45

— Расстреляют? — спросил Антон у Конявичуса перед самой дверью. — За такое опоздание?

Главнокомандующий угрюмо пожал плечами. Сон явно пошел ему не на пользу. Конявичус или мучился с похмелья, или напряженно размышлял об истории человечества.

Неприветливость главнокомандующего огорчила Антона.

Отравленная среда обитания, наркотики, радиоактивные и прочие излучения давно сделали людей непредсказуемыми в мыслях и в обыденной жизни, причудливо перемешали в них человеческие чувства и животные инстинкты, ум и безумие, стыд и бездушие. По слухам, на Земле Франца-Иосифа прямо под озоновыми колодцами в ослепительных небесах люди жили максимум до тридцати лет, не больно-то были и похожи на людей — в язвах, без малейших признаков волос, с тонкими, почти прозрачными черепами. Зато могли обходиться без слов — читали мысли друг друга, в случае крайней необходимости летали, правда, не очень высоко, взглядами перемещали в пространстве предметы. И размножались как-то иначе. Будто бы в летнее солнцестояние они терлись друг о друга ушами, после чего самки три месяца носили плод в голове.

Этот вопрос очень занимал Антона, но никто не мог разъяснить его недоумение. Путешествия не по казенной надобности в стране в силу объективных причин были затруднены. Не помог Антону и ученый-радиосоциолог, глава администрации провинции капитан Ланкастер. «Будь проще, министр, — заметил капитан Антону на теннисном корте, — не спрашивай про уродов далекой Земли Франца-Иосифа, когда их полным-полно вокруг».

Антон подумал: хорошо бы главнокомандующий подтвердил свое благородное намерение предоставить в случае чего вертолет. Но Конявичус молчал, как камень. С таким лицом пристало разоблачать государственных преступников на заседании правительства, но никак не предоставлять этим самым преступникам вертолеты. А он еще хотел посвятить Конявичуса в компьютерные библиотечные дела!

Но деваться было некуда. Антон и окаменевший главнокомандующий, распространяя сильнейший запах перегара, вошли в зал заседаний правительства. Антон уже не знал, может ли положиться на Конявичуса. Странно, но почему-то всякий раз, входя в этот зал, он совершенно точно знал, что ни на кого не может положиться, кроме… капитана Ланкастера. Одна звезда сияла в его небесах — капитан! К нему летели все помыслы Антона. Капитан был его Богом среди людей, однако не сказать, чтобы Антон слишком уж его боготворил. Занимался за спиной капитана весьма неблаговидными делами.

Антон твердо шагал по красной ковровой дорожке в глубь зала, чувствуя, как пусто и гулко стучит сердце, как глаза становятся квадратными от счастья, что видят капитана Ланкастера.

Все это было ненормально. Похоже, именно в зале заседаний правительства радиоактивное излучение было особенно мощным.

Присутствующие, как один, обернулись на звук шагов. На их лицах не было естественных для такого случая ненависти и злорадства. На лице вице-премьера без портфеля так даже определенно мелькнуло сочувствие. Глаза членов правительства были странно отсутствующими. Все смотрели на Антона как на пустое место, идущий по красному ковру призрак.

— Мой капитан… — Голос призрака-Антона верноподданно поплыл к единственной зажженной на столе лампе. Над лампой в сумраке скрывалось лицо главы администрации. Антон не мог его видеть. Правильно. Нельзя открыто читать по лицу божества. Что случится, если все начнут открыто читать по лицу бога? Бардак. Антон видел лишь загорелые, сильные руки капитана, спокойно лежащие в овале света на столе, как в медальоне. И это правильно, ибо в руках капитана-бога жизнь подданных, в особенности таких, временно оставленных в живых, как министр культуры.

Тишина в зале сделалась нестерпимой. Смуглая рука капитана покинула овальный медальон света, указала Конявичусу на место справа от себя. Главнокомандующий сел и сразу бесконечно отдалился от призрака-Антона, оставшегося на красном ковре.

«Слишком много вокруг компьютерных и прочих реальностей, — подумал Антон. — Они входят в ничтожную мою жизнь, как патроны в обойму, чтобы выстрелить в… меня же. Какая выстрелит первой?» Судя по зловещей тишине, первой должна была выстрелить текущая — заседания кабинета министров провинции «Низменность-VI, Pannonia» — реальность. А уж затем ее накроет парашютами летящих из чрева транспортного самолета десантников, а то и атомной бомбардировкой последующая — компьютерная. Но он, похоже, не доживет, не увидит. Разве только любопытствующая душа зависнет над дымящимися развалинами, если Бог немедленно не потянет на Суд.

