* * *

– Нефедов, – не выдержал Зайцев. – Ты внимательно читаешь?

Нефедов показал глаза, отложил очередной лист. На совином лице мелькнуло осуждение: мол, конечно.

– Я просто пока никаких имен или адресов не встретил, – пояснил.

Взял следующий. Сфотографировал зенками. Отложил. Взял следующий. Зайцев вспомнил, как вначале их знакомства подозревал, что Нефедов – неграмотный. Потом – что в цирке он выступал не с гимнастикой, как говорил, а с мнемоническими фокусами. Раньше его это изумляло. Теперь просто бесило.

– Ты вчитывайся!

Нефедов отложил листок. Взял следующий.

– Зачем? Понятно же, что шуры-муры тут у них.

Перевернул. Окинул взглядом обратную сторону, отложил.

– Шуры-муры! – воскликнул Зайцев.

Тихо шуршали переворачиваемые, откладываемые листы. Зайцев ждал. Смотрел на склоненное темя с вихром.

– Тебе не грустно, Нефедов?

– Потому что зацепок нет? – отозвалось темя, не поднимаясь.

– Эх, Нефедов. Ну как тебе объяснить… От мысли, что вот нас с тобой никто так любить не будет.

Нефедов хмыкнул.

– Очень надо.

– И мы с тобой тоже так никого не полюбим.

– А вы почем знаете? – слегка обиделся Нефедов.

– Ты смотри, как он ей заливает. Феерия.

– А что такого?

– «А что такого». А то, Нефедов, что это ж ему сперва в голову пришло. Вот мне бы такое в голову не пришло. Значит, я такого никогда и не почувствую. А почувствую только что-нибудь бедненькое, цветастенькое, популярное: «у самовара я и моя Маша», вот и всё… Грустно.

Нефедов таращился взглядом, каким недавно на Зайцева таращился кот Синицыной.

– Да ну тебя, Нефедов.

Наконец Нефедов перевернул последнее письмо.

– Утесов. Это известный или однофамилец?

– Выясним… Ну, каковы впечатления?

– Какие впечатления? Он же ничего толком тут не пишет. Фактов ноль. Одна психология. А Крачкин что думает?

– То останется при нем. Забыл, что ли? Товарищ Ревякин скрепил нам всем, так сказать, уста. А насчет фактов ты не прав.

– Так нет же их тут!

– Вот это и есть – факт. Не писал он своей даме червонной ни про неприятности по службе. Ни про бублики. Ни хоть бы про погоду или где его черти носят. Почему?

– Очень ей интересно.

– Не скажи. Влюбленным интересно всё. Кто из соседей в суп плюнул, кто из сослуживцев подписку на заем срывает.

Нефедов смотрел с сомнением.

– Что, если не писал он ей фельетоны из своего быта, потому что про быт его она и так знает? – продолжал Зайцев. – А знает, потому что живет этот Владимир в Ленинграде. И сам ей новости рассказывал.

– А письма тогда зачем писать?

– Ну ты даешь, Нефедов. А шуры-муры? Женщины любят трофеи… А соседи, значит, не знают всё или свистят, что не выходила она никуда и не навещал ее никто.

– Нет.

– Что нет?

– Она артистка.

– Ну и что? – удивился Зайцев. – Поэтому и свистят. Лакируют действительность.

Нефедов покачал головой:

– Если бы меня полюбила артистка…

Зайцев сдержал улыбку.

– …я бы ей тоже не стал рассказывать про некрасивое. Может, они с этим Владимиром не одного поля ягоды. Вот он и старается это лишний раз перед ней не выпячивать. Про красивое заливает.

Зайцев задумался. Собрал письма. Завязал папку. Подошел к сейфу, стал вертеть колесико.

– Хм. С таким психологическим наскоком ты скоро обставишь самого Крачкина.

И поспешил добавить:

– Не издеваюсь! Может, ты и прав. Есть еще вариант: трындел этот Владимир с ней по телефону. Тогда получается, и соседи не брешут, и мы на верном пути. Хоть и странный романчик у них, конечно. В любом случае: найти б нам этого Владимира.

– Думаете, он ее убил? На почве страсти?

