Глава 7. Надежно как в банке

Водохранилище Хорстус заполняет собой каньон длиной шесть с половиной миль к западу от города Форт-Коллинса в штате Колорадо. Четыре плотины удерживают воду, их высокие земляные стены хорошо видны из разных частей города. Если одна из них (или больше) не выдержит, то наводнение дойдет до центра меньше чем за полчаса — слишком быстро для хоть сколько-нибудь организованной эвакуации. На основе результатов правительственного исследования было сделано заключение, что город весь или частично «будет серьезно поврежден или разрушен». На восстановление потребуется более 6 млн долларов.

Однако есть одно здание, которое, как ожидается, с легкостью перенесет наводнение. Оно находится на окраине кампуса Колорадского университета, зажатое между Центром подготовки офицеров запаса и легкоатлетическим спорткомплексом. Название на двери гласит: «Национальный центр сохранения генетических ресурсов», но большинству он знаком под старым названием: «Национальный банк семян». Случайный прохожий ни за что не догадается, что за ничем не примечательными бетонными стенами этого здания скрываются лаборатории и криогенные камеры, построенные так, чтобы выдержать землетрясения, метели, долгосрочные отключения электричества и катастрофические пожары. А в маловероятном случае прорыва плотины здание должно всплыть.

«Здесь двойной фундамент, — объяснила Кристина Уолтерс, пока мы входили в широкую внутреннюю дверь. — Как будто это здание внутри здания». Коллекция семян хранится в центральной зоне, защищенной от наводнения высотой в 10 футов. «О торнадо тоже подумали, — добавила она. — Стены из усиленного бетона. Их не удастся повредить, даже если врезаться на кадиллаке на скорости 75 миль в час».

Не очень понятно, зачем кому-то может понадобиться атаковать Национальный банк семян на кадиллаке, но этот образ меня рассмешил. Впрочем, с Крис Уолтерс я очень часто смеялся. Эта энергичная женщина средних лет говорила о семенах с очаровательной смесью понимания и юмора, и после каждой шутки ее глаза улыбались еще долго, хотя беседа могла уже уйти далеко. «Давайте войдем», — сказала она, и еще одна дверь перед нами с шипением отъехала в сторону. Внутри свет автоматически становился ярче там, где мы шли вдоль стеллажей из длинных съемных полок — такие обычно ставят в библиотеках, чтобы занимали меньше места. А притом, что в коллекции более 2 млрд экземпляров, места в Национальном банке семян всегда не хватает.

«Мы относимся к министерству сельского хозяйства, поэтому сельскохозяйственные культуры у нас, несомненно, на первом месте», — объяснила Крис. В коллекции имеется множество разновидностей всех культурных пищевых растений, какие только можно вообразить, а также экземпляры их ближайших диких родственников. Идея заключается не только в том, чтобы создать резервный фонд популярных пищевых культур, но и в том, чтобы сохранить разнообразие генов, которые делают их такими полезными, — от нюансов аромата и питательности до засухоустойчивости и устойчивости к болезням. Семенные фонды хранят тысячи разновидностей растений с расчетом на более важную цель: сохранение биологического разнообразия и лучшее его понимание. «Что это? — спросила Крис, схватив мешочек из серебряной фольги с ближайшей полки. — А, это сорго. Я люблю сорго».

Можно смело сказать, что Крис Уолтерс любит в своей работе не только сорго. Она начала работать в банке семян как постдокторант в 1986 г. и дошла в своей карьере до руководителя всей исследовательской программы, охватывающей множество направлений — от проращивания семян до изучения их генетики. Как и Дерек Бьюли, она говорит, что обязана любовью к растениям дедушке, у которого была ферма. Ее семья много раз переезжала с места на место и никогда даже сада не посадила, но она помнит, как упрашивала маму купить ей маленькие декоративные растения в бакалейных лавках. «Это были обычные колеусы, — сказала она смеясь. — Ну знаете, такие, с фиолетовыми листьями!» В колледже ботанические интересы Крис начали смещаться в сторону семян, но ее путь в науке не всегда был гладок. Один из профессоров даже посоветовал ей изучать «настоящие растения». Но Крис упорствовала, занимаясь высыханием, продолжительностью жизни и физиологией семян. Сейчас, 30 лет спустя, в мире найдется немного людей, лучше понимающих то, что происходит (и что не происходит) внутри семени, пребывающего в состоянии покоя.

