Глава 29

Мари

Я еду в Сапфировый Дом, манящий меня, словно пение сирены. В темное время суток я там еще не была, и вид, конечно, валит с ног: красиво, как в сказке, захочешь, не представишь. Стоя на обрыве, я смотрю на переливающийся огнями город и вспоминаю тот день, когда Саймон впервые привез меня сюда.

Мой муж, купивший этот легендарный особняк в ту пору, когда он меня обожал. Думая об этом, я чувствую, как в сердце разверзается дыра.

Я вхожу в темный дом, иду по пустынным комнатам, всюду включаю свет, чтобы привнести в помещения хоть немного домашнего тепла. Бесполезно. Все равно чувствуется, что дом необитаем. Никогда не бываю одна по ночам. Со мной всегда моя семья.

Неужели это то, что меня ждет? Да, страшная перспектива. Прежде я даже не догадывалась, как мне нужна семья, как я хочу быть женой и матерью, и что я могу быть хорошей женой и матерью.

В кухне я ставлю кипятиться чайник и, прислонившись к рабочему столу, жду. Лампы здесь излучают неприятный зеленоватый свет. В первую очередь, решаю я, надо будет заменить освещение на более теплое. Неужели Хелен это устраивало? Представляю, как она десятилетиями жила одна в этом гигантском особняке в компании лишь своих собак – Пэрис и Тоби. Почему она здесь осталась? Почему не продала особняк и не нашла где-нибудь более привлекательный домик? От продажи она выручила бы очень много денег. Я задумалась об этом впервые, и теперь недоумеваю, как мне раньше эта мысль в голову не пришла. Может, Хелен что-то скрывала? Или исполняла епитимью?

С кружкой чая я иду в гостиную, раздвигаю стеклянные двери и сажусь на террасе. Шум и запах моря расслабляют мышцы шеи.

Какой кошмар! Неужели я и впрямь надеялась, что мой обман сойдет мне с рук?

Да. А почему бы нет?

И все же теперь, когда правда открылась, я испытываю облегчение. Моя жизнь перевернулась вверх дном, но я наконец-то могу говорить о себе без утайки. Люди, которым я дорога, имеют возможность узнать, какая я на самом деле. Люди по обе стороны разделительной черты. Те, кто знает меня как Джози, очевидно, я имею в виду Кит; и те, кто любит Мари. Маленькими глоточками потягивая чай, я наблюдаю за луной, скользящей по поверхности воды. Интересно, как отреагирует на это Нэн? Гвенет?

Мама.

Мой факел ненависти к матери пылает так давно, что я воспринимаю ее только как соломенное чучело^[41], которое сама сотворила из нее. Но теперь, когда лунное сияние и море обволакивают меня тем же светом, что и в детстве, я вспоминаю ее с другой стороны. Ту маму, которая с чуткостью отнеслась к Дилану, дала пропащему юноше пристанище. А ведь в ту пору, когда это случилось, она была моложе меня, поражаюсь вдруг я. Меня она родила в двадцать один год. Значит, ей не было и тридцати, когда к порогу нашего дома прибило Дилана. Сексуальная молодая женщина, доставшаяся в жены человеку, который был гораздо старше нее.

Спиной прислонившись к стене, я думаю о том, что это была за жизнь для нее. Отец был почти на пятнадцать лет старше мамы и в первые годы их брака сходил по ней с ума.

Когда он начал заводить любовниц? Когда она узнала?

От этих мыслей мне становится грустно.

Непонятно откуда всплывает одно давнее воспоминание. Мне тогда было четыре-пять лет. Мы с мамой вместе сидели на просторной террасе нашего ресторана и смотрели на океан. Она пела мне – балладу о русалке, предупреждавшей моряков о кораблекрушении. Картина разворачивается перед глазами, словно живая: плеск волн, безмолвная луна, голос матери, ее руки, обнимающие меня. Узел в груди начинает нещадно ныть.

Мама.

В тот день, когда произошло землетрясение, мы с ней были в Санта-Крузе. Она купила мне мороженое, но не потому, что я его любила, – это было ее любимое лакомство. Мною владела неизбывная печаль, я пребывала в оцепенении, живот после аборта жутко болел. Мама была на удивление молчалива.

– Ты как? – наконец спросила она.

– Мне так горько, – покачала я головой, борясь со слезами.

Она взяла меня за руку.

– Знаю, милая. Мне тоже. Тебе еще рано иметь детей, но однажды они у тебя будут, а я, счастливая бабушка, буду их страшно баловать.

Пульсирующая боль в груди распространялась по телу, нестерпимо сдавливая горло.

– Но ведь этот…

– Знаю, милая. Но тебе только-только пятнадцать исполнилось.

И в этот момент затрясло. В принципе, для нас это не было незнакомое явление, но тогда прямо слышно было, как подземная волна с гулом катится к нам. При первом толчке здание задребезжало, закачалось, столовые приборы, стеклянная посуда и выпечка полетели с прилавка на пол. Почти в ту же секунду витринное стекло затрещало и рассыпалось на осколки. Мама схватила меня за руку, рывком подняла со стула и потащила к выходу. Начал рушиться потолок. Мне на голову свалился большой обломок. Я упала. Руку мамы вырвало из моей ладони. Я завопила, призывая ее. Казалось, я теряю сознание, сердце перестает биться.