— Я опоздал, капитан, — Антону надоело свирепое многозначительное молчание, — по самой неуважительной и прозаической причине — проспал.

— Так-то он относится к обязанностям члена правительства, — немедленно покатил навстречу Антону, как резиновые мячики, чтобы он, значит, разозлился, наступил и упал, слова Гвидо. — Проспал. Был сильно занят ночью. Чем?

— Вероятно, составлением планов по дальнейшему расширению и углублению программы реинсталляции справедливости в жизнь, — мрачно, как не смазанные клещи, проскрипел Николай. Рубленое его лицо казалось застывшим, как у трупа. Как будто Николай пожаловал на заседание кабинета министров прямиком из могилы. Только глаза светились неугасимой ненавистью. Антону показалось — застрели он сейчас Николая, закопай по новой в землю, ненависть в глазах не потухнет, расплавит землю, встанет в воздухе двумя иглами-лучами.

— Тебе нечем жить, старик, — ответил ему Антон. — Ты способен только ненавидеть и пить кровь. Это скучно и непродуктивно.

— Допустим, — подобие улыбки косо прорезало рот Николая, — насчет ненависти ты прав — ненависти к врагам свободы, демократии и акционерного капитала. Насчет того, что мне нечем жить — не буду спорить, это к делу не относится. Частная жизнь граждан священна и неприкосновенна, она охраняется Конституцией. Но вот насчет крови — нет! Пьешь кровь, ешь человеческое мясо — ты, реинсталлятор! Ладно бы ел и пил один — в этом случае тебя бы отдали под суд как преступника, нарушающего права человека. Твое преступление куда более ужасно и масштабно — ты превратил в людоедов население целого города! Рабочие, женщины, дети, нищие, бомжи и акционеры — все они отныне людоеды! Вот единственный и неоспоримый итог твоей проклятой реинсталляции! Не справедливость ты реинсталлировал в общественную жизнь, но массовое людоедство!

— Ты бредишь, старик! — Голос Антона звучал искренне и возмущенно, однако край сознания был задет. Картина понимания разворачивалась быстро и страшно, подобно отравлению, ядовитому химическому затемнению в атмосфере, когда солнце исчезает так, что, кажется, и не было никогда никакого солнца. Лицо Антона еще хранило гордое презрение, но чудовищная истина, как танки в город, уже входила в его сознание, окончательно уничтожая это самое сознание.

Старый разбойник Николай был прав. Недостающая деталь как бы нарядила неясные подозрения и опасения в одежды истины. Виги и Флориан могли кормить толпы голодных, озверевших людей только… человечьим же мясом! «Подобное усугубляется подобным», — вспомнил Антон прочитанное в библиотеке. Он был слишком занят, слишком стремился проникнуть в компьютерную реальность, иначе не упустил бы из виду реальность помпитов.

Это было кощунственно, чудовищно, но Антон испытал чувство… облегчения. Он и раньше был готов принять смерть, но сейчас персональная его смерть, похоже, обрела черты какой-то высшей логики и законченности. Его вина абсолютна и всеобъемлюща. Смерть — слишком легкое искупление.

Зато его не будут пытать. Зачем его пытать? Он легко, как во сне, как от передозировки, соскользнет в небытие с умиротворяющим осознанием справедливости и одновременной ничтожности в сравнении с содеянным приговора. Лицо Антона вдруг сделалось горячим. По нему текли слезы — слезы долгожданной свободы.

— Если это так, — произнес Антон, — мне не может быть ни оправдания, ни снисхождения. Я достоин смерти. Прошу вас, господа члены правительства, отдать приказ о моей казни немедленно. Я готов принять любую смерть.

— Тем более, капитан, — довольно добавил круглый резиновый Гвидо, — ты сам говорил, что приговор ему вынесен, только отсрочен. Теперь можно с чистой совестью привести в исполнение.

— Как всегда спешишь, многоуважаемый Гвидо, — бесстрастно возразил Ланкастер. — Случай представляется мне крайне интересным и нетипичным. Как можно казнить человека, тем более министра культуры, даже не объяснив ему сути проступка, не выяснив всех обстоятельств дела, наконец, не выслушав его комментариев?