«Хватит уже здесь бродить», — внезапно сказала Крис, кладя сорго на место и направляясь к двери. Я с радостью последовал за ней. В холоде семена хранятся значительно дольше, и большие холодильники поддерживают в помещениях с коллекцией постоянную температуру 0 °F (–18 °C). Мы вышли дрожа, с облаками пара вокруг ног, и я теперь понял, почему вешалка снаружи вся занята парками и зимними куртками. Экскурсия продолжилась в другом хранилище, внизу, где семена лежали в еще большем холоде в стальных ванночках с жидким азотом. «У семян разные свойства», — пояснила Крис и рассказала о том, как манипулирование двумя важнейшими факторами, температурой и влажностью, помогло найти наилучшие условия хранения. Когда удалось определить правильное сочетание параметров, результаты оказались просто поразительными. Семя риса в природе сохраняет всхожесть в течение трех — пяти лет, но в семенном фонде может прожить два века. Образцы пшеницы показали даже лучшие результаты и должны были сохраниться вдвое дольше. «Бессмертия не существует, — уточнила Крис. — Ничто не живет вечно». Но семена в таком месте, как Национальный банк семян, подошли к бессмертию на удивление близко.

Когда мы добрались до кабинета Крис, я попросил ее объяснить, как семена делают это: как безжизненная с виду штуковина может так долго оставаться живой. Подобно абсолютно всем специалистам, с которыми я беседовал до этого, она прежде всего подчеркнула, что на самом деле мы очень мало знаем о семенах. Но потом Крис перешла к тому, что ученым все же известно о предмете моего интереса. «Когда семя высыхает, деятельность ферментов замедляется и молекулы перестают двигаться, — объяснила она, снимая стопки книг и бумаг с двух стульев, чтобы нам было куда присесть. — Метаболическая активность практически прекращается». Потом она достала иллюстрации, диаграммы и даже электронную микрофотографию высохших клеток семени. Без воды они выглядели подобно смятым полиэтиленовым мешкам, как попало набитым бесформенными комками. Если вы когда-нибудь доверяли своему трехлетнему ребенку сложить овощи в пакет, то наверняка видели нечто подобное. «Там изрядная мешанина, — сказала Крис, — и ее очень трудно изучать, потому что ничего толком не видно». Но ее собственная научная работа четко показывает, что реакции, необходимые для функционирования растительной клетки, то есть самые основы метаболизма, связаны с водой. Уберите воду, и все процессы остановятся. Верните ее обратно, и семя оживет.

Я спросил ее, будет ли удачной аналогией пакет сухого супа — это ведь тоже просто смесь всяких сушеных продуктов, но, когда добавляешь в нее воду, получаешь вкусную еду. «Да, в некотором смысле, — ответила Крис, но потом нахмурилась. — Разница в том, что происходит, когда добавляешь воду. Из суповой смеси получается суп: куча ингредиентов, плавающих в воде безо всякого порядка. А в случае семени мы получаем упорядоченные функционирующие клетки. Каким-то образом высохшее семя обладает способностью запоминать и восстанавливать свою структуру. Это крайне необычное явление. Большинство клеток не умеют этого делать». Потом она взглянула на меня, и в ее глазах опять вспыхнула смешинка: «Если бы мы высушили твои клетки, а потом добавили воду, то получили бы суп».

