Посудомоечная машина
Я ел овощной стир-фрай. От него пахло, как от испражнений базадианина. Я старался не смотреть на него и потому смотрел на Изабель. Впервые смотреть на человеческое лицо казалось меньшим из зол. Но мне в самом деле нужно было чем-то питаться. И я ел.
– Когда ты говорила с Гулливером о моем исчезновении, он что-нибудь тебе рассказал?
– Да, – ответила Изабель.
– И что он сказал?
– Что ты вернулся около одиннадцати, зашел в гостиную, где он смотрел телевизор, извинился, что так задержался, и объяснил, что заканчивал кое-что на работе.
– И все? Ничего более конкретного?
– Да.
– Как думаешь, что он имел в виду? То есть что я имел в виду?
– Не знаю. Но надо сказать, что нормальный разговор с Гулливером по возвращении домой – это не в твоем стиле.
– Почему? Он мне не нравится?
– Последние два года нет. Мне больно об этом говорить, но в твоем поведении трудно разглядеть отцовскую любовь.
– Последние два года?
– С тех пор, как его исключили из Перса. За поджог.
– Ах да. Тот случай с поджогом.
– Я хочу, чтобы ты постарался наладить с ним отношения.
Потом я вышел за Изабель на кухню и опустил тарелку с приборами в посудомоечную машину. Я присматривался к Изабель. Сначала я видел в ней лишь человека вообще, но теперь оценивал детали. Улавливал моменты, которые ускользали от меня раньше, различия между ней и остальными. Она ходила в кардигане и синих брюках, называемых джинсами. Ее длинную шею украшало тонкое ожерелье из серебра. Глаза пристально всматривались в предметы, будто она постоянно искала то, чего нет. Или есть, но ускользает от нее. Точно у всего была глубина, внутреннее измерение.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Изабель. Ее как будто что-то тревожило.
– Хорошо.
– Я спрашиваю, потому что ты загружаешь посудомоечную машину.
– Но ты же делаешь то же самое.
– Эндрю, ты никогда не загружаешь посудомоечную машину. Не обижайся, но дома ты беспомощен, как малый ребенок.
– Почему? Разве математики не загружают посудомоечных машин?
– В этом доме, – с грустью ответила она, – нет. Не загружают.
– Ах, да. Знаю. Конечно. Просто сегодня захотелось помочь. Я помогаю иногда.
– Ну конечно.
Изабель посмотрела на мой джемпер. К синей шерсти прилип кусочек лапши. Изабель убрала его и разгладила ткань. На ее губах появилась улыбка и сразу исчезла. Эта женщина заботится обо мне. У нее есть какие-то сомнения, но я ей небезразличен. Жаль. Помеха делу. Изабель провела рукой по моим волосам, чтобы немного пригладить их. Удивительно, но я не отпрянул.
– Эйнштейновский шарм, конечно, хорошая штука, но это уже слишком, – тихо проговорила Изабель. Я улыбнулся, как будто понял. Изабель тоже улыбнулась, но то была улыбка поверх чего-то другого. Словно она носила маску, под которой скрывалось почти такое же, но менее улыбчивое лицо. – Можно подумать, что у меня на кухне клон с другой планеты.
– Да, – отозвался я, – можно сказать и так.
Тут зазвонил телефон. Изабель вышла ответить и через минуту вернулась на кухню, протягивая мне трубку.
– Это тебя, – сказала она внезапно посерьезневшим тоном. Она смотрела на меня круглыми глазами, пытаясь передать беззвучное сообщение, которого я не понял.
– Алло? – проговорил я.
Последовала долгая пауза. Звук дыхания, а потом мужской голос – он говорил медленно и осторожно.
– Эндрю? Это ты?
– Да. Кто это?
– Это Дэниел. Дэниел Рассел.
У меня замерло сердце. Я понял, что это он, переломный момент.
– О, привет, Дэниел.
– Как ты? Слышал, что тебе нездоровится.
– Да ну, все в порядке, честное слово! Просто легкое нервное истощение. Мозгу устроили марафон, ну, он и сорвался. Мои извилины приспособлены для спринтов. Для марафона выносливости не хватает. Но не волнуйся, я уже в норме. Ничего серьезного. По крайней мере, ничего такого, с чем не справятся правильные таблетки.
– Что же, рад слышать. Я волновался за тебя. Вообще-то я собирался поговорить о твоем потрясающем письме.
– Да, – сказал я. – Но только не по телефону. Давай встретимся. Приятно будет с тобой повидаться.
Изабель нахмурилась.
– Отличная мысль. Приехать к тебе?
– Нет, – отрезал я. – Нет. Я сам к тебе приеду.
Мы ждем.