на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Маша

Маша в явной растерянности глядела на несколько пар обуви, перевезенной ею из дома к Андрею на дачу. Черной обуви. Имеющийся выбор не предполагал появления в ее гардеробе дорогущего, она сразу это поняла, белого платья в красных цветах. Но она знала, что платье необходимо надеть сегодня, сейчас же. Во-первых, потому, что потом она может просто не рискнуть это сделать, а сегодня ей не нужно появляться на Петровке. Во-вторых, она понимала, что, если опять выйдет к завтраку в привычной черной футболке и брюках, для Андрея это станет тяжелым ударом.

«Нельзя давить мужские порывы!» — процитировала она шепотом свою бабку. «Второго шанса может и не представиться», — говорила в свое время та Маше, подмигивая. И Маша решила не пренебрегать уроком и со вздохом выбрала единственную пару обуви, подходящую по цвету к наряду: белые спортивные тапочки.

Однако результат, как ни странно, — это Маша обнаружила уже в метро, отправившись к академику Лебедеву общественным транспортом, дабы избежать пробок, — оказался не так плох. Кедики придавали ее облику некую стильную легкомысленность и много больше соответствовали Машиному характеру, чем если бы вдруг она встала, к примеру, на элегантные каблуки.

Академик Лебедев жил в сталинском доме на Большой Полянке, столь густо увешанном по периметру мемориальными досками, что сразу же становилось ясно — простые люди в этот дом не попадали. Из двух имен, названных Анной Шварц, найти очень пожилого академика в добром здравии казалось наименее реальным. Но жизнь распорядилась так, что аспирант Лебедева, Носов, умер от лейкемии во Франции еще в начале двухтысячных. А Лебедев, судя по телефонной с ним беседе, был жив и вполне бодр. Дверь, лаковую, дорогую, но совсем не современную, открыла перед Машей приятная женщина с круглым лицом и косой, сложенной бубликом на затылке.

— Это вы с Петровки? — спросила она чуть удивленно. И Маша вспомнила — ах да, платье! Ее легкомысленный облик! И полезла за удостоверением, но женщина остановила ее плавным движением руки: — Проходите, пожалуйста.

Она провела Машу в круглый холл, от которого отходили пять дверей. Одна из них оказалась приоткрыта — за ней был виден кухонный стол с нежно-зеленым капустным кочаном. Морковка, лук. А дальше — большое окно и густая тополиная листва старого московского двора.

— Щи готовлю свежие, — угадав направление ее взгляда, сказала — жена ли? домработница?

И толкнула противоположную дверь, за которой было темно и пахло лекарствами. Маша моргнула, пытаясь привыкнуть к смене освещения: пещера, подземелье какое-то.

— У академика больные глаза, — пояснила шепотом женщина и громко сказала: — Иван Ильич, это к вам!

Едва привыкнув к полутьме, Маша разглядела широкую кровать, окно, занавешенное плотными шторами: сквозь тончайшую щель светило солнце, пыльный луч падал на столик на колесиках, уставленный разнокалиберными коробочками с лекарствами.

— Сейчас. — Женщина щелкнула выключателем, и на тумбочке у кровати зажглась старорежимная лампа под зеленым абажуром. Странный, кажущийся призрачным по сравнению с дневным свет осветил лицо старика в пижамной куртке, лежащего на постели. Старик пошевелил кистью: раздалось тихое жужжание — изголовье кровати вдруг приподнялось: постель медленно, но верно стала превращаться в кресло.

— Добрый день, — произнес хриплый старческий голос.

— Здравствуйте, — ответила Маша, вглядываясь в морщинистое лицо с мощным носом и надбровными дугами.

А женщина придвинула ей стул:

— Присаживайтесь, — и вышла из комнаты.

— Простите, что беспокою вас, Иван Ильич, — начала Маша, но старик поднял вверх крупную полную кисть.

— Не извиняйтесь. — Он улыбнулся, обнажив отлично сделанные искусственные зубы. — Юная девушка в белом платье приходит поговорить со мной о делах давно минувших дней. Это я должен благодарить вас, а не вы — извиняться.

Маша улыбнулась в ответ:

— Я хотела побеседовать о профессоре Шварце.

— О Боре? Но я думал, убийца найден?

— Да, найден. Но… Мне все равно необходимо прояснить для себя некоторые вопросы. — Маша почувствовала себя неловко.

Лебедев сдвинул кустистые брови:

— Что ж, барышня, проясняйте. Чем смогу — помогу.

— Видите ли, вы один из тех немногих, кто тесно общался с профессором до его отъезда в Америку. И мне важно узнать, чем вы тогда занимались…

Академик кивнул:

— К несчастью, мы с Борей никогда не работали над совместными статьями или одной проблематикой. Скорее, шли некоторое время в научной карьере параллельными путями. — Старик поерзал на кресле-кровати, устраиваясь поудобнее. — Боря, знаете, из молодого поколения генетиков, уже избавившихся от гнета лысенковщины. Но в его характере присутствовало и нечто, отличавшее старую школу… — Лебедев пожевал губами. — Он был не мастер говорить какие-то высокие слова. Но то, что исследовательская наука — самое высокое в жизни, разумелось само собой.