К счастью для меня и для большинства представителей царства животных, жизнь и размножение не требуют от нас переносить высушивание. Но есть несколько живых существ, которые научились этому трюку: некоторые нематоды, коловратки, тихоходки и группа крошечных ракообразных, знакомых не одному поколению читателей комиксов. Хотя на самом деле они не носят короны и не красят губы помадой, как на популярных рекламных картинках, тем не менее рачки артемии, выступающие под торговым названием «Морские обезьянки» (Sea-Monkeys), все же замечательные существа. Подобно семенам, их высохшие яйца могут ждать годами — в дикой природе или в почтовом пакете, — и клетки артемий прекрасно вспоминают, как восстанавливаться, когда оказываются в аквариуме. В настоящее время специалисты считают, что у высохших семян и «Морских обезьянок» много общего: их клетки, пребывая в стеклоподобном состоянии, сохраняют жизненные функции. Исследователи-медики недавно смогли сымитировать эту систему, чтобы создать первые стабильные сухие вакцины для использования в местах, где нет холодильников. «Высыхание, несомненно, нас вдохновляло», — рассказал мне один специалист по кори, пояснив, что начали они с артемий, но лучший свой результат получили, когда поместили живую вакцину в мио-инозитол — сахар, получаемый из риса и орехов.

Биология покоя семян находит применение везде, от фармацевтики до космических исследований. Ученые из NASA изучают семена, чтобы создать новые стратегии хранения и выживания для продолжительных космических полетов. Когда астронавты прикрепили капсулу с семенами базилика снаружи Международной космической станции, маленькие зернышки, пребывавшие в состоянии покоя, прекрасно пережили это и нормально проросли после года в открытом космосе. Однако в семенном банке большинство исследований преследуют более приземленные цели: накормить людей в быстро меняющемся мире. Семенные фонды служат гигантскими библиотеками генетического разнообразия, к которым фермеры и растениеводы-селекционеры могут обратиться, когда требуются сельскохозяйственные культуры с определенными качествами. После того как цунами 2004 г. затопило прибрежные рисовые поля от Индонезии до Шри-Ланки, семенные банки быстро предоставили устойчивые к соли сорта, чтобы заново засеять поля. А когда злаковая тля из России угрожала урожаю зерновых в Америке 1980-х гг., исследователи перебрали в семенных фондах более 30 000 разновидностей и сортов, чтобы найти те, что естественно устойчивы к этому вредителю. В условиях, когда коммерческое земледелие все больше сосредотачивается на нескольких наиболее продуктивных массовых пищевых культурах, семенные банки представляют собой важнейший механизм защиты культурных растений от вспышек болезней, стихийных бедствий и постоянной тенденции к снижению разнообразия пищевых растений по всему миру. Ожидается, что в ближайшем будущем они также сыграют ключевую роль в нашей адаптации к другому мировому тренду.

Я посетил Форт-Коллинс в середине мая, но с тем же успехом это мог быть и август. Термометр завис в районе 90 °F (32 °C), день за днем ставя новые рекорды: на 20 градусов выше обычного. Двумя неделями раньше был установлен еще один погодный рекорд — по количеству выпавшего снега. В связи с этим моя беседа с Крис Уолтерс свернула на климатические изменения. «Они уже влияют на то, как мы собираем семена и какие именно», — сказала она. Я попросил привести пример, и она тут же ответила: «Сорго. Оно должно вырасти гигантским». Потом объяснила, что этот высокий африканский злак естественно адаптирован к теплому климату: «Это зерновая культура для жарких и засушливых условий, и мы вскоре будем выращивать его все больше и больше». Учитывая такие планы на будущее, коллекция банка семян уже сейчас насчитывает 40 000 образцов разных видов и сортов сорго.

