Глава 24

Кит

Утром следующего дня я плыву на пароме в Хаф-Мун-Бей. Спокойна, как хирург. Хотя, если честно, в применении к хирургам, под словом «спокойный» подразумевается «бесчувственный». Встречаются, конечно, и эмоциональные хирурги, но тот, кто хочет преуспеть в этой профессии, должен быть немного роботом. На стажировках в хирургическом отделении я превращалась в комок нервов. Неотложка мне всегда была ближе.

Ладно, бог с ним. Я пью кофе на почти пустом пароме. Во всяком случае, от центра он отчалил почти пустой. Там столько народу сошло, что можно только удивляться, где они все здесь поместились.

Паром этот не ориентирован на туристов, поэтому я сижу у окна и смотрю на живописные вулканические острова. Думаю: а если бы один из них начал извергаться, выделяя тепловую энергию, в 100000 раз превосходящую энергию взрыва атомной бомбы, сброшенной на Нагасаки? Что это было бы за зрелище? Даже представить трудно, глядя на безмятежную синеву океана и еще более синие острова. По моей просьбе Хавьер не остался у меня на ночь, и я спала так крепко, что лицо до сих пор измято.

Но, должна признать, утром мне не хватало его общества. Он не прислал сообщения. Я сама собралась было написать ему, но передумала. Он знает, что у меня запланирована встреча с сестрой: я отправила ей эсэмэску вечером, когда мы с ним возвращались в гостиницу, и она сказала, куда хотела бы поехать со мной.

Одновременно жду и страшусь этого.

С мамой тоже пока еще не поговорила: не знаю, что ей сказать. Да, она жива. Да, у нее все хорошо. Просто чудесно! И у тебя двое внуков девяти и семи лет, о существовании которых ты даже не подозревала.

Нет, лучше сказать как-то иначе, как советовал Хавьер.

Посему разговор с мамой я откладываю на некоторое время, решив, что позвоню ей после встречи с сестрой.

Паром движется плавно, и через несколько минут после отплытия я сознаю, что вода, как обычно, влияет на меня чудодейственно. Наблюдаю за парнем на байдарке. Он сначала уклоняется от кильватерной струи моторной лодки, а потом въезжает в нее и радостно вращается на месте, вызывая улыбку на моих губах. Я влюбляюсь в этот уголок света. Здесь столько воды, столько неба. Мне нравятся здешние городки с крытыми пешеходными дорожками и разношерстными магазинчиками – они как будто из другого времени. Мне нравится подлинная красота местных пейзажей, своим великолепием затмевающих все сущее. Красота настоящего времени.

Как и окруженная холмами укромная бухта, куда везет меня паром, – ее я еще не видела. У пристани пришвартованы десятки парусников и яхт самых разных размеров; на склоне холма, что высится над ними, беспорядочное скопление домиков. Я схожу на берег. Джози уже ждет меня. Волосы у нее убраны назад, глаза прячутся за солнцезащитными очками, в руке – шляпа, которой она машет мне.

Я поднимаю руку, восхищаясь собой и одновременно ненавидя себя за свое внешнее спокойствие. На самом деле я нервничаю, возбуждена до дрожи и нахожусь на грани слез, но, если разревусь, возненавижу себя еще больше.

Приближаясь к Джози, я вижу, что по лицу ее струятся слезы, и это приводит меня в ярость. Она бросается ко мне, но я останавливаю ее, выставляя вперед руку. Произношу ледяным тоном:

– Нет. Вчерашняя встреча застала меня врасплох, но ты все эти годы знала, что я с ума схожу от горя, и позволила, чтобы я страдала, думая, что ты погибла. Джози, как ты могла так поступить?

– Мари, – поправляет она меня, понижая голос. – Теперь меня зовут Мари.

– Я не… – Мне хочется ее ударить.

Должно быть, она поняла это по моему лицу.

– Я готова выслушать все твои упреки. – Джози сдвигает очки на макушку. Под глазами у нее круги. – Ты можешь кричать на меня сколько влезет, и я постараюсь честно ответить на все твои вопросы. Но давай… не здесь… ладно? – Глаза у нее будто черные пуговки, точь в точь как у отца. Я тону в их глубине.

– Ладно, – уступаю я, смягчаясь. – Ты хорошо выглядишь, Джо… Мари. Очень хорошо.

– Спасибо. Я не пью пятнадцать лет.

– С тех пор, как погибла?

Она высоко вскидывает подбородок и смело встречает мой взгляд: за это ее совесть не гложет.

– Да.

– Мама, вообще-то, тоже.

Глаза ее на мгновение вспыхивают.

– Даже так?

– Да.

Она смотрит на меня, открыто рассматривает – волосы, лицо, фигуру.

– Ты стала красавицей, Кит.

– Спасибо.

