.

Сегодня он меня ждёт. Сидит на краю и смотрит на Днепр и зарево Борисполя по другую его сторону. Белая рубашка и чёрные брюки, высокие сапоги. Всклокоченные волосы, как будто их кто растрепал. Щетина на квадратном подбородке. Красивый до бабочек в животе.

— Привет, — обнимаю его со спины, прижимаясь щекой к макушке.

— Привет, — его ладони накрывают мои. — Как ты? — столько тревоги в этом голосе.

— По-прежнему.

— Иди ко мне, — мужчина тянет меня за руку и вскоре я уже сижу у него на коленях. — Расскажи мне.

— Не надо, Тай. Зачем тебе эти подробности? Я не хочу твоей жалости.

Он сжимает губы, смотрит на меня из-под нахмуренных бровей, заставляя чувствовать себя нашкодившей девчонкой.

— Расскажи мне, Рамина. Что за болезнь? Почему тебя не могут вылечить? Что прогнозируют? Я хочу понимать суть проблемы, — непререкаемо требует, но я всё ещё пытаюсь упираться.

— Я не понимаю, зачем тебе это знать. Разве это что-то изменит?

— Рами! — гаркает он таким тоном, что ослушаться нереально.

И я рассказываю. Всё в подробностях, как он и хотел. А когда заканчиваю, с облегчением понимаю, что в тёмной синеве глаз плещется отнюдь не жалость. Тай действительно ищет решение. А мне почему-то вспоминаются давно забытые слова одной цыганки, к которой водила меня мама.

И к чему уже вторую ночь подряд в памяти всплывает этот эпизод из моего детства? Только ли от того, что он мне сулит призрачный шанс на спасение? Невидящим взглядом смотрю перед собой, а перед мысленным взором рисуется образ статной красивой женщины. Тёмные волосы с медно рыжими бликами собраны в косу и закручены в низкий пучок, на тёмно-зелёной блузке россыпь розочек цвета пудры, чёрная прямая юбка и жгучий взгляд карих, как шоколад глаз.

— О чём ты сейчас думаешь, Рами? — вырывает меня из воспоминаний Тай.

Моргаю и всё вокруг резко меняется. Теперь я стою напротив этой самой цыганки, а она прожигает меня своим взглядом, словно душу насквозь видит.

— Кто это? — Тай позади меня с интересом рассматривает Милеву, так её, кажется, звали.

— Ой сильная кровь. Какую душу притянула, деточка, — улыбается она, не замечая мужчину рядом. — Не бойся, мамку твою лишь на время отослала — сказать тебе кое-что должна. Ты же умная девочка, Рамина. Хочешь, чтобы твоего друга от тебя прогнали?

— Нет, — шепчу я испугано, как тогда.

— Тогда, молчи. Не рассказывай больше никому, с кем в снах гуляешь. Он нужен тебе. Придёт время и только в его силах будет спасти тебе жизнь. Если согласишься.

— На что? — вырывается у меня. На губах цыганки появляется кривая улыбка.

— Умереть, чтобы жить, Рамина. Твой час близок.

Этого она точно раньше не говорила. Я вообще не знаю, откуда это взялось. Стою, замерев, вижу как отклоняется Милева на стуле, не сводя с меня прищуреного многозначительного взгляда.

— Что это значит? — не выдерживаю я.

— Он знает. Найдёт способ, — вскидывает она брови и переводит взгляд на стоящего позади меня Тая.

И я разворачиваюсь к нему, смотрю в застывшее лицо, задумчивые прищуренные глаза.

— Тай… ты понимаешь о чём речь?

— Да, — произносит твёрдо.

— Ведьму себе возьмёшь, маг из чужого мира. Готов к этому? — смеётся за моей спиной цыганка.

Наши с ним взгляды встречаются, мне страшно увидеть в них отторжение, может даже злость, но там лишь твёрдая решимость.

— Прости, — срывается с моих губ.

— За что? — удивлённо вскидывает он брови.

— Я и забыла эти её слова. Маленькая была. О том, что я твою душу притянула. Выходит, это моя вина, что ты несвободен от меня.

