31

Переступив порог редакции, Антон впервые в жизни встретился с собственными подчиненными. До сих пор Антон сам подчинялся. Если же кто и подчинялся ему, то только под угрозой оружия. Люди в редакции подчинялись ему по долгу службы.

По пути в редакцию Антон жалел их, заклинал себя быть добрым и справедливым начальником, однако увидев подчиненных, понял, что был наивен. Во-первых, они выглядели гладкими и сытыми. Во-вторых, были хорошо одеты. Антон в широких — с чужой задницы — штанах, в куцем пиджачке, изможденный и красноглазый выглядел рядом с ними человеком из народа, пролетарием, рядовым держателем векселей и акций, одним из тех, на кого труженики из похоронных команд натягивали под насыпью сначала огненную простынь, затем земляное одеяло. В-третьих, люди в редакции были веселы. Поднимаясь по ступенькам, Антон услышал раскаты смеха. Это было в высшей степени странно. Антон не мог припомнить, чтобы люди где-нибудь — с утра! — так вольно и жизнерадостно смеялись. «Неужели, — удивился Антон, — делать газету так весело?»

Он прекрасно понимал: сотрудники редакции при его появлении скорее всего перестанут смеяться. Вслух. Но будут продолжать смеяться про себя. Надо думать, они перевидали немало начальников. Положение Антона было изначально ложным. Он не мог серьезно относиться к такому дурацкому делу, как издание газеты. Но не мог и прямо об этом заявить.

Антон попробовал улыбнуться. Мышцы лица свело от напряжения. Ему предстояло научиться легко и неискренне улыбаться, как младенцу ходить. Он знал, как пресечь скрытый хохот хорошо одетых, сытых людей, создающих никому не нужную газету.

Должно быть, знание отразилось на его разведенном в неестественной улыбке лице, потому что едва он закрыл за собой дверь, в комнате установилась полнейшая тишина.

— Примите наши поздравления с назначением на должность, шеф, — спохватился кругленький, как мяч, с остатками черных блестящих волос вокруг лысины над ушами. — Сейчас принесут полосы. Или… сначала представить сотрудников?

— Я плохо запоминаю имена, — сказал Антон. — Познакомимся в процессе работы. Пока мне хватит одного имени — редактора.

— Меня зовут Луи, — озадаченно посмотрел на него кругленький.

— Мне известно только название вашей… теперь, стало быть, нашей газеты, — продолжил Антон. — «Демократия». Не сказать, что оно очень оригинальное. Но не будем судить по названию. Я ведь ее в глаза не видел. Туда, где я находился, — снова растянул сопротивляющееся лицо в улыбке Антон, — газеты не доходили. Но я читал другие газеты в других местах…

Антон обратил внимание на ухоженную, не первой молодости, однако очень симпатичную женщину у окна. У женщины были красивые, ровно подстриженные волосы, тонкие, чистые, не знающие работы руки. В одной руке она держала дорогую сигарету. Женщина смотрела на Антона с ужасом. Ну да, подумал он, считает дикарем. Еще он подумал, с кем бы ее сравнить, но не с кем было ее сравнивать. В городских трущобах, на лесных и сельских разбойных просторах такие женщины не водились. Трудно было сравнить ее и с Золой, хотя обе обитали в привилегированном квартале. Зола владела приятными манерами, однако в глубине души оставалась бандиткой, ценила человеческую жизнь дешевле мусора, как Ланкастер, Конявичус, да, пожалуй, и сам Антон. Зола, конечно, могла сыграть трепетную и беззащитную, но была в жестоком мире стопроцентно своя. Женщина воистину была трепетно-беззащитной и стопроцентно чужой в жестоком мире. И уж наверняка не умела убивать голыми руками, как Зола. Антон прочитал в ее красивом, начинающем увядать лице страдальческую печаль и неизбывную жалость к миру.

…Он вспомнил, как однажды в детстве, голодный, слонялся возле большого — в летающих воздушных шарах, в игральных автоматах и живых рекламных экранах — продуктового супермаркета. Охранников поблизости не было, поэтому Антон подходил к тому, у кого лицо подобрее, просил.