— Если старик сказал правду, мне нечего комментировать, — быстро отозвался Антон. Отсрочка его не устраивала.

— Правду, — подтвердил капитан. — К сожалению. А может, — вдруг расхохотался, — и не к сожалению… — Безумный хохот гремел в тишине зала, как прелюдия к чему-то еще более безумному.

— Что ты имеешь в виду? — прокаркал Николай. Его тоже не устраивала отсрочка. Но по иной причине. Антон хотел скорее умереть. Николаю не терпелось самолично привести приговор в исполнение. Утолить ненависть — Антон был уверен, что ненависть Николая утоляется только со смертью того, кого он ненавидит, — чтобы тут же обратить ее на другого. Антон подумал, что следующим будет Конявичус. Затем — капитан. Если сдаст Антона и Конявичуса. Если не сдаст — передвинется на первое место, потеснит Антона. У капитана, таким образом, не было выхода. В душе Николая простиралась настоящая пустыня ненависти. Странно, подумал Антон, что капитан до сих пор не уничтожил этого Николая. Сосуществовать с Николаем — все равно что носить в кармане бритвенно заточенный нож лезвием вверх и без чехла.

— Объясню позже, — закончил смеяться капитан. — Давайте-ка повторим для нашего опоздавшего коллеги фильм. Кстати, и нам не помешает посмотреть по второму разу. Некоторые детали необходимо уточнить. Начинайте! — повелительно махнул рукой в темноту у себя за спиной.

Из темноты выдвинулся экран. Николай откашлялся. Экран засветился. Возник вид города сверху: обшарпанные, частично провалившиеся крыши, серые дома с заколоченными фанерой окнами, изредка — со стеклами, проклеенными крест-накрест полосками бумаги для прочности. Потом город кончился, пошли поля, укрепсельхозрайоны, леса, болота, речные поймы. Съемки производились с вертолета — по земле бежала его хвостатая тупорылая тень.

— Как известно достопочтенным членам правительства, — словно нехотя начал — по второму разу? — Николай, — я являюсь министром экономики провинции, отвечаю за состояние дел в промышленности и сельском хозяйстве. Помимо этого, мне подчиняются налоговая полиция, а также служба борьбы с хищениями демократической собственности — СБХДС. Две эти организации, естественно, располагают обширной сетью осведомителей, а также специальными техническими средствами для выявления злостных неплательщиков налогов и расхитителей демократической собственности, — голос Николая постепенно становился все более заинтересованным, чувствовалось, что он гордится отменно проделанной работой и не понимает сдержанности присутствующих министров. — Во время одного из рутинных облетов территории провинции, — продолжил Николай, — сотрудники налоговой полиции обнаружили вот эти… — на экране мелькнули и пропали какие-то жерди, — явно незаконно отчужденные от укрепсельхозрайона «Свободный» поля, а неподалеку от них… — по экрану пронеслась как бы вспученная пузырями земля, — систему подземных коммуникаций. Сотрудники налоговой полиции были изумлены масштабами хозяйственной деятельности и соответственно масштабами укрываемых доходов. Видите сколько землянок? — Действительно, землянок было много. — А дальше в устье реки опять огороженные поля по обоим берегам. Вывод напрашивался сам: бюджет провинции недосчитывается, по меньшей мере, нескольких десятков миллиардов форинтов в год. Однако когда сотрудники налоговой полиции силами примерно взвода попытались проникнуть на таинственную территорию, они были встречены плотным огнем, понесли большие потери и были вынуждены с боями отступить. Я прошу, — голос Николая задрожал, — почтить память павших героев минутой молчания!

Заскрипели отодвигаемые стулья. Встали все, кроме капитана Ланкастера.

— Наградим посмертно медалью «За проявленное мужество в сборе налогов», — неуместно зевнул он. — Продолжай, Николай.

— По данному факту прокуратурой провинции было возбуждено уголовное дело. Все дальнейшие мероприятия проводились совместно сотрудниками прокуратуры, СБХДС и налоговой полиции, — внимательно посмотрел на главу администрации Николай. — Не принес успеха и ночной десант речной пехоты. Два катера были потоплены. Таким образом, внутри провинции образовалось что-то вроде независимого государства, точнее, безналогово хозяйствующего субъекта со своей армией, а мы, руководители провинции, не имели даже приблизительного представления, что, собственно, там происходит! Пришлось сменить тактику. Перейти к визуальному, электронно-оптическому слежению за объектом, поиску дополнительных источников информации, кропотливой обработке агентурных данных.