– Не скачи впереди паровоза. Всё, что мы знаем, – романчик был у них… Может, он и есть наш неизвестный, что пальчики оставил на рояле. Может, и порешил ее тоже он. И цацки прихватил. На память о былой любви. Широкие возможности этот Владимир нам открывает. Навоображать на таком материале много чего можно. Поэтому теперь двигаться надо особенно осторожно. Строго за фактами идти… Кстати, как там воришки? Вернули мебеля, не пикнув?

– Вернули.

– Где ж это добро сейчас?

– У нас здесь.

– У нас?!

– Актовый зал под него освободили.

– Ух ты. Значит, никаких политинформаций, – обрадовался Зайцев.

В дверь просунулась голова с бакенбардами. Самойлов заметил Нефедова и, видимо, тотчас проглотил то, что намеревался сказать.

– Вася, ты в столовку? – спросил вместо этого.

Зайцев понял:

– Почти… Ладно, Нефедов. Работай с мебелью. Открытия мне сперва покажи.

Нефедов молча вышел. Ведомственная печать, похоже, не жгла Самойлову уста, как Крачкину:

– Разворачивай сани. Из торгсина ориентировочка по делу артистки поступила.

– Из которого? – тотчас схватил кепку Зайцев. Вынул из ящика стола отпечатанный список пропавших драгоценностей, сунул за отворот пиджака.

– На Желябова.

Зайцев кивнул на бегу – центральный торгсин.

– Самойлов, век не забуду.

– Ты тут ни при чем, – строго напомнил тот. И добавил: – Бабу жалко.

Бывший торговый дом Гвардейского экономического общества на Конюшенной улице, ныне имени революционера Желябова, не растерял выправки ни снаружи, ни внутри. Четыре этажа галерей уходили высоко вверх – под стеклянную крышу. В атриуме висел постоянный гул. Людное место.

Раньше он заманивал императорскую гвардию скидками и разорял окрестные лавочки. Теперь превратился в самый большой в городе насос по выкачиванию из населения золотишка, камешков и просто добротных вещей.

Зайцев поднялся на третий этаж – в отдел бриллиантов.

Шум снизу сюда едва доплескивался. Вошел в дверь – и тишина оглушила: всяк сюда попавший, видимо, немел от близости к сокровищам. Бесшумно возник господин в черном костюме и опрятных усах масти «соль с перцем». Немолодой, опытный, ловкий – можно подумать, доставшийся торгсину вместе со стенами в наследство от бывшего Торгового дома. Усач кивнул Зайцеву тихо, но как доброму знакомому. Появлению сотрудников угрозыска в торгсине не удивлялись. Учтиво и молниеносно выпроводил немногочисленных посетителей. Запер изнутри дверь. Отпер решетку в ту часть зала, где сидели приемщики, и только тогда разомкнул губы:

– Пожалуйте, товарищ Зайцев.

Зайцев пожал протянутую руку. Вспомнил, как звали управляющего бриллиантовым отделом: Вайнштейн. Товарищ Вайнштейн повел его к своему столу. Невольно повинуясь духу места, Зайцев ступал с носка.

Над каждым столом склонялась лысина – и глаз, вооруженный оптической трубкой. Пальцы тихо мусолили в щепоти прозрачные твердые капли. Одинаково согнутые спины в одинаково черных костюмах. На миг Зайцеву показалось, что за всеми столами – один и тот же человек, и каждый экземпляр отпочковался от Вайнштейна. Ни одна спина не разогнулась при его появлении.

Кабинет товарища Вайнштейна, выгороженный здесь же, напоминал отчасти сейф (три стены), отчасти клетку (четвертая стена). Хозяин задраил хорошо смазанную решетку. Опустил на решетке штору. Округло-учтивым жестом показал на стул. Зайцев помотал головой. И – вопросительно кивнул подбородком. Повинуясь все тому же духу, оба охотнее прибегали к пантомиме, чем к словам.

Вайнштейн привычным жестом расстелил на столе кусок бархата. Сердце у Зайцева часто забилось – неужели след? Вайнштейн выдвинул из стола ящик. На черный бархат высыпались разноцветные искры. Матово засветились круглые камешки, названия которых Зайцев не знал.