Если Крис права, то семенные банки будут играть важнейшую роль в эпоху климатических изменений, облегчая наш переход к альтернативным, более теплолюбивым культурам. Но они также защищают сельское хозяйство и от катастрофических событий: войн, стихийных бедствий или политических потрясений, которые могут нарушить работу сельскохозяйственных предприятий. В 2008 г. ученые представили новое международное хранилище семян в норвежском Заполярье. В этом хранилище, врезанном глубоко в склон горы на архипелаге Шпицберген, в темноте, в холодных и сухих условиях хранятся семена, практически не нуждаясь в дополнительном охлаждении или других внешних средствах для поддержания этих условий. «Если снаружи начнутся какие-либо большие проблемы, — заметил его директор-учредитель, — хранилище их переживет». Этот туннель прозвали «Хранилищем Судного дня», и его открытие попало в заголовки новостей по всему миру.

«Страх хорошо продается», — съязвила Крис, когда я упомянул о международном семенохранилище. Но тут же добавила, что все, кто занимается семенами, были благодарны за такую популяризацию их деятельности. Известность повысила значимость их работы и укрепила позиции в вечной борьбе за финансирование. А содержание семенного фонда никак нельзя назвать дешевым делом. Несмотря на то что такие слова, как «сейф» и «банк», предполагают, что достаточно лишь повернуть ключ в замке и уйти, содержание и хранение коллекции семян требует постоянных усилий и заботы. Даже в холодном хранилище образцы постепенно портятся, и их все время надо проверять на всхожесть. «Изначально планировалось делать это раз в семь лет, но на это у нас нет средств», — пожаловалась мне Крис, когда мы осматривали лабораторию проращивания. Мы остановились возле стола, где лаборант показал нам подносы с проросшими бобами — каждый проросток был аккуратно завернут во влажную бумажную салфетку. «Так что сейчас у нас десятилетний цикл… но и на это у нас не хватает денег!»

Без регулярных проверок на всхожесть семена из любого образца могут умереть, а никто и не заметит. «Они погибают от совокупности повреждающих факторов», — пояснила Крис. Небольшие проблемы все время накапливаются, как разнообразные болячки, которые у всех появляются с возрастом. По отдельности ни одна из них не серьезна, но когда семя переходит определенный порог, его всхожесть внезапно падает сразу до нуля. Вся штука в том, чтобы поймать момент до того, как это случится, чтобы семена из образца можно было высадить, дорастить до зрелости, собрать новые семена и пополнить ими коллекцию. Восстановление старых образцов может сохранять семена в коллекции всхожими неограниченно долго, но при таком количестве видов — от тропических кешью до зимостойких разновидностей капусты — ни одно учреждение не в состоянии справиться с такой нагрузкой.

«Здесь мы этой частью работы не занимаемся», — сказала Крис с некоторым облегчением. Зато она и ее команда сотрудничают более чем с 20 региональными семенными банками и научно-исследовательскими станциями в таких разных регионах (и климатических условиях), как Северная Дакота, Техас, Калифорния, Гавайи и Пуэрто-Рико. Также они взаимодействуют с семенохранилищем на Шпицбергене и с крупнейшим центром изучения диких видов, которым заведуют Королевские ботанические сады Кью (Royal Botanic Gardens, Kew) в Лондоне. На самом деле количество семенных банков по всему миру быстро растет, по мере того как правительства разных стран, университеты и даже группы частных лиц осознают опасность снижения разнообразия пищевых культур и вымирания диких аборигенных растений. «Сейчас нас больше тысячи, — сообщила Крис ближе к концу дня, проведенного в компании со мной. — Это уже превращается в общественное движение!» Как и в любом общественном движении, у этого, связанного с семенными банками, есть свои герои и злодеи. Злодеи чаще всего остаются безликими, к их числу, например, можно отнести масштабную деградацию биотопов или некоторые новомодные тенденции в сельском хозяйстве, наблюдающиеся сейчас во всем мире. Но в одном случае роль «врага семян» сыграла хорошо известная историческая личность — Иосиф Сталин. Когда Сталин ополчился против части научного сообщества и в тюрьмах оказались некоторые ученые и представители интеллигенции, в число его жертв, к сожалению, попал самый первый, настоящий герой этого движения — блестящий ботаник, чья деятельность повлияла на несколько поколений селекционеров культурных растений и подготовила почву для всех учрежденных впоследствии семенных фондов.

Николай Вавилов не очень известен за пределами ботанических кругов, но многие считают его одним из величайших ученых XX в. Сын богатого промышленника, он пережил Октябрьскую революцию благодаря своим научным заслугам. Несмотря на то что В. И. Ленин критически относился к части интеллигенции, он также верил и в научный подход к модернизации советского сельского хозяйства. Во время чудовищной нехватки зерна в 1920 г., несмотря на финансовые трудности, Ленин направил значительные средства на поддержку работы Института прикладной ботаники. Как однажды сказал Ленин одному из своих соратников, предотвращать нужно следующий голод — и делать это уже сейчас.

Будучи первым директором института, Вавилов получал щедрое финансирование и поддержку своих работ по селекции растений и, кстати, своей страсти к семенам. Он много путешествовал и собирал образцы тоннами, все глубже изучая то, как культурные растения, такие как пшеница, ячмень, кукуруза и бобы, различались в зависимости от места произрастания: созревали раньше или позже, переносили морозы или сопротивлялись вредителям и болезням. Лучше, чем кто-либо еще из его поколения ученых, Вавилов сознавал, что эти свойства могут сохраняться бесконечно в форме семян и использоваться для выведения новых улучшенных сортов. Он мечтал создать сорта, специально приспособленные к суровому климату России, — сорта, благодаря которым в его стране прекратятся регулярные и гибельные продовольственные кризисы. В течение нескольких лет он создал самый большой в мире банк семян, а великокняжескую усадьбу в пригороде Ленинграда превратил в исследовательский центр и опытную станцию. В исследованиях института принимали участие сотни сотрудников полевых станций по всей стране.

К сожалению, Сталин не разделял энтузиазм своего предшественника в отношении научных методов селекции, и его раздражали требующие большого количества времени и средств методы Вавилова. Вскоре после смерти Ленина и программа создания семенного банка, и менделевская генетика, на которой он основывался, впали в немилость. Когда новый голод поразил страну в 1932 г., Сталин перенес свою благосклонность на «босоногих ученых» — группу из неопытных в науке агрономов-практиков, которые обещали ничем не обоснованные быстрые результаты. Исследованиям Вавилова начали чинить все больше препятствий и в конце концов он был арестован по сфабрикованному обвинению в саботаже советского сельского хозяйства. Он продолжал писать о семенах и сельскохозяйственных культурах в тюрьме, пока силы его не покинули. По иронии судьбы человек, который мечтал накормить всех голодающих, умер в тюрьме от голода.

Но пока Вавилов томился в тюрьме, его идеи начали жить собственной жизнью. Очень скоро семенные банки, устроенные по российской системе, начали появляться по всему миру. В США заложили банк в Форт-Коллинсе на пике холодной войны, после того, как запуск спутника в СССР заставил американцев предпринять масштабные усилия, чтобы «догнать» советскую науку. Нацистская Германия действовала более прямолинейно. Во время блокады Ленинграда Гитлер отправил специальный штурмовой отряд с приказом любой ценой захватить семенной банк Вавилова и привезти коллекцию в Берлин. Город выстоял в блокаду, но для семенного банка оставалась опасность мародерства со стороны голодающего населения, и многие самоотверженные сотрудники (по разным данным, от 13 до 28 человек) умерли от голода, оставаясь на своих рабочих местах, но так и не притронулись к тысячам пакетиков с рисом, кукурузой, пшеницей и другими драгоценными зернами, находившимися под их опекой.

Поразительные истории героического спасения семян продолжаются и в наши дни. Когда войска США подошли к Багдаду в 2003 г., иракские ботаники спешно упаковали образцы самых важных семян и отправили их морем в сирийский центр в Алеппо. Все, что осталось неотправленным, было уничтожено. Десять лет спустя сирийцы сделали то же самое, эвакуировав всю свою коллекцию за считаные дни до того, как Алеппо стал ареной боевых действий после начала войны на территории Сирии. К сожалению, одной отваги не достаточно, чтобы спасти все коллекции. Так, в Сомали за 1990-е гг. пропало два семенных банка; революционеры-сандинисты разграбили национальную коллекцию Никарагуа; а бесценные разновидности пшеницы, ячменя и сорго исчезли из семенного банка Эфиопии во время войны 1974 г., когда был свергнут Хайле Селассие.

В свете этих печальных событий строгий режим безопасности и кадиллакоустойчивые стены в Форт-Коллинсе начинают казаться вполне оправданными мерами. И хотя едва ли кто-то станет утверждать, что семена не стоят защиты, мне ни разу не приходилось слышать, чтобы Крис Уолтерс или кто-либо другой упомянули о том, что за общественным движением, направленным на сохранение банков семян, кроется определенная глубинная ирония. До самого недавнего времени мир сельскохозяйственных культур вполне успешно сам заботился о своем разнообразии, в первую очередь при поддержке тех самых фермеров, садоводов и растениеводов-любителей, которые его и создавали. Где бы люди ни занимались земледелием, они выводили местные сорта и держали их «банк» в своих полях, снова и снова сажая и улучшая их сезон за сезоном. Спасение этого разнообразия стало важной задачей только после появления промышленного земледелия, сфокусированного на высоких урожаях нескольких сортов, выращиваемых в массовом порядке. Проекты семенных банков, поражающие своим размахом, приобрели столь большое значение именно потому, что во многом являются замысловатым решением проблемы, созданной самими людьми.

«Я полностью согласна, — заявила Крис, когда я озадачил ее этой дилеммой. — Лучший способ сохранения — на своем месте, in situ, как говорится». Для сельскохозяйственных культур это означает фермерское поле; для диких видов — их природные места обитания при соблюдении сохранения их естественных размеров. «Но это не всегда возможно, — продолжила она, демонстрируя свойственный ей прагматизм, который и делает ее столь хорошим ученым. — Семенные банки — это то, что мы сейчас в состоянии сделать, поэтому мы должны это делать. Для нас это способ выиграть время».

Благодаря покою семян, усиленному режимом охлаждения, семенные банки действительно позволяют нам выиграть довольно много времени. Но, несмотря на то что они всегда будут важнейшим ресурсом для изучения и разведения растений, все же остается открытым вопрос: для чего они позволяют нам выиграть это время — какие изменения в человеческой деятельности могли бы привести к сохранению растений «на своем месте», о котором говорила Крис? Частично ответ на этот вопрос ждет нас не в лаборатории или криогенном резервуаре, а на маленькой ферме в штате Айова, неподалеку от городка Декора с населением 8121 человек. Там около 40 лет группа садоводов-энтузиастов выращивает тысячи различных сортов овощей не только на своих полях, но и на огородах по всему миру.

«Наша коллекция — это живая коллекция, — говорит мне Дайан Отт Уили. — Старинные сорта растений — это вам не старинная мебель или украшения: их нельзя вынимать время от времени из шкафа и стирать с них пыль. Лучший способ сохранить эти семена — посадить их».

Я дозвонился до Уили, застав ее в офисе фермы — даже на слух весьма оживленном месте, где люди то и дело прерывали наш разговор, чтобы что-то спросить или назначить встречу. Как и Форт-Коллинс, центр в Декоре может похвастаться помещениями с климат-контролем, битком набитыми семенами. Но в отличие от правительственного учреждения, группа Уили также управляет фермой площадью в 890 акров (360 га), ведет бизнес по рассылке семян по почте и координирует растущую глобальную сеть «хранителей старинных сортов растений на заднем дворе». Если Крис Уолтерс может называть тысячу семенных банков общественным движением, то 13 000 участников Обменного фонда для сберегателей семян можно по праву считать революцией. «Мы народный семенной банк, — просто сказала Дайан, — который занимается идентификацией, сохранением и распространением старинных сортов овощей». Но в то время как она и ее коллеги действительно поддерживают существование коллекции традиционных сортов (их образцы также имеются в Форт-Коллинсе и на Шпицбергене), их сверхзадача — восстановить связь между семенамии людьми, помочь садоводам и фермерам собирать, продавать и, самое главное, сажать семена старинных сортов, год за годом.