Мама склонилась надо мной, перекинула мою руку себе на шею.

– Держись!

Она помогла мне подняться на ноги, и мы вместе заковыляли на улицу. Но и там было столпотворение. Люди кричали, вокруг все падало, ломалось, слышались стоны.

В глаз мне заливалась кровь. Я прижала ладонь к пульсирующей ране на голове. Порез был большой, и очень скоро кровь струилась по моей руке. Мама крепко обнимала меня, пока земля дыбилась и сотрясалась, разрушая все, что на ней стояло. Толчок был сильный, сопровождался грохотом. Я пыталась не впасть в бесчувствие. Казалось, этот кошмар никогда не кончится, хотя потом сказали, что землетрясение длилось всего пятнадцать секунд.

Когда земля наконец успокоилась, мама разжала объятия и огляделась.

– Боже всемогущий, – охнула она. И я тоже увидела.

Воздух потемнел от стоявшей столбом пыли и летавшего мусора – как после взрыва бомбы. Фасады домов превратились в груды кирпичей на тротуарах. Одно здание вообще схлопнулось, как карточный домик. Люди плакали, кто-то причитал. Я увидела мужчину в коконе пыли, словно на него надели мешок муки. Сирены заходились воем. Пахло газом.

Голова моя раскалывалась от боли и шума, с локтя на землю стекала кровь. Какая-то женщина подскочила ко мне, на ходу стянув с себя свитер.

– Сядь, пока в обморок не грохнулась, – велела она, прижимая свитер к ране на моей голове. – Мамочка, вам тоже нужно присесть.

– Боже мой! – вскричала мама и залилась слезами. Она хотела обнять меня, но ее била сильная дрожь, что напомнило мне про землетрясение, и я со стоном шарахнулась от нее. Она села рядом.

– Тебе нужно в больницу.

– Кит нужно позвонить! – опомнилась я. Если здесь так ужасно, что же произошло с «Эдемом»? Легкие от паники сжались – не продохнуть. Я схватила маму за запястье. – Кит!

– Я позвоню, позвоню. – Мама встала, осмотрелась, обратила на меня взгляд. – Ты заливаешься кровью. Я не хочу оставлять тебя.

Женщина отняла от моей головы свитер.

– На рану придется накладывать швы. Идти можешь?

Я попыталась встать, но тут снова гул, очередной толчок. Я не устояла на ногах. Кто-то опять прерывисто заголосил. Мама упала на четвереньки.

– Больница слишком далеко. Нужно вызвать скорую.

– В радиусе ста миль не найти ни одной свободной скорой.

– Давайте останемся здесь. Медики вот-вот сюда подъедут.

Женщина, что помогала нам, по-видимому, привыкла решать проблемы. Раздумывая, она посмотрела вокруг, потом опустилась на землю возле меня.

– Вы правы.

В моей голове опять зашумело.

– Кит, папа! Нужно им позвонить!

– Да. Правильно. Надо позвонить домой, – сказала мама. – Пойду поищу телефон.

Я кивнула. Меня тошнило, голова кружилась, сил хватало лишь на то, чтобы сидеть, привалившись к цветочному ящику, и покачиваться из стороны в сторону. Я была заляпана кровью, внутренности спазматически сжимались в ритме колебаний земли или, может быть, океана.

Вернулась мама. Бледная, как полотно.

– Никто не отвечает, – сообщила она.

Оставалось только ждать. И мы ждали. Мимо брели какие-то люди. Кто-то пытался проехать на машинах по развороченным улицам, по которым ехать было невозможно, потому что на дорогах волнами громоздились глыбы разломанного асфальта. Маленькие дети визжали во все горло. В нос бил запах дыма, от которого темнота становилась еще чернее. Наконец вой сирен возвестил о прибытии полицейских и медиков; они принялись осматривать раненых, которые валялись всюду, словно мусор.

Мы сидели прислонившись друг к другу. Я все думала, как же мы будем добираться домой.

Прошло несколько часов прежде, чем мне наконец-то обработали и зашили кровоточащую рану. К тому времени я уже осоловела от боли и ужаса и по сей день толком не помню, как мы добрались до «Эдема». Совершенно незнакомый человек подвез нас на джипе. Наш добрый самаритянин.

Свет не горел. На том месте, где стояли дом и ресторан, зияли чернота и пустота. После пережитых за день треволнений я никак не могла сообразить, что видят мои глаза.

А потом поняла. Сердце в груди заходило ходуном, дробясь на тысячи осколков. Я выскочила из машины и закричала что было мочи:

– Кит!

Она выбежала в свет фар. По ее грязному лицу струились слезы. Я обняла ее так крепко, что думала, голова сейчас отвалится от боли.

– Где отец? – спросила мама.

Кит покачала головой. Показала.

Берег бухты усеивали останки нашего дома и ресторана – груды обломков, столь же невразумительные, какой в считанные секунды стала мама. Она издала вопль, потом снова закричала и коленями рухнула на каменистую землю.