На экране появились фигуры в лохмотьях, омерзительные небритые рожи.

— Был установлен контакт с одним из частных охранников… — Камера уперлась в подлейшую кровожадную физиономию, мелькнула рука, опускающая в лохмотья толстую пачку форинтов в фирменной упаковке «Богад-банка». — Этот симпатичный человек, назовем его мистер Икс, рассказал, что каждую ночь сюда приходят крытые грузовые «КамАЗы» с… чем? Он точно не знает.

Пошли кадры, снятые камерой ночного видения: клочья белого тумана над полями, размазанный свет фар ползущих проселочной дорогой грузовиков, колышущиеся тени, разгружающие… что?

— По отпечаткам протекторов, — продолжил Николай, — мы установили в городе три адреса, откуда отправляются машины: похоронное бюро «Сон», медицинский центр оздоровления нации, межзаводская коммерческая биржа труда. В городе, как вы сами понимаете, действовать нам было значительно легче. Мы не только сумели внедрить своих агентов в эти три организации, но даже установить там скрытые видеокамеры. Начнем с похоронного бюро «Сон».

На экране возник ночной город: серебристая в лунном свете улица, урчащий раздолбанный грузовик с откинутыми бортами, идущие рядом люди в резиновых фартуках с лицами под марлей с длинными железными крючьями в руках.

— Сборщики трупов, — объяснил Николай, хоть это и так было понятно.

Сборщики трупов тем временем выволокли из канализации лысый красноголовый труп с явными признаками разложения. «Куда его? — спросил один. — Недельный. Не пойдет, воняет». — «Еще как пойдет, — возразил другой, по всей видимости старший, — не сильно воняет. Нутро вычистят, и пойдет как миленький!» Третий сборщик, почти неразличимый в темноте желтоглазый негр, подтащил к грузовику за ногу тело, определенно подающее признаки жизни. Это был не то избитый, не то опившийся, а может, не рассчитавший дозу паренек с преждевременно состарившимся, морщинистым, каким-то шерстяным личиком. «Никак, живой?» — ткнул крюком первый. «И хорошо, — ухмыльнулся под маской старший, — а то сегодня одни тухляки. Джонни, — повернулся к негру, — законсервируй, чтобы, падла, не ожил, но и до времени не задубел. На тепленьких они накидывают по сто тысяч форинтов». Джонни, примерившись, коротко ударил паренька в висок спецназовской резиновой, с залитым внутрь свинцом дубиной. «Well done, Johny!» — похвалил старший. Раздолбанный грузовик, сборщики с крючьями скрылись за поворотом.

Камера зафиксировала надпись над дверью: «Похоронное бюро «Сон».

— Они свозят тела сюда, — объяснил Николай.

В помещении стояли железные столы. На столах лежали трупы. Антон увидел разложившегося лысого красноголового. На соседнем столе — паренька с пробитым виском, который все еще дышал, судорожно дергая челюстью. Открылась дверь. В покойницкую вошли двое. Прилично одетый раскосый азиат и некто в комбинезоне. «Не густо сегодня, — заметил азиат. — По весу как?» — «Еще бы трех-четырех, господин Сон, — вздохнул комбинезон, — недовес никак не меньше центнера. Что это? — брезгливо покосился на столы. — Гниль! Кожа да кости, а этот, — кивнул на разложившегося, — уже и не кожа. М-да, обмелел народец». — «Гляди, молоденький дышит! — обрадованно воскликнул господин Сон. — Не надо чистить, пойдет с ливером». — «Да в нем ливера с дерьмом полкило, господин Сон!» — возразил комбинезон. «Что в ловушках?» — спросил Сон. «Шестнадцать штук», — ответил комбинезон. «Значит, так, — достал из кармана калькулятор Сон, — даю семь мешков зерна… Добавляй что хочешь! Чтобы до девятнадцати ноль-ноль, — посмотрел на часы, — бесперебойно шли тефтели!» — «Семь мешков. Да побойтесь Бога, господин Сон! — запротестовал комбинезон. — Минимум десять!» — «Не побоюсь, — усмехнулся господин Сон. — Чтобы фарш был через полчаса!»

Комбинезон подождал, пока Сон вышел, выругался, засучил рукава, достал из шкафа разделочный нож, похожий на старинный меч. Приступил к разделке. Особенно ловко — с одного удара — он отделял головы. Лысая красная голова как будто отделилась сама.