Сердце еще колотилось, а под языком уже появился вкус разочарования.

– Это опалы, – перехватил его взгляд товарищ Вайнштейн. – Лет двадцать-тридцать назад было модно объединять их в одной вещи с бриллиантами.

Такого ожерелья в списке пропавших драгоценностей Варвары Метель не было.

– Ремиз, – с сожалением произнес Зайцев, не заметив, что пользуется словечком Крачкина.

Бриллианты давно их подружили: Вайнштейна и угрозыск. Ну, не подружили, конечно: сблизили – научили работать сообща. Вайнштейн Зайцеву нравился: опытный, разумный, с чутьем на «что-то не так», на камушки, за которыми тянулся тщательно замытый кровавый след. На неприятности, которые еще только брезжат на горизонте или давно за ним пропали.

Вайнштейн быстро согласился:

– Не ваше, знаю. Вдобавок липа.

«И все равно позвонил». Зайцев смотрел в голубые выпуклые глаза ювелира.

– Но… Знаете, больно вещь броская. Штучная.

– Так липа или штучная?

– Липа высшего класса. Только знаток разберется. Работа со вкусом выполнена, хорошей рукой. Признаться, меня и не коробит, что камешки стеклянные: красивая вещь. Произведение искусства… Сейчас такие редко владельцев покидают.

– А когда не редко покидали?

– В восемнадцатом особенно. Года до 22—23-го еще всплывали. А потом плато. Вот я и решил: позвоню вам на всякий случай. Список-то ваш длинный, видимо, дело немаленькое… На всякий случай, – повторил он. Зайцев взял с колена кепку.

– Жаль. Не наша вещь.

– Погодите!

За все годы, что Зайцев был знаком с Вайнштейном, он впервые услышал из его уст нечто, напоминающее восклицание.

– Я думаю, это ваша вещь.

Зайцев не успел возразить. Только поднять руку к карману, в котором был список пропавших драгоценностей. Ювелир остановил его жестом.

– Знаю, у меня нет никаких точных сведений, чтобы подкрепить свое мнение… вы можете счесть это выдумками, фантазиями… Я внимательно изучил оставленный вашим коллегой список. Внимательно.

– А раз внимательно, то…

– Да, такой вещи там нет. Но я подумал… Видите ли, ваш список – как я себе представил эти вещи – обрисовывает определенный вкус, а значит, особу…

«Психология, – недовольно подумал Зайцев. – Никаких чертовых фактов в этом деле. Одна психология».

– …которая их выбрала. Эта вещь соответствует вкусам этой особы.

– Ну, это, дорогой товарищ Вайнштейн, совсем уж вилами по воде писано.

Но мысли тут же побежали по предложенному пути. «Только что ж за идиот такой в торгсин с мокрыми цацками поперся». Среди граждан преступничков умников не много, а водка родимая отшибает в головах и то немногое, что там есть, – но все же.

Вайнштейн развел руками:

– Знаю… На всякий случай.

Зайцев вздохнул. Если бы не этот звонок, он бы уже скатался на кинофабрику. Может быть, трехал обратно в угро с какой-нибудь добычей в зубах. Постарался не показать досаду. Чтобы в другой раз Вайнштейн, сомневаясь, звонить или нет, все-таки позвонил. Лучше сбегать понапрасну, чем проморгать важное.

– Ладно. Есть у этого вашего всякого случая фамилия?

«Наверняка ненастоящая… Ксива фальшивая. Раз приперся так нагло в торгсин», – тут же подумал. Уже почувствовал, как сердце разгоняет кровь, добавляя адреналина с каждым толчком. «Черт… А что, если прав Вайнштейн и это след».

– Конечно. Только зачем в испорченный телефон играть. Вы с ним сами поговорите… Вон, в задней комнате сидит.

А в голосе – ни иронии, ни удивления, только профессиональное спокойствие.

– Что?! – чуть не крикнул Зайцев.

– Я ему сказал: очередь здесь, не лезьте, товарищ, ждите. Оценщик к вам сам выйдет и проводит в кассу… Он и сидит. Ждет.