Глава 10
Мари
Мы с Роуз на пару отремонтировали и выгодно перепродали шесть домов. Роуз – сбитая грудастая брюнетка, яркий представитель поколения Миллениума. Носит очень короткие стрижки, ходит неизменно в футболках с ироническими надписями, джинсах и винтажных ботинках «Док Мартенс». Ее бойфренд свои курчавые волосы собирает в пучок и носит густую бороду, которая скрывает, как я подозреваю, не самое интересное лицо. Но он хорошо относится к Роуз, и это главное.
Мы встречаемся у Сапфирового Дома. Она визжит и ахает, прямо как я, а деревянные части особняка и вовсе приводят ее в экстаз, она восторгается еще больше, чем я. Отец ее держит склад пиломатериалов, и ей известны все виды древесины, имеющиеся в Новой Зеландии и не только. С благоговением она обводит инкрустированные узоры на стенах в прихожей, и перечисляет породы дерева, использованные при изготовлении лестниц, перил, рам, дверей.
– Отец тут рехнулся бы от счастья. – У Роуз сильный новозеландский акцент, свою речь она пересыпает сленгом из языка маори, и, когда говорит быстро, мне с трудом удается расшифровывать ее слова.
– Я подумала про него, – говорю я. – Может, он знает хороших плиточников.
– Наверняка.
Имея большой опыт совместной работы, мы действуем слаженно. Роуз начинает осмотр с комнаты по левую сторону от входной двери и, двигаясь по часовой стрелке, обходит нижний этаж. В руках у нее пачка постиков и клейкая лента трех цветов, которыми она, уверенно переходя из помещения в помещение, помечает все, что необходимо, по шаблону, который мы вырабатывали годами. Роуз – дипломированный специалист в области дизайна мебели, и я полностью полагаюсь на ее квалификацию, точно зная, что она отличит дешевое старье от достойного внимания антиквариата. Эпоха ар-деко ее любимая. Она сама занимается изготовлением мебели в мастерской, в которой помимо нее работают еще три других краснодеревщика. Много своих изделий они продают в Нейпире, где в 1931 году землетрясение почти все стерло с лица земли. Город был заново отстроен, причем в стиле ар-деко, который тогда как раз был в моде, и теперь его обитателям нужна соответствующая мебель. В конечном итоге Роуз полностью посвятит себя мебели, но пока ее помощь бесценна.
Нижний этаж я отдаю на откуп Роуз, а сама, вооружившись тем же комплектом орудий труда, поднимаюсь наверх и начинаю со спальни. Поставив на кровать коробку с клейкой лентой и постиками, я распахиваю стеклянные двери и выхожу на балкон, чтобы полюбоваться видом, теперь он мой. Сегодня утром море темное и неприветливое, волны раздражительно атакуют берег, в воздухе ощущается приближение шторма. Здесь я так же близка к морю, как в нашем доме у бухты, где окно комнаты, в которой мы жили с Кит, фактически нависало над утесом. Если высунуть из него голову, можно было увидеть прямо внизу под собой скалы, маленькую бухту со ступеньками справа и суровый каменистый извилистый берег, который с левой стороны убегал в бесконечность – тянулся до самого Биг-Сура и еще дальше, до Санта-Барбары и потом до Лос-Анджелеса.
Я ужасно скучала по тому побережью, моему побережью, но Новая Зеландия исцелила меня от этой тоски. Мой приезд сюда не был частью плана – плана как такового вообще не было, – но порой мне кажется, что сама судьба привела меня в эту страну, где зеленые горы и побережье острова, не имеющее ни конца ни края. Здесь мне суждено было встретить мужчину, не похожего ни на кого на свете, влюбиться и выйти за него замуж, родить ему детей. С этим мужчиной, моим Саймоном, купившим мне этот дом, потому что мне он нравится, я буду спать в этой комнате при распахнутых стеклянных дверях и слушать море.
Землю сотрясают слабые остаточные толчки, меня чуть покачнуло. Я хватаюсь за перила, не зная, способен ли дом противостоять землетрясению.
В памяти вспыхивает картина прошлого, в звуковом сопровождении: вой предупредительных сирен, водные потоки там, где их не должно быть, ор нестройных голосов – визг сопрано, наполненные страхом стоны теноров, басы, кричащие от боли. Запахи дыма и газа.
Эти образы блекнут относительно быстро: мелькнули, и их больше нет. Все минувшие годы я надеялась, что вот-вот наконец-то преодолею свое ПТСР[19]. Но излечиться от него не так-то просто. По словам моего психотерапевта, я слишком долго залечивала свою травму с помощью алкоголя и наркотиков, и теперь полное выздоровление займет гораздо больше времени.
Но даже ей известна лишь вершина айсберга. В тот день я ездила в Санта-Круз по скорбному печальному делу, все мое существо затопляли жгучий стыд и горе – слишком сильные эмоции для ребенка, каким я тогда была, хотя сама считала себя взрослой.