Появился помощник, волокущий за хвосты зверей, которые когда-то назывались крысами и на которых когда-то охотился Антон. «Шкуры снимать?» — спросил помощник. «Надо бы, — вздохнул комбинезон, — да не успеешь. Опали шерсть и — в мясорубку».

После чего на экране возник огромный круг работающей мясорубки, из которой в корыто падал синий фарш.

Затем — голодная волнующаяся очередь в один из окраинных помпитов с неоновой рекламой над крышей: «Будешь кушать наш тефтель — брюхом не пролезешь в дверь!»

— Теперь, полагаю, уважаемым членам правительства понятно, какими продуктами угощают народ в так называемых помпитах? — спросил Николай.

Антон с трудом сдерживал тошноту. Хорошо, подумал он, что я два дня не ел.

— Впрочем, это только милая прелюдия к главному, — обещающе произнес Николай.

— Неужели может быть что-то еще? — против воли вырвалось у Антона.

— Может, — радостно подтвердил, словно ожидал этого вопроса, Николай, — еще как может. Сейчас господин реинсталлятор в этом убедится…

Камера воровато — с угла — подобралась к подвалу под вывеской «Медицинский центр оздоровления нации». Антон знал этот подвал. Много раз, проезжая мимо, радовался, что при столь сложной и несовершенной жизни кто-то находит время и силы заниматься оздоровлением нации. Поднимающиеся над тротуаром горбушки зарешеченных окон подвала светились ровным добрым светом до поздней ночи. Дверь всегда была нараспашку. Сама открытость заведения, казалось, исключала всякое зло. Антон полагал деятельность неведомого медицинского центра оздоровления нации прямым следствием проводимой политики реинсталляции.

И как выяснилось, не ошибся.

Камера скользнула в довольно чистенькую комнатку с белыми стенами. На стене гигантский плакат: счастливая белая женщина отдает изможденного ребенка в руки ласковых приветливых людей, одетых в голубые куртки с надписью на груди: «Медицинский центр оздоровления нации». Внизу: «Мать! Если хочешь видеть через год своего ребенка здоровым и сильным — сдавай его в наш центр!» Другой плакат изображал не менее счастливую женщину, на сей раз азиатку, приведшую в центр престарелых родителей. «Дочь! Если хочешь сохранить здоровье старикам родителям, а также оставить за собой их жилплощадь, сдавай стариков родителей в наш центр!» Антона охватила тупая апатия. Если люди верят таким плакатам, сдают детей и стариков в такие центры, у человечества нет шансов. Странно, подумал Антон, зачем они сдают? Почему сами не убивают, не засаливают, не варят, не жарят, не коптят — не сжирают? Антон знал ответ. Он умещался в одном-единственном слове из древней черной книги под названием «Библия». Фарисейство. Стало быть, фарисейство, подумал Антон, сильнее любви человека к своим близким. Фарисейство, то есть любовь ко лжи, — последнее и самое сильное человеческое чувство на земле.

— Конечно же, — услышал Антон голос Николая, — они сдавали детей и стариков не просто так, не задарма — за форинты, продуктовые векселя, талоны в помпиты…

На экране мелькнуло здание биржи ценных бумаг, люди, судорожно покупающие и продающие тысячефоринтовые акции «Медценозднац-Pannonia».

— Цены на акции колебались, — продолжил Николай, — когда дети и старики шли косяком — падали, когда нет — взлетали. Народ придерживал детей и стариков, ждал повышения курса акций. Брокеры считают, что сейчас акция «Медценозднац-Pannonia» — наиболее популярная и ликвидная ценная бумага провинции. Я прошу отнестись к этим кадрам со вниманием. Они стоили нам больших усилий…

На экране появилась роскошно обставленная комната в коврах. За столом: Виги, Флориан, какой-то неизвестный Антону острый, как гвоздь, человечек.

— Директор школы третьего укрепсельхоза, — объяснил Николай, — продал нашим кормильцам учеников оптом. Нам удалось заснять, как это происходило.

Камера заметалась по спящей ночной школе. Спецназовцы прикладами сбивали детей с кроватей, выгоняли на улицу, загоняли в машины. Машины уехали. Школу облили бензином, подожгли.

— Ну а теперь главное, — произнес Николай.