– Я все время ищу о тебе информацию в Интернете. Читаю о тебе на маминой страничке в «Фейсбуке».

– Вот как? – И в этом у нее было огромное преимущество передо мной, осеняет меня. Пока я скорбела о ней, выискивая в толпе ее лицо, она читала обо мне в соцсетях. Качая головой, я отвожу глаза.

– Ты – врач, – тихо говорит она, тронув меня за руку, в том месте на сгибе локтя, где татуировка. – И у тебя прикольный кот.

– Бродяга, – чуть оттаиваю я.

Она улыбается, и эта непринужденная улыбка преображает ее лицо: передо мной моя утраченная сестра – Джози, которая читала мне, с которой мы придумывали всякие шалости. Я едва не сгибаюсь в три погибели, словно получила удар под дых.

– Эй, – ласково произносит она. – Тебе плохо?

– Не очень хорошо. Никак не могу прийти в себя.

– Я тебя понимаю. Мне тоже тяжело, хотя сама я всегда знала правду. – Она мягко направляет меня к стоянке. – Я прихватила для нас кое-что из еды. Подумала, что нам лучше поехать в одно чудесное местечко, где мы могли бы просто поговорить. В ресторане или в любом другом людном месте это будет не совсем удобно.

Я вспомнила, как ревела на плече у Хавьера.

– Пожалуй, ты права.

Она ведет меня к своей машине, черному внедорожнику – довольно компактному, но роскошному автомобилю. Вещи на заднем сиденье явно принадлежат детям. Я открываю дверцу с правой стороны, но затем вижу руль и обхожу машину, сажусь слева. В пассажирское кресло.

– Извини за бардак, – говорит она. – Я ввязалась в один новый проект, и… в общем, ни черта не успеваю.

– Ты аккуратностью никогда не отличалась.

Она весело смеется.

– Что правда, то правда. И этим всегда тебя бесила.

– Да уж.

– А у тебя это откуда, черт возьми? Не от мамы же. – Джози заводит машину. Двигатель оживает, тихо гудит. Гибрид, определяю я. Плюс в ее пользу. – Придется прокатиться немного, но дорога не ужасная. Воды?

– Да, давай.

Джози подает мне металлическую бутылку воды. Та на ощупь ледяная.

– С некоторых пор Сара объявила пластик вне закона. – В ее речи слышится слабый новозеландский акцент: слоги слегка укорочены. – У нас дома вообще нет ничего из пластика.

Мы выезжаем со стоянки. Я спокойна, эмоции свои подавила и держу в узде. Наш путь пролегает по холмистой местности. Мы взбираемся на один крутой склон, делаем круг, спускаемся по другому, потом снова вверх, в центр городка, столь же причудливого, как все прочие, что я здесь видела.

– Это Ховик, – докладывает Джози. Застроенные домами улицы сбегают к воде.

– Милый городок. Вообще место красивое.

– Да. Я его люблю. Мне здесь легче дышится.

– Мы не можем спать, если не слышим шума океана.

Она с шипением втягивает в себя воздух и, стрельнув взглядом в мою сторону, снова сосредоточивается на дороге.

– Точно.

– То-о-о-чно, – протяжно повторяю я, имитируя ее выговор. – По тебе теперь не скажешь, что ты американка.

– Переняла местный акцент? – спрашивает она, специально глотая отдельные звуки в словах.

– Есть немного. Твоя речь как будто похожа на австралийскую, хотя мне трудно судить.

– Кит, ты много путешествуешь?

– Нет, – отвечаю я, впервые позволяя себе быть самой собой. – Вообще не путешествую, но с тех пор, как приехала сюда, все время недоумеваю, почему я не бывала здесь раньше.

– Много работаешь, наверно.

– Да. И у меня накопилась уйма отпускных дней. – Я гляжу в окно на море, искрящееся с другой стороны холма. – Нет, серьезно, ты только посмотри, какая красота. Почему я раньше ничего этого не видела?

– И чем же ты занимаешься, если не путешествуешь?

– На доске катаюсь. – Я раздумываю, пытаясь вспомнить, чем еще наполнена моя жизнь. – На доске катаюсь, работаю и вожусь с Бродягой.

Это звучит жалко, что усугубляет мое раздражение, когда она уточняет:

– Значит, ты не замужем?

– Нет. – Во мне снова булькает, плавится огненная лава. Я думаю о своем пустом доме и о девочке – моей племяннице, – которая вчера на набережной сообщила мне, что она проводит эксперименты. – А вы давно женаты?

Джози крепче сжимает руль. Костяшки пальцев на ее изящных загорелых руках белеют. На одном я замечаю обручальное кольцо – не броское, но с красивым светло-зеленым драгоценным камнем.

– Одиннадцать лет. А вместе мы тринадцать. Познакомились в Раглане.