Ко времени того землетрясения уже многое было потеряно, но оно окончательно разрушило наши жизни – Кит, мамы и мою, – оставив на каждом из нас неизгладимый след. Порой я особенно остро ощущаю, как мне их не хватает. Обычно это бывает тогда, когда мне хочется соприкоснуться с той реальностью, с тем днем, и я вспоминаю, как стояла на обрыве, глядя на груду бетонно-древесных обломков, что громоздились на берегу. Мы втроем стоим и воем, прижимаясь друг к другу.
Довольно.
Я приступаю к тщательному осмотру спальни. Кровать застелена шелковым покрывалом. Оно слишком яркое, вряд ли оригинал. Я фотографирую его, затем кровать. Откинув покрывало, проверяю матрас – древний и невообразимо пыльный.
Из коробки с рабочими принадлежностями беру блокнот и, делая снимки, записываю информацию. Платяные шкафы – мечта любой женщины. Огромные, просторные, какие и требуются кинозвезде, чтобы разместить свой гардероб. Куда подевались ее наряды? На другой странице я помечаю, что надо бы изучить историю гибели Вероники и выяснить, как распорядились ее личными вещами. Возможно, сестра актрисы передала их в дар или еще куда-то.
В ванной я обращаю внимание на светильники, на типы лампочек, на цвета плитки, но, в принципе, работа здесь предстоит небольшая. Ванная нетронутая, практически новенькая. Кто-то здесь регулярно убирался, пыль толстым слоем нигде не лежит. Два широких многостворчатых окна выходят на море. Я их открываю, впуская бриз.
Острый запах водорослей и соли навевает еще одно сокровенное воспоминание: мы с Кит сидим на одеяле и перекусываем сэндвичами с тунцом и сладостями «Маленькая Дебби». Все это мама нам с вечера собрала в корзину. Позавтракав хлопьями с молоком, мы взяли корзину со снедью и пришли на берег. Мы часто так делали. Она, наша мама, не любила утро.
В тот день было облачно и прохладно, пахло морем и дождем. Мы были в джинсах и толстовках с капюшонами. Уголек сидел с нами, грыз вынесенный на берег обломок древесины, зажав его между лапами.
– Сегодня понедельник? – спросила Кит.
Я выдернула из сэндвича листик салата.
– А то ты не знаешь. – Ресторан по понедельникам не работал. Родители спали допоздна, и мы давно усвоили, что их лучше не тревожить.
– Но ведь в понедельник мы должны быть в школе?
– В школу не обязательно ходить каждый день. А в детский сад тем более. – Я училась во втором классе, и, кроме обедов и полок с книжками, которые нам разрешали просматривать, в школе меня больше ничто не привлекало. Читать я сама научилась еще до того, как пошла в первый класс, а кому нужна вся остальная дребедень? Мои одноклассницы были чванливыми задаваками, любили кукол, наряды и прочую ерунду. А я любила только книги, Уголька, Кит и океан.
Волосы Кит были заплетены в одну длинную косу, с которой она ходила уже пару дней, и оттого лицо ее обрамляли кудряшки, а на макушке они и вовсе стояли дыбом, будто она сунула палец в розетку. Щеки и нос ее усеивали веснушки, летом заметно темневшие от солнца, а кожа у нее была смуглая, почти такого же оттенка, как деревянные стены ресторана, – густого красновато-коричневого цвета. Многие вообще удивлялись, что мы сестры.
Просто Кит пошла в отца. Унаследовала от него бледно-оливковую кожу, темные волосы, большой рот. Она и высокая была, как он, по росту уже меня догнала, хотя я была старше.
– Но мне нравится ходить в школу, – заявила Кит. – Там узнаешь много интересного.
– Уу? Например?
– Мы проводим опыт с растениями.
– И что делаете?
Кит откусила бутерброд и стала в задумчивости жевать его.
– Мы посадили семена пяти разных растений и теперь наблюдаем, какое из них растет быстрее.
– Ну и чушь.
– А мне нравится. У них у всех разные листочки. Одни круглые, другие – вытянутые. Так интересно.
– Надо же. – Какая СКУКОТА, подумала я, но вслух этого не сказала.
– В школе много чем можно заняться.
– У нас и так тут дел полно!
Кит пожала плечами.
– Так сказала бы маме, что хочешь ходить туда каждый день.
– Она будет ругаться, – произнесла Кит, опуская глаза.
Я пихнула ее по ноге.
– Давай тогда я скажу. Пусть на меня покричит, мне все равно.
– Скажешь?
– Скажу. – Я убрала с лица волосы. – Если хочешь.
Она кивнула, ее зелено-золотистые глаза засияли, как пятаки.
– Я очень, очень хочу ходить в школу.
Десятки лет спустя в Окленде я веду пальцем по облицованному плиткой подоконнику. И лишь с появлением Дилана, а к тому времени прошел целый год, Кит стала ходить в школу каждый день. Это он устроил.