— Глупая, — смеётся Тай, беря моё лицо в ладони. — Конечно ты притянула, привлекла в свои сны собственной вкусной силой, чистым светом, теплом. Но остаться я решил сам. И сейчас решаю я.

О чём он говорит? Что решает? Что сейчас вообще произошло? И кто эта ведьма, которую он себе возьмёт? Я? Серьёзно? В голове роится столько вопросов, что я снова начинаю проваливаться в боль. Она скалится острыми клыками, пугая знакомой агонией. Но на этот раз остаётся без добычи. Мужчина склоняется к моим губам, заслоняя собой от одного из моих личных монстров. И целует. Впервые за все наши общие сны.

Таю в его руках, растворяюсь в нём, забываю себя. Меня нет, есть ощущение этой ласки, его языка во рту, нежных губ на губах. Ощущение силы и мощи мужского тела, рядом с которым можно чувствовать себя маленькой и хрупкой. Я так давно мечтала хотя бы во сне его целовать, но боялась оттолкнуть, показав всю глубину своих чувств. А сейчас… сейчас… Мои руки впиваются в широкие плечи. И хочется, чтобы он сжал меня ещё сильнее, удержав подле себя, забрав себе… Ему одному я готова это позволить. Какая ирония. Так безумно любить того, кого видеть можешь только в снах. Он никогда мне ничего не обещал. Это было бы глупо… Но я, вопреки доводам рассудка, всегда чувствовала себя принадлежащей ему. Словно метку на сердце имела.

— Рами, — он прикусывает мою губу, целует уголочек рта. — Я готов был тебя отпустить, уйти, прекратить эти сны. Но не теперь. Я не отдам тебя смерти. Ты моя. Только скажи, что хочешь быть со мной. Дай мне право действовать.

— Хочу… — признание слетает с губ так легко, как может только в снах. Синие глаза в ответ полыхают торжеством. — Жаль, что это невозможно.

На чувственных губах появляется кривая многозначительная ухмылка.

— Возможно. Поверь мне, возможно если не всё, то очень многое. Другой вопрос в цене. Твоя — будет прежняя жизнь. Свою — я скоро узнаю. Меня выбрасывает из твоего сна. Наверное, ты просыпаешься. Продержись ещё немного. Всё скоро решится.

Он снова сминает мои губы своими, берет меня этим поцелуем, вырывая стон из груди. Заставляя цепляться за белый батист его рубашки.

— Люблю тебя… — шепчу ему в губы, но его рядом больше нет.

Глаза распахиваются и смотрят в серый предрассветный потолок. Он давно мне вместо неба. Кто-то ещё до меня наклеил над кроватью фосфоресцентные фигурки месяца и звёзд, но к утру их уже почти не видно. Веки жжёт непролитыми слезами. Но я не буду им поддаваться. Он снова мне снился. И просил держаться. Я держусь.

Тайрэн

Ладони всё ещё чувствуют тепло её тела, но я уже знаю, что проснулся. Глушу в себе досаду, отодвигаю на задний план липкий страх, что это была последняя наша встреча, вину, что едва не потерял её, так надолго оставив. Время бежит стремительно. И у неё его почти нет. Значит, мне нужно действовать не теряя ни секунды. Идея, котороя озарила вчера моё пьяное сознание, готовое хвататься даже за самую хлипкую соломинку, решение, которое ещё с вечера вызывало сомнения из-за своей невероятности и невозможности, после того, что мне открылось сегодня в её сне, кажется теперь единственно возможным. Теперь я уверен, что спасение для неё есть. Раз уж ей ведьма ещё в детстве его предсказала. Но сначала надо рассказать всё отцу, поскольку коснётся моё решение не только меня.

С гудящей головой поднимаюсь с кровати и, вызвав камердинера, направляюсь в ванную. Нужно привести себя в надлежащий вид — негоже являться к родителям на завтрак с двухдневной щетиной и перегаром. Даже если отцу уже доложили, как его наследник вчера на пару с другом срывал злость и отчаяние на кабаке и его незаконопослушных посетителях в не самом благополучном районе города, а потом лорд Гиерно самолично явился, чтобы утихомирить нас с его же племянником и доставить наши туши по домам.