Антон окончательно пал духом. Если превращение трупов в тефтели, продажа детей и стариков на мясо — не главное, а есть что-то еще более главное и гнусное, жизнь воистину бесконечна в своем падении. «Жизнь есть способ существования белковых тел», — вдруг припомнил Антон. Припомнил и имя древнего мудреца — Энгельс. «Способ существования белковых тел, — развил и дополнил мысль Энгельса Антон, — пожирающих другие белковые тела. И ничего более!» Сознание спасительно отключилось. Все последующее Антон воспринимал как нечто отвлеченное, к нему лично отношения не имеющее.

— Что касается полей, — продолжил Николай, — то нас удивило, что на них выращивали не какую-нибудь скороспелую кормовую культуру, а… лопухи, обычные наши черные речные лопухи.

По краям поля стояли охранники с автоматами. На поле шатающиеся люди в лохмотьях — по всей видимости, бомжи или незадачливые акционеры — рубили длинными ножами черные, как ночь, лопухи, складывали в мешки, оттаскивали мешки к землянкам.

— На межзаводской коммерческой бирже труда мы не делали съемок, — сказал Николай. — Там всего лишь формировался вспомогательный контингент. Вот эти самые рубщики, сборщики, носильщики. Как? Да очень просто. Хватали ночами на улицах, отбирали документы, избивали, свозили на биржу. С биржи — кого на поля, кого в цеха. Работа на износ. Загнулся — на мясо. Я думаю, — добавил после паузы Николай, — есть все основания говорить о вопиющих нарушениях прав человека.

— Увы! — горестно подтвердил из темноты вице-премьер без портфеля.

— Мы долго не могли ухватить суть их преступного безналогового производства, — сказал Николай, — пока они сами не помогли. Они решили, так сказать, спрямить технологическую цепочку, убрать лишнее звено. Этим звеном оказались заготовители лопухов.

Оборванных, грязных, заросших, в язвах и ранах их вывели на открытое пространство, велели раздеться, постреляли из автоматов, тела навалом побросали в грузовик.

— На кухню, — удовлетворенно констатировал Николай. Четкие, продуманные действия мерзавцев, похоже, доставляли ему удовольствие. Он бы и сам на их месте действовал точно так же. — А сейчас внимание!

На экране появилось поле в мясистых черных лопухах. Некоторые цвели странными ярко-красными цветами. Антон и не подозревал, что черные лопухи растут и цветут до поздней осени.

— Суть спрямления технологической цепочки заключалась в переводе… не знаю как их назвать… со стойлового на пастбищное содержание. Прошу извинить за плохое качество съемки. Они принимали чрезвычайные меры предосторожности. Съемка проводилась специальным лазерным электронным объективом с довольно значительного расстояния.

Антон увидел на экране смутное шевеление возле землянок. Какие-то серые шары покатились протоптанными дорожками к лопуховому полю. Поле словно ожило — Шары перекатывались по нему, истребляя лопухи, взрыхляя землю.

— Стригут под гребенку, — сказал Николай. — Потом засевают поле по новой, через неделю запускают очередное стадо на откорм. Непрерывный цикл.

Чем пристальнее всматривался Антон в размытые серые силуэты, тем очевиднее ему становился подлый обман Николая. Негодяй! Виги и Флориан разводили свиней! Люди, тем более старики и дети, мгновенно отощали бы от подобного корма, еле таскали бы ноги, эти же существа были круглы, резвы и проворны. Конечно, то, чем Виги и Флориан занимались в городе, было чудовищно, но в сельской-то местности они действительно разводили свиней! Хоть и уклонялись при этом от налогов.

— Ты лжешь, Николай! — крикнул Антон. — Это не люди. Ты пользуешься тем, что все забыли, как выглядят мясные животные — свиньи. Поэтому и приказал снимать издалека. Это не люди!

— Я знал, что возникнут сомнения, — усмехнулся Николай, — поэтому… ценой жизни лучшего оператора налоговой полиции снял их вблизи! Смотри, министр!

Антон отпрянул от экрана. Уставившееся в камеру мутными маленькими глазками существо было… человеком. Но странным. Как бы состоящим из огромного живота и крохотных скрюченных конечностей. Лишь мгновение держался в объективе камеры взгляд существа, но этого мгновения было достаточно, чтобы уяснить: у существа нет разума. Позже Антон сформулировал точнее: разум есть, но в стадии активного исчезновения, то есть ускользающий, уходящий, улетающий, тонущий, утекающий, как вода в песок, разум. Лицо существа — круглое, с крохотными оттопыренными ушами — выражало умиротворение в момент жевания лопуха и тревожное тупое беспокойство — в остальное время. Существа были абсолютно безволосыми. Серыми же казались от въевшейся в кожу земли. Они с одинаковым проворством передвигались на двух и на четырех конечностях.

Камера вдруг прыгнула вверх — мелькнули желтые натриевые облака, потом вниз — замельтешили обутые в кованые сапоги, в шипастые ботинки ноги. Возникло орущее, залитое кровью лицо, которое буквально растерли по земле кованые сапоги и шипастые ботинки.

— Нам удалось за тридцать миллионов форинтов выкупить у подонков камеру и кассету. Есть еще одна пленка, где подробно заснята технология мясного производства, начиная с забоя, кончая готовым продуктом — фасованным мясом, которое они, опять-таки в обход налоговых и таможенных пошлин, сбывают китайцам в «Mons Osterreich-Italiana II». Но я хочу пощадить ваши чувства. Скажу только, что забивают они этих… — Николай замялся, подбирая слово, да так и не подобрал, — ударами свинцовых прутьев по затылку.

В зале заседаний правительства было тихо, как на кладбище.

— Николай, — подал голос сизовыбритый, седовласый вице-премьер без портфеля, — ты настаиваешь на том, что это люди? Может, это действительно новая, неизвестная нам порода свиней, которую бандиты завезли из других мест? Бог создал людей по своему образу и подобию. Но это… Немыслимо! — Вице-премьер без портфеля, видать, получил устойчивый доступ к наркотикам, без труда набивал ими свой верный потертый портфель, с которым не расставался даже на заседании кабинета министров. Говорил громко, ясно, живо, логично. Зрачки вице-премьера без портфеля были расширены, движения — размашисты и вольны, какими и должны быть у занимающего ответственный пост наркомана со стажем.

Николай поморщился. Ему хотелось, чтобы этот вопрос задал кто-нибудь поважнее.

— Как известно, все гениальное просто, — ответил Николай, — но эти ублюдки не похожи на гениев. Нам удалось восстановить канву событий. Сначала они всего лишь собирались откармливать детей и стариков в землянках до определенной кондиции, потом пускать в дело. Но немедленно столкнулись с жесточайшей нехваткой кормов. А какие корма им удалось достать, те, естественно, оказались несбалансированными по белку. У них начался падеж людей — от болезней, поноса, истощения. Они уже почти было решили сворачивать дело, делать ноги, как вдруг охранники приволокли из леса такого вот толстого тупого урода. Им оказался старик, сбежавший неделю назад из землянки. Он еще мог разговаривать, отвечать на вопросы. Он-то и сообщил им, что питался исключительно черными лопухами, росшими на окраине полей. Терять им было нечего, они стали кормить лопухами всех, кто еще у них оставался. И вскоре получили эту… новую породу. Остальное — дело техники.

— Чьей техники? — спросил капитан Ланкастер.

— Мы исследовали пробы земли, взятые с полей, — объяснил Николай. — В этой части провинции огромнейшие документально незаактированные, то есть контрабандные, захоронения красно-коричневой ртути пятидесятилетней примерно давности. Под воздействием красно-коричневой ртути изменилась структура почвы. Черные лопухи поднимаются на полях практически за несколько дней. Мы провели лабораторное исследование лопухов. В них содержится вещество, изменяющее генную структуру человека. С одной стороны — подавляет в нем разум, с другой — способствует бурному росту в организме белковых клеток. Организм сам как бы превращается в огромную белковую клетку. Господа, вы не поверите, за неделю они раскармливали истощенного тридцатипятилетнего старика до двухсот килограммов!

— Они пытались скрещивать особей мужского и женского пола, получать потомство? — поднялся из-за стола капитан Ланкастер.

— Насколько мне известно, нет, — ответил Николай, — у этих… субъектов довольно быстро атрофируются половые признаки.

— Какая жалость, — рассмеялся капитан, — что они не могут размножаться.

— Неужели? — внимательно посмотрел на главу администрации резиновый Гвидо.

— Один вопрос к уважаемому Николаю, — поднялся Антон, — во сколько миллионов форинтов обошлась бюджету провинции эта беспримерная операция налоговой полиции, СБХДС и прокуратуры?

— Во много миллионов форинтов, — с ненавистью посмотрел на него Николай. — Но министру должно быть известно: когда речь идет о защите прав человека, мы не считаем форинтов!