– Подожди. В Раглане? В том самом Раглане? – Для меня, Джози и Дилана это было одно из священных мест, которые мы постоянно перечисляли друг другу, как молебные воззвания в литании.

– В том самом, – улыбается она. – Роскошное место. Кстати, не так уж далеко отсюда. Можно съездить на днях, если есть желание.

– Может быть. – Весь наш диалог – это какой-то сюр. Но, в принципе, самый обычный. А о чем говорить с человеком, с которым не виделась много лет? С чего начать? Серфинг – один из наших языков общения.

– Ты здешние волны уже успела опробовать? – спрашивает она, словно по сигналу.

– Ездила в Пиху. Собственно, это и натолкнуло меня на мысль обзвонить серфинговые магазины. Так я тебя и вычислила.

– Умно.

Мы обе на время умолкаем. Только радио тихо играет в машине.

– А как ты вообще сообразила, что меня надо искать в Окленде? – наконец спрашивает она.

– Увидела тебя в новостях, в репортаже про пожар в ночном клубе, где погибли дети.

– Так я и думала, – вздыхает она и, помолчав, добавляет: – Ужасный был вечер. Я как раз с подругой ужинала в Бритомарте, когда клуб загорелся.

– В итальянском?

Она пристально смотрит на меня.

– Да. Откуда знаешь?

– Справлялась о тебе там. Мне сказали, что ты у них бываешь, но как тебя зовут, они не знают.

– Молодцы девчонки.

Ни стыда, ни совести, возмущаюсь я. Столько лет лгала и еще радуется, что ее прикрыли. Кровь бросается мне в лицо.

– Мама тоже видела тот репортаж. Это она отправила меня на поиски.

– Х-м-м, – ничего не выражающим тоном произносит моя сестра.

– Она стала другой, Джози.

– Мари.

– Ну конечно. Все, что неудобно, лучше просто вычеркнуть из жизни.

Она искоса поглядывает на меня.

– Это было не так.

Я отворачиваюсь к окну, недоумевая, зачем я вообще сюда приехала. Может быть, я была бы счастливее, не зная, что она жива. Глаза снова застилают слезы, хотя я никогда, никогда не плачу. Про себя я начинаю обратный отсчет от ста.

Мы съезжаем с главной улицы на грунтовую дорогу, что тянется в горку под сенью густого леса. По обочинам растут древовидные папоротники и цветущие кустарники. Сама тропа неровная, в рытвинах и ухабах. Она обрывается перед домом, о котором я видела очерк на новозеландском телевидении.

– Его показывали в новостях. Зачем ты привезла меня сюда?

Джози глушит мотор и смотрит на меня.

– Хочу, чтобы ты увидела, какую жизнь я создала здесь для себя.

Я упрямлюсь, отказываясь выходить из машины.

– Ты расскажешь мне правду о том, что случилось? Или так и будешь кормить меня ложью?

– Клянусь всем, что для меня свято, ты больше никогда не услышишь от меня ни одного лживого слова.

Я открываю дверцу и выскакиваю из машины. Я не уверена, что хочу знать всю правду. Предстоящий разговор внушает мне чувство опустошающей тревоги. Я задираю голову, глядя на ясное голубое небо, и мне вдруг кажется, что из темных уголков моего сознания начинают выползать всякие смутные домыслы и догадки. Руки покрываются гусиной кожей, хотя нас обдувает ласковый теплый ветерок. Мы идем к дому. Я растираю руки, пытаясь успокоиться.

– Что это за место?

– Сапфировый Дом. Его выстроила для себя известная новозеландская актриса тридцатых годов – Вероника Паркер. Ее здесь убили.

– А с виду дом совсем не зловещий.

У входа в особняк моя сестра – никак не привыкну к ее новому имени – останавливается и показывает туда, откуда мы приехали. Вдалеке виднеются океан и большой город.

– Ночью весь город – море огней до самого берега.

– Прекрасно. В общем, у тебя есть особняк и семья. И больше никаких проблем.

– Я это заслужила. Но давай все-таки войдем в дом? Прошу тебя.

Я делаю вдох. Киваю.

Она отпирает центральную входную дверь. Следом за ней я захожу в прохладу. Интерьер тот самый, что показывали в телеочерке, но в натуре он производит более сильное впечатление. Из круглого холла доступ сразу в несколько комнат; здесь же находится лестница, что ведет на верхний этаж. И все оформлено в стиле ар-деко.

– Потрясающе.

– Да. Пойдем.

Я иду за ней в длинную комнату, из которой открывается вид на море – волнующееся зеленое море, простирающееся до самого горизонта. Перед домом – широкий газон, который стелется, наверно, до крутого обрыва. Через стеклянные двери я ступаю на траву. Бархатный ветерок приятно холодит кожу, вздымает мои волосы. Я ловлю их и поворачиваюсь лицом к дому. Вдоль всего верхнего этажа тянутся балконы.