Дайан и Кент Уили, который был тогда ее мужем, основали Обменный фонд семян в 1975 г., отчасти вдохновившись семенами необычного пурпурного вьюнка, который достался ей в наследство от дедушки. («Этот вьюнок с характером, — поведала она мне. — Впрочем, как и дедушка».) С карточного стола в их гостиной проект быстро разросся до всемирной сети страстных коллекционеров семян. «К семенам появляется огромная привязанность, — объяснила она. — Когда люди начали присылать нам образцы, они часто вкладывали в пакеты и инструкцию. Да, они хотели, чтобы их сорта сохранились, но также они хотели, чтобы их выращивали, собирали урожай, ели — ценили как пищу!» С самого начала люди также присоединялись к Обменному фонду, чтобы познакомиться с другими «сберегателями семян». Ежегодный пикник постепенно превратился в трехдневную конференцию по семенам и фестиваль, а изначально 17-страничный бюллетень распух до тома размером с телефонную книгу и теперь содержит более 6000 сортов для продажи или обмена, причем многие из них нельзя достать больше нигде.

С точки зрения биологической науки деятельность Обменного фонда семян является ценным дополнением к работе центра в Форт-Коллинсе. В большем по размеру центре хранится и большее разнообразие сортов семян, но оно редко меняется — семена проращиваются, только когда сотрудникам требуется переукомплектовать полки. «Постоянные посадки позволяют этим сортам продолжать адаптироваться, — пояснила Дайан. — Даже не будь климатических изменений, растениям все равно необходимо приспосабливаться к местным условиям». Благодаря постоянному выращиванию сохраняемых растений «сберегатели семян» делают нечто большее, чем просто поддержание разнообразия садово-огородных культур. Они позволяют растениям эволюционировать, помогая им создавать новые разновидности, которые будут расти в садах и лежать в семенных банках будущего.

В завершение нашего разговора я спросил Дайан, может ли она представить время, когда их работа закончится, когда достаточное число людей будут сажать достаточное количество сортов, чтобы необходимость в семенных банках отпала. «Нет, это никогда не закончится, — ответила она и рассмеялась легко, как человек, нашедший свое призвание. — Мы всегда будем впаривать людям семена».

Успех Обменного фонда семян объясняется добровольной готовностью — и даже горячим стремлением людей принять участие в его деятельности. Любой садовод или просто человек, который когда-либо жил с садоводом, знает, что посадка и сбор урожая — лишь часть процесса. В нашем хозяйстве один из наиболее волнующих мгновений года наступает на пике зимы, когда приходят каталоги семян (в том числе и объемистый ежегодник Обменного фонда семян). Для Элайзы это момент официального начала нового сезона. Снаружи бушуют бури и холодные дожди, а она с удовольствием просматривает тысячи разных сортов овощей и цветов, выбирая, что посадить в следующем году. Ноа тоже обожает эти каталоги, и вполне обычное дело — обнаружить рядом с его кроватью несколько замусоленных каталогов вперемежку с «Баю-баюшки, Луна» (Goodnight Moon), «Дорогу утятам» (Make Way for Ducklings) и другими классическими детскими книжками.