— Много работал? — улыбнулась Маша.

— О да! Еще будучи моим аспирантом, бил все рекорды упорства, сидел в лаборатории по шестнадцать часов.

Лебедев вздохнул.

— Мне радостно было видеть это, потому что мое поколение ученых еще высылали в конце 50-х за наши убеждения в лагеря. Вы вот верите в существование естественного отбора у человека?

Маша осторожно кивнула:

— Конечно.

— Вот видите. Вам это кажется очевидным. А по тем временам такая тематика считалась чуть ли не криминальной.

— Социал-дарвинизм? — улыбнулась Маша. — Евгеника — служанка фашизма?

Лебедев вдруг заквохтал, задыхаясь, как старая курица, и, испугавшись в первую секунду, Маша поняла, что старик смеется. Приподняв подрагивавшей рукой тяжелые очки, он вытер слезу и благосклонно воззрился на Машу:

— Приятно иметь с вами дело. Я ведь, знаете, за свою позицию еще успел погулять в лагерях: помню, как решал вопрос, почему элементарно, по законам Менделя, наследуется иммунитет у растений к самым различным грибковым заболеваниям, нагружая тачку, которую затем отвозил к растворному узлу… Понятно, что, вернувшись в Москву, я стал осторожнее высказываться. Вот этого, осторожности, оглядки, у Бори не было совсем. Он был свободен. Даже слишком.

— Что вы имеете в виду?

Лебедев вздохнул:

— Для вас, барышня, явление мутационного процесса, концентрация деталей, андрогенез, корреляционные связи — бессмысленный набор слов, но вы должны понять одно: любая эмпирическая, экспериментальная генетика должна быть осторожной, аккуратнейшей. Мы по локти засовываем руки в Божественное творение, и делать это надо… очень бережно. — Лебедев опять пожевал губами и кинул на Машу тяжелый взгляд исподлобья.

— Вы чего-то недоговариваете. — Маша улыбнулась. Она не была уверена, что правильно поняла возвышенную тираду.

Но академик не улыбнулся в ответ, а громко вздохнув, некоторое время, казалось, разглядывал выступающие на старческих руках крупные вены.

— Хорошо, — сказал он наконец. — В конце концов, Борю уже не воротишь, да и знаю я немного. — Он повернулся к Маше и пошевелил седыми бровями: — Да и просто-напросто не могу отказать женщине в таком платье!

— Спасибо. — Маша оправила крепдешин на коленях: знал бы Андрей, что его подарок так помогает в делах следствия!

— Девяностые годы, годы хаоса и разбазаривания советской науки, пришлись на конец моей карьеры и на расцвет Бориной. Он, как я говорил, работал как бешеный, сидя в лаборатории почти безвылазно, и почти никуда не выходил, разве что в военную столовку метрах в трехстах, где обедал и ужинал, забирая продукты на завтрак, если не ночевал дома. Вскоре институт наш сдали в аренду каким-то кооперативам — наплодившиеся в годы лысенковщины непрофессионалы, ставшие к началу 90-х большим начальством, не стеснялись заработать. Вот тогда Боря и ушел в частный сектор.

Маша нахмурилась:

— В какой частный сектор? Он же работал над эмбриональной генетикой, где могли понадобиться… — и вдруг осеклась. А Лебедев вновь перевел взгляд на свои руки и вздохнул.

— Дальше все, что я вам говорю, следует делить на десять. Говорят, он проводил опыты на человеческих эмбрионах. Опыты были запрещены во всем мире, но в тот конкретный период «лихих 90-х», как бы вам сказать… Сместились понятия того, что может и не может себе позволить ученый, общая вседозволенность лишала ориентиров самых стойких. А дальше…

— А дальше? — Маша, замерев, во все глаза смотрела на старого ученого.

— Дальше случился скандал. Деталей я не знаю, слышал только слухи от общих коллег о погибшем при рождении младенце. Но ясно одно: именно поэтому Шварц был вынужден срочно принять приглашение Гарвардского университета и уехать из России. Честно говоря, я был очень удивлен, что он решил вернуться. Впрочем, старых связей, в том числе и со мной, Боря не поддерживал. — И Лебедев посмотрел на Машу грустно и чуть виновато. — Иногда так случается, что ученый чувствует себя демиургом. Всесильным Творцом, которому подвластна материя. И это всегда ведет к последствиям. Трагическим последствиям, Мария.


* * * | " Красные цепи"-"Единая теория всего"-"Мария Каравай". Книги 1-11 | Андрей