– Матерь божья! – восхищенно выдыхаю я. – Какая красота!

– Перепродажей домов я занимаюсь с 2004 года. Начала еще в Гамильтоне. Когда познакомилась с Саймоном, он жил в Окленде. Саймон убедил меня переехать сюда к нему. Рынок здесь просто бешеный, похлеще, чем в Области залива^[35], и я неплохо преуспела.

– А этот дом – тоже для перепродажи?

– Не совсем. – Джози сует руки в задние карманы. Она все такая же стройная, и грудь у нее по-прежнему маленькая, но ее теперешняя прическа ей идет. – Я влюбилась в этот дом и в предания, что его овевают, почти сразу, как приехала сюда. Мы какое-то время жили вон там, и из окна гостиной я все время смотрела, как он сияет здесь на холме. На восходе солнце окрашивает его в розовый цвет, и он становится похож на… – Она делает паузу, глядя на меня, потом на особняк. – На русалочий дом.

Я складываю на груди руки.

– Семья Саймона живет в Окленде испокон веков. Они прибыли сюда в числе первых поселенцев, так что он знает здесь всех и всегда в курсе местных событий, а его семья уже целое столетие «барахтается» – произнося последнее слово, она изобразила кавычки, – в сфере недвижимости. Когда владелица дома умерла, Саймон быстренько подсуетился.

– Потому что он любит тебя.

– Да, – подтверждает моя сестра, поворачиваясь ко мне.

Я лишь мельком взглянула на нее и снова обращаю взгляд на дом.

– Выяснив твое имя, я стала искать о тебе информацию в Интернете и нашла фотографии – твои и твоей семьи. Сразу видно, что он тебя обожает.

– Мы с ним хорошо живем, Кит. Гораздо лучше, чем я того заслуживаю. У нас настоящая, крепкая семья. Мы с ним вместе создали свой мир. Растим детей. И теперь я намерена обустроить для нас всех этот дом.

Я смотрю на море, туда, где с правой стороны на фоне неба вырисовываются кроны древовидных папоротников.

– Но ведь твой мир зиждется на лжи?

Она опускает голову. Кивает.

– Не знаю, почему ты решила, что, если привезешь меня сюда, это как-то повлияет на мои нынешние чувства! – Яростные эмоции, что я стараюсь обуздать, раздирают меня изнутри; от них пухнет голова и сводит живот. – Ты крепко встала на ноги. Прекрасно! Но что это меняет? Ты же инсценировала свою смерть! Заставила нас поверить, что тебя нет в живых!

– Я знаю, что…

– Нет, Джози, не знаешь. Мы устроили по тебе панихиду!

– О да, народу, наверно, пришло уйма – не протолкнуться! Вы как, бомжей наняли, чтобы было кому меня оплакать? Ведь, кроме тебя и мамы, у меня на тот момент никого не было. Но ты ненавидела меня, а я – ее. Так кто же меня оплакивал, Кит?

– Я к тебе ненависти никогда не испытывала! Ты сама себя ненавидела. – Меня душат слезы, но я силюсь сохранять самообладание. – И ты уж поверь, я по тебе скорбела!

– Неужели? – скептически фыркает она. – Скорбела? И это несмотря на то, что я обчистила твою квартиру?

– Я, конечно, злилась на тебя, но ненависти к тебе не испытывала.

– Я звонила тебе. Ты ни разу не ответила.

И это гложет меня больше, чем я хочу себе в том признаться.

– Джози, я должна была сохранять дистанцию, но это не значит, что я тебя ненавидела.

И впервые я вижу ту потерянную Джози, что я знала.

– Прости.

Я качаю головой.

– Я скорбела по тебе. Не хотела, – признаю я, – но скорбела. Мы обе горевали. После твоей гибели долгие месяцы я прочесывала Интернет в надежде найти признаки того, что, возможно, ты выжила. – Тяжело дыша, я мотаю головой. – Долгие годы мне казалось, что я вижу тебя в толпе, и…

Она закрывает глаза, и я снова замечаю на ее ресницах слезы.

– Прости.

– От твоего «прости» легче не становится.

Она подходит на шаг ближе ко мне.

– Кит, как ты не понимаешь?! Я должна была ее убить. Должна была начать жизнь с чистого листа.

Мы стоим лицом к лицу, стоим, сложив на груди руки. Теперь я намного выше нее. Я думаю о том, что, как мне кажется, я знаю о своей сестре, о том, что случилось с ней, с этой миниатюрной женщиной, которая некогда была для меня центром вселенной.

– Как ты это сделала?

– Пойдем в дом. Я заварю нам чай.