— Ваше высочество, подать завтрак? — кланяется Норгин, сменивший два года назад вышедшего на пенсию верного Кирина, когда я выхожу из ванной в гораздо более цивилизованном виде.

— Нет. Я собираюсь присоединиться к их величествам. Узнай, проснулись ли они, — велю, натягивая выглаженную им рубашку.

— Будет сделано, ваше высочество.

Одеваюсь, слыша его удаляющиеся шаги, а сам пытаюсь предугадать реакцию отца на моё заявление. Рад точно не будет. Поймёт ли? Надеюсь. Хотя это ничего уже для меня не изменит. Свои решения я не склонен менять. А в данном случае для меня это смерти подобно. Жить с осознанием, что мог попытаться её спасти, а не сделал, я вряд ли смогу.

— Ваше высочество, ваш отец уже бодрствует и желает вас видеть, — сообщает вернувшийся слуга.

— Отлично, — не став застёгивать камзол, выхожу из своих покоев, намереваясь дать своему королю все основания передать мой статус первого наследника одному из младших братьев, коих благодаря нашей горячо любимой маме у меня имеется целых три вихрастых лба.

Он встречает меня внимательным взглядом из-под нахмуренных бровей. В гостиной больше никого нет, мама, наверное, ещё спит.

— Здравствуй, отец, — произношу с кривой улыбкой и сажусь напротив. — Мне нужно с тобой поговорить.

— И тебе доброе утро, сын. Уверен, что нужно. Слушаю тебя, — его величество Яргард Сэйнар откидывается на спинку кресла и выжидающе вскидывает бровь.

— Я люблю одну девушку, — нет времени начинать издалека. Но подобрать слова весьма затруднительно.

— И кто она? Ты из-за неё вчера разнёс к бесам этот кабак? Я знаю её? Она из Сэйнара? — не чувствую, чтобы отец был особо удивлён. Скорее всего, мои душевные метания не остались им незамеченными.

— В этом самая большая сложность. Моя Рамина живёт в мамином родном мире, — и всё же мне удаётся ошеломить моего сдержанного родителя. Вся его сдержанность вмиг испаряется.

— Как ты можешь любить девушку из другого мира? Как ты её увидел? — его величество даже с кресла вскакивает, чтобы нависнуть надо мной, требуя ответов.

— Отец, извини, у меня сейчас нет времени на подробные объяснения. Я расскажу всё вкратце. Помнишь, я вам с мамой в детстве рассказывал, что мне снятся странные сны? Нэлли тогда почти сразу поняла, что это про её мир.

— Ты говорил, что это прекратилось.

— Да говорил. Чтобы не волновать вас. Её особенно. Она тогда страшно переживала, боялась за меня, ночами не спала, приходила меня проверяла во сне, вот я и решил так успокоить. Тем более, что никакого вреда мне от этих сновидений не было.

— Откуда тебе было это знать… — начинает отец, но я вскидываю руку, прося остановиться.

— Пожалуйста, не перебивай и выслушай. Да сны не прекращались. Я, как видишь, цел и невредим. Возможно, они начались, из-за моих эмпатических способностей, возможно из-за того, что я про этот мир часто думал, сам понимаешь почему, а может причина в том, что однажды Богиня мне этот мир показала во сне, когда хотела, чтобы я принял Нэлли. Я лично склоняюсь к мысли, что сыграло роль сочетание всех этих факторов и кое-каких других. Это уже неважно. Сначала это было редко, я видел никак не связанные фрагменты чьих-то сновидений, а однажды оказался в сне одной девочки. Она чем-то привлекла меня, и я стал сознательно искать её каждый раз, когда засыпал. Это и была Рамина. Мы видим общие сны уже пятнадцать лет. И я уже давно люблю её.

— Тай — это бесперспективное чувство, — произносит отец, хотя я в полной мере ощущаю его сочувствие.