Никто, естественно, не давал. Одышливый, нагруженный коробками со сладостями, розовокожий старик, похожий на Гвидо, попытался выхватить пистолет. С трудом высвобожденная рука утонула в жирном брюхе, как в подушке, упустила кобуру. Антон убежал. Он отчаялся что-нибудь выпросить, как вдруг из супермаркета вышла женщина с небольшой коробкой в руке. Она тогда показалась Антону старухой, хотя вряд ли ей было больше тридцати. Женщина остановилась. Их взгляды встретились. Антон не очень понял, что там было во взгляде женщины, зато очень понял насчет себя. Твердо подошел, как если бы то, что он единоразово понял, давало ему право. Он знал на что. Это было как выиграть в лотерею или у игрального автомата, то есть раз в жизни и без всяких обобщений. Антон молча протянул руку. Женщина открыла коробку: «Бери… мальчик». Антон мог взять все, но почему-то взял только два сухаря. «Спаси… бо», — произнес странное слово, в котором как бы сосуществовали два других — «спасение» и «Бог». Лишь мгновение Антон и женщина смотрели в глаза друг другу, но именно в это мгновение Антон утвердился в мысли, что существует иной — неизвестный — мир, иногда приоткрывающийся для неожиданного выпадения двух сухарей, если кто-то — в данном случае любящий сладости толстяк — не успевал вовремя выхватить пистолет.

Антон, конечно, вскоре забыл про нетипичный случай с сухарями. Вспомнил, когда Бруно, вернувшийся с очередного погрома, рассказал, что в укромной чистенькой квартирке, дверь которой он выбил ногой с первого удара, ему встретилась диковинная баба: не сопротивлялась, не кричала, не умоляла, ничего не просила, только смотрела с тоской да еще как будто его же, Бруно, и жалела. «Такой взгляд… — поежился Бруно. — Трахнул, конечно, сначала, потом убил, молча умерла, как спичка погасла. Я потом подумал, может, зря? Уютно так в квартирке, цветочки, книжечки… Ничего не нашел».

И сейчас, глядя на стоящую у окна газетную женщину, Антон почему-то вспомнил двух других — которая дала ему два сухаря и которую сначала трахнул, потом убил, а потом пожалел Бруно. «Надо было мне одеться поприличнее, — подумал Антон, — да и побриться бы не мешало… Все-таки министр культуры!»

— Я хочу, — заявил Антон, — чтобы наша газета отличалась в лучшую сторону от тысяч других газет под названием «Демократия», издающихся на широко раскинувшихся пространствах нашей справедливой, прекрасной и чистой страны.

Слушали молча и, как показалось Антону, с изумлением.

— Чем отличалась, спросите вы? — сказал Антон. Никто не спросил.

— А тем, — ответил, как если бы спросили, Антон, — что начиная с этого номера наша газета будет печатать… — сурово обвел глазами присутствующих, — прогноз погоды! — Антон был очень доволен собой. Начиная тронную речь, он понятия не имел ни о чем будет говорить, ни о прогнозе погоды. «Вдруг они уже его печатают?» — испугался Антон. — Несите полосы! — повернулся к Луи.

— Шеф, — сдавленно, как будто его душили, произнес редактор, — это ваше личное решение или… такова новая информационная политика правительства?

— Пока что мое личное, — сказал Антон. Зола объясняла ему, что такое информационная политика, но он забыл. Помнил только, что Зола строго-настрого наказала ничего в газете не менять. «О положении дел в провинциях в центре судят по газетам, — объяснила она. — Если ничего нового — значит, в провинции порядок. Был случай, поменяли название «Демократия» на «Свобода и демократия», так ночью на резиденцию главы администрации сбросили десант!» Впрочем, все это не имело значения. Истинная власть всегда начиналась с наступления на что-то. Отступи сейчас Антон — разве станут эти люди относиться к нему всерьез? — Изменения в политике, в том числе в информационной, — глубокомысленно произнес он, — неизменно начинаются с чьего-то личного решения, ведь так?

Луи тем временем принес газетные полосы, разложил на столе перед Антоном.

«Задача правительства — счастье народа» — называлась статья на первой полосе. В ней рассказывалось о первом заседании новоназначенного коалиционного правительства, на котором якобы обсуждался проект строительства благоустроенных домов для жителей города. Наглее трудно было соврать. На заседании правительства капитан Ланкастер между делом заметил, что последний в провинции завод строительных материалов магрибские террористы взорвали пять лет назад. Осталась крохотная шарашка, у которой едва доставало сил ремонтировать особняки в правительственном квартале. В конце статьи сообщалось о жилищных опционах «Особняк-2210» — ценных бумагах, «обеспеченных всем достоянием провинции», которые желающие могли приобретать в филиалах и отделениях «Богад-банка». Первый розыгрыш вновь построенных особняков планировалось провести накануне нового года. Жилищные опционы «Особняк-2210» предлагалось приобретать пакетами в миллион форинтов каждый. Кто купит десять миллионных пакетов — тот и въедет в особняк в 2210 году.

«Значит, здесь не франки, не рупии, а… форинты», — запомнил Антон.

В другой статье — «Народ и армия едины» — речь шла о том, как спецназ помогает фермерам убирать несказанно богатый урожай. На самом деле Конявичус в глубочайшей тайне готовил рейд по сