Глава 6
Причина первая: работа без полномочий
Джо Филлипс[92] ждал окончания дня. Если бы вы зашли в магазин красок в Филадельфии, где он работал, и попросили б галлон краски какого-нибудь оттенка, он предложил бы вам выбрать нужную из таблицы, а потом приготовил бы ее. Он добавлял немного красителя в банку, ставил ее в аппарат, напоминающий микроволновую печь. Там краска интенсивно встряхивалась. Это делало ее цвет однородным. Потом Джо взял бы у вас деньги и сказал бы: «Спасибо, сэр». Затем он снова ждет следующего покупателя и делает то же самое. Снова ждет, снова готовит заказ. Весь день. Каждый день.
Принимал заказ.
Перемешивал краску.
Говорил: «Спасибо, сэр».
Ждал.
Принимал заказ.
Перемешивал краску.
Говорил: «Спасибо, сэр».
Ждал.
И так далее, и так далее.
Никто не замечал, делает ли Джо все правильно или нет. Единственное, что удостаивалось комментария со стороны босса, так это опоздания, за которые он получал нагоняй. Уходя с работы, Джо всегда думал: «Я не чувствую, что как-то изменил чью-то жизнь». Отношение работодателей, по его словам, сводилось к замечаниям с их стороны: «Ты делаешь это вот так. И ты приходишь в это время. Пока ты выполняешь эти требования, все прекрасно». Но он все чаще ловил себя на мысли: «А где возможность меняться? Где возможность роста? Где реальная возможность приносить пользу компании, в которой я работаю? Ведь любой может приходить в указанное время и делать то, что ему велят».
Джо казалось, что его человеческое сознание, понимание и чувства почти порочны. Всякий раз, когда за обедом в китайском ресторане он рассказывал мне о чувствах, вызываемых работой, он вскоре начинал себя упрекать:
– Есть люди, которые отдали бы жизнь за такую работу. И я понимаю это и благодарен за нее.
Она хорошо оплачивалась. Джо мог позволить себе жить с девушкой в приличном месте. Он знал кучу людей, которые не имели всего этого. Он испытывал вину за свои чувства. Но потом мысли возвращались снова.
А он все перемешивал краску.
А он все перемешивал краску.
А он все перемешивал краску.
– Поэтому скука фактически и есть постоянное чувство, которое испытываешь, делая то, что тебе не хочется, – рассказывал мне Джо. – В чем здесь радость? Я недостаточно образован, чтобы все это объяснить, но меня просто не отпускает чувство… что нужно заполнить эту пустоту. А я даже не мог бы прикоснуться и пальцем к тому, что является этой пустотой в действительности.
Джо уходил из дома в семь утра, работал весь день и возвращался в семь вечера. Он начал думать: «Ты работаешь 40–50 часов в неделю. Если тебе это по-настоящему не нравится, просто развивается депрессия и тревога. Возникает вопрос: зачем я делаю это? Должно быть что-то лучше». Он сказал, что начал чувствовать, что больше «нет никакой надежды».
– Нужно, чтобы ты мог решать нормальные задачи, – говорил он, слегка пожимая плечами. Мне показалось, что ему неловко от своих слов. – Ты должен знать, что твой голос имеет значение. Ты должен знать, что если тебе есть что сказать, ты можешь высказаться и изменить что-то.
У него никогда не было такой работы. Он боялся, что никогда и не будет.
Если так много часов бодрствования ты проводишь, убивая себя, с единственной целью прожить еще один день, очень трудно отключиться и по-хорошему пообщаться с любимыми людьми, когда возвращаешься домой. У Джо обычно оставалось на себя пять часов перед тем, как он ляжет спать и снова проснется, чтобы перемешивать краску. Ему хотелось просто рухнуть перед телевизором и побыть одному. В выходные же единственным желанием было изрядно напиться и посмотреть футбол.
Однажды Джо позвонил мне, прослушав несколько моих выступлений онлайн. Он хотел поговорить о наркотической зависимости – теме моей последней книги. Мы договорились о встрече, прогулялись по улицам Филадельфии, а потом пошли перекусить. Вот что он мне рассказал. Джо проработал уже несколько лет, перемешивая краску. Как-то вечером с одним из своих друзей он пришел в казино, где ему предложили маленькую голубую пилюлю. Это было тридцать миллиграммов обезболивающего под названием оксикодон[93] на основе опиума. Джо принял его и почувствовал приятное оцепенение. Через несколько дней он подумал: «Может, он поможет мне на работе?» Он выпил и увидел, что мысли, засевшие в голове, испарились.
– Прошло немного времени, и скоро я начал всегда принимать их перед работой. И на работе равномерно распределял дозу, чтобы пережить день.
Вернувшись домой, он обычно принимал таблетки с пивом и думал: «Я могу справиться со всем дерьмом на работе, зная, что должен сделать то же самое дома».
И он опять перемешивал краску.
Перемешивал краску.
Перемешивал краску.
Я подумал: а не наркотик ли опустошает его так же, как и сама работа? Казалось, устранен конфликт между желанием все изменить и реальностью жизни. В наш первый разговор он решил, что рассказал мне историю своей зависимости. Люди, к которым он обратился за помощью, чтобы отказаться от оксикодона, сказали ему, что он «прирожденный наркоман». Это то, что он рассказал мне сначала. В следующие встречи он поведал кое-что еще. У него были периоды запоя, курение травки, случайный прием кокаина в студенческую пору. Но он никогда не испытывал необходимости принимать его, кроме как на редких вечеринках. И только когда он устроился на эту работу и начал видеть ее как смертельный конец, он начал травить себя.
Когда Джо наконец соскочил с оксикодона, то через несколько тяжело пережитых месяцев чувство невыносимости жизни вернулось. Мысли, от которых он изо всех сил старался избавиться, вновь приходили ему в голову, когда он снова и снова перемешивал краску.
Джо знал, что людям нужна краска. Он осознавал, что должен быть благодарен. Но он не мог вынести мысли, что его жизнь будет такой же еще тридцать пять лет, пока он не уйдет на пенсию.
– Ведь тебе нравится, чем ты занимаешься? – спрашивал он меня. Я на мгновение даже перестал записывать в блокноте. – Когда ты просыпаешься по утрам, ты ведь с нетерпением ждешь своего дня. Когда просыпаюсь я, то ничего приятного не жду от работы… Просто это то, что я должен делать.