То, что правительство провинции в лице подчиняющихся Николаю налоговой полиции и СБХДС оказалось способным проявить столь недюжинную энергию, свидетельствовало о странной жизнестойкости государственных структур. Впрочем, Антон давно понял: единственное, чему не следует доверять ни при каких обстоятельствах — это человеческий разум, вернее, то, как развиваются, во что превращаются оказавшиеся в его магнитном — биологическом? — поле идеи. Реинсталляция справедливости в жизнь, задумывавшаяся как доброе дело, обернулась людоедством. Личная ненависть Николая к Антону явилась единственной силой, способной мобилизовать государственную машину на выявление и — как надеялся Антон — последующее разрушение внезапно возникшей системы людоедства, самым непосредственным образом попирающей священные права человека.

По тому, как задумчиво и сосредоточенно смотрел поверх голов ученый-радиосоциолог, глава администрации провинции «Низменность-VI, Pannonia» капитан Ланкастер, как напряженно следили за путешествующим в неведомых пределах взглядом капитана члены кабинета министров, Антон понял, что его смерть ходит близко, но, пожалуй, дальше, чем ему хочется.

Определить, о чем думает капитан, было так же трудно, как отгадать, как отзовется столица на вторжение Антона и Фокея в компьютерную реальность. Антон в последнее время сомневался едва ли не во всем. Зола заметила это. «Если не можешь представить себе, что будет дальше, сынок, — сказала она однажды, — предполагай самое худшее и еще хуже — не ошибешься». Антон вдруг почти физически ощутил, как из черных отравленных атомов — стихии распада — составляется некая потусторонняя мысль капитана. Антон понял, откуда в нем мистический трепет перед капитаном. Капитан олицетворял собой изнанку, прореху, черную дыру высшей, управляющей миром силы. Ланкастер еще ничего не сказал, а Антон уже знал: его смерть будет отсрочена словами капитана; отсрочившие его смерть, слова капитана тем не менее как бы покусятся на саму основу нормальной — не изнаночной — человеческой жизни; капитан этими своими словами подписывает себе приговор, потому что все в мире рано или поздно исчерпывается, в том числе и терпение Господа, который, в конце концов, надевает на нос очки, вдевает в иглу нить и чинит прореху, зашивает черную дыру, возвращает выпятившуюся изнанку бытия в положенное изнанке бытия место — где ее никто не видит.

Но даже для исполненного горестными предчувствиями Антона речь капитана прозвучала несколько неожиданно.

— Подводя итоги нашему заседанию, хочу отметить, — сказал капитан, — что мы вплотную приблизились к решению главнейшей и труднейшей проблемы человеческой цивилизации, а именно: проблемы голода. Единственное, что нам необходимо сделать — отозвать лицензию на производство мяса у нарушителей налогового законодательства. Думаю, мы с этим справимся. Вероятно, мы будем первой провинцией в стране, окончательно и бесповоротно решившей проблему продовольствия. Мы немедленно учредим пищевое АО, будем сами экспортировать мясо в другие провинции, а может, даже и в столицу страны город Нукус. Наконец-то нам удастся сформировать бездефицитный бюджет. Мы сможем закупать все необходимые нам товары, в срок расплачиваться по кредитам, вернуть былую крепость нашей валюте — форинту. Господа, благодаря целиком и полностью оправдавшей себя политике справедливости, перед нами открываются блистательные перспективы! Промышленное производство мяса — вот то звено, ухватившись за которое мы вытащим всю нашу экономическую цепь. Что касается автора и разработчика программы реинсталляции, многоуважаемого министра культуры, то я сегодня же снесусь по ВЧ со столицей, представлю его к высшей награде страны — «Золотой звезде героя демократии». Николай, тебя я представляю к ордену «Невидимой руки рынка» за блистательно проведенную под твоим руководством операцию по выявлению нарушений налоговой дисциплины. К ордену «Прав человека» будет представлен главнокомандующий вооруженными силами провинции, как только я получу сообщение, что бандиты арестованы, а мясные плантации соответственно перешли под контроль администрации. И последний вопрос повестки сегодняшнего заседания кабинета министров — кадровый. У меня очень много работы. Мне необходим еще один заместитель. Предлагаю назначить моим заместителем в ранге первого вице-премьера правительства провинции «Низменность-VI, Pannonia» министра культуры. Все свободны, господа!

«С портфелем или без портфеля?» — подумал Антон.