Я же, хоть меня и восхищает все, что касается семян, считаю себя не столько садоводом, сколько «подсобным садовым работником». Для Элайзы (а теперь и для Ноа) садоводство является и страстью, и удовольствием — приносящим практическую пользу увлечением, которое я с радостью поддерживаю. Если я сосредоточусь на рубке дров, подстригании травы и других домашних делах, у них освободится больше времени для того, чтобы проводить его в нашем постоянно расширяющемся саду. А поскольку мы вместе наслаждаемся урожаем восхитительных фруктов, овощей и ягод, такое распределение труда всех вполне устраивает. Однако есть один участок земли, который я помогаю возделывать каждый год.

Моя мать, как и Элайза, питала страсть к садоводству, и мой отец, как и я, всегда больше занимался поеданием плодов ее трудов, чем поливом и прополкой. Но после смерти мамы мы с Ноа навещаем отца каждую весну и помогаем возобновить посадки в ее саду, хотя бы частично. Мы с папой находим утешение во вскапывании и засевании той же самой земли, на которой когда-то работала мать, а в Ноа кипит неудержимый восторг от всего этого процесса. Это ритуал, который позволяет нам отдать дань памяти матери. И в этом нам помогают семена с их удивительными биологическим свойствами — способностью сохранять состояние покоя, — а также наше желание вдохнуть жизнь в нечто, на вид совершенно безжизненное. Эта вечная мистерия жизни часто является поводом к самым серьезным дискуссиям о биологии семян, в которых факты сплетаются с философией.

Перед отъездом из Форт-Коллинса я снова попросил Крис помочь мне разобраться в метаболизме семени, находящемся в состоянии покоя. Кэрол Баскин утверждала, что клетки остаются активными, хотя и функционируют лишь на минимальном уровне. Крис же придерживалась иного мнения. Спящие семена меняются со временем, признала она, но это не обязательно признак функционирования клеток в традиционном смысле. «Я думаю, то, что мы наблюдаем, — просто естественный процесс распада органических соединений (как мы видим, ее химическое образование пришлось весьма кстати). — Это как дата истечения срока годности лекарственного средства. Химические вещества в лекарстве просто разрушаются, и в конце концов препарат перестает действовать. И с семенами происходит то же самое».

Я понимал, что Крис говорит это, опираясь на свой опыт. У нее целая исследовательская программа, посвященная анализу воздуха, в котором хранятся семена, фиксации изменений в «химических подписях», которые они выделяют по мере старения. Но мне по-прежнему не давал покоя вопрос: как семена могут оставаться живыми, не проявляя заметной метаболической активности?

«Я отвечу вопросом на вопрос, — мгновенно парировала Крис. — Определяется ли жизнь метаболизмом? Если семена живы, но обмен веществ в них не идет, то, возможно, нам нужно пересмотреть наше определение того, что значит быть живым».

После десятилетий изучения и тысяч лет посадки и уборки урожая семена все еще способны бросить вызов нашим самым основополагающим представлениям. Потому они восхитительны не только в качестве темы для научной работы, но и как метафора жизни и обновления. Это вовсе не совпадение, что «семя» (seed) присутствует в более чем 300 английских словах и фразах, от очевидного «посевного зерна» (seed corn) до менее логичного «ведьминого отродья», буквально — «ведьмино семя» (hag seeds). Фактически можно сказать, что Крис оставила мне «мыслесемя» — зернышко идеи, способное прорасти, расцвести и принести плоды. Я все еще думаю над ее словами, потому что единственный способ узнать, действительно ли живо семя, даже в Национальном банке семян, — это посадить его и посмотреть, прорастет ли оно.

В то время как люди строят предположения насчет жизни, заключенной в семенах, цветы, кустарники, травы и деревьях, которые их производят, не испытывают никаких сомнений. Их вера в жизнеспособность своих семян абсолютна, и именно она лежит в основе их эволюции. Ничто не демонстрирует это лучше, чем тема, к которой мы перейдем дальше: невероятные (и невероятно полезные) способы, которыми растения защищают свои семена. Пусть искра дремлющей жизни надежно скрыта и ее сложно оценить и измерить, материнские растения пойдут на что угодно, чтобы защитить ее.