— Ты думаешь, я этого не осознавал? — С горечью интересуюсь у него. — Знал бы ты, сколько раз я пытался не приходить к ней больше. Не держать. Забыться с другими. Позволить ей полюбить другого. Она ведь тоже любит. Меня. Представляешь? Я чувствовал это всей душой. И все равно каждый раз срывался и эгоистично искал её в сновидениях опять. Самый долгий период, который я смог без неё выдержать — это последние полгода. Но я снова сорвался. Для себя нашёл оправдание, что должен попрощаться. Это случилось прошлой ночью.

— Что случилось прошлой ночью, сын? — спрашивает отец, кладя руку на плечо и сжимая.

— Я узнал, что она умирает. Там. А я тут и ничем помочь не могу, спасти её не могу. И я мог её больше никогда не увидеть, не узнать даже, что с ней случилось, если бы не пришёл. Я мог потерять её насовсем, навсегда, — в груди снова больно сжимается и ноют сбитые костяшки на обеих руках, напоминая, что можно забыться в яростном угаре.

— Мне жаль, Тай, — не хочу читать его эмоции, мне от своих больно. Мотаю головой, сжимая зубы до скрипа. А потом выдыхаю и произношу главное:

— Нет. Не надо жалеть. Просто прими моё решение. Я сейчас еду в Храм.

— В Храм? Зачем? — этот вопрос, как ни странно, принадлежит матери. Поворачиваю голову и встречаюсь с её встревоженным взглядом. — Кто умирает?

Её величество королева Анэллия Сэйнар замерла на пороге спальни, видимо услышав часть нашего с отцом разговора.

— Здравствуй, мама. Умирает моя любимая девушка. В твоём родном мире. И я иду в Храм, чтобы умолять Богиню спасти её, как тебя. Притянув душу в этот мир. А потом я собираюсь взять её в жёны, если это будет возможно.

Мама, испуганно выдохнув, смотрит на меня огромными глазами цвета тёплой карамели, потеряв дар речи. Зато отцу есть что сказать.

— Ты понимаешь, насколько бредово это звучит, Тайрэн? Допустим, Богиня тебя послушает, допустим даже сделает, как ты просишь. Но для этого нужно, чтобы одновременно с ней кто-то умирал здесь.

— Совванир большой. В любую минуту в нём где-нибудь кто-нибудь умирает, как это не прискорбно, — возражаю я.

— Хорошо. А если её душа попадёт в тело замужней женщины, или пожилой? Женишься на старухе с молодой душой, сын? Или на мужчине может? Настолько твоя любовь сильна? — зло бьёт наотмашь аргументами родитель.

— Яр! — вскрикивает Нэлли.

— Мам, он прав, это вероятно. Но исходя из твоего случая и случая Ларики Соланьяри, и её размышлений в дневниках, хоть выборка и невелика, конечно, есть основания надеяться, что возраст и пол должны приблизительно совпадать. Мне даже, кажется, что иначе это может не сработать. Я признаться, много думал об этом раньше. Даже Матушку Настоятельницу донимал расспросами, под предлогом интереса, вызванного твоим случаем. Но всегда наталкивался на неприемлемое условие. Её смерть. Потому и отбросил эти мысли давно. Сейчас это, как понимаете, уже не невыполнимое условие, а неотвратимая угроза. Если я не попытаюсь это сделать — она умрёт.

— От чего она умирает? — хмурит мама брови и идёт сначала ко мне, чтобы, как всегда, обнять и поцеловать, а потом к мужу, чтобы устроиться на его подлокотнике, как любит делать. Он привычным движением обнимает её за талию, прижимая к себе.

— Она назвала эту болезнь лейкемией. Объясняла, что это связано с кровью. У нас таких нет, насколько я знаю.

— Рак крови, — Нэлли скорбно закрывает глаза. — В моём прежнем мире от этой болезни много людей умерло.

— Да. Рами говорила, — киваю я.

— Рами? — удивлённо вскидывает брови она, посмотрев на меня.

— Рамина, — с нежностью произношу имя любимой. — В ней столько же света и тепла, сколько в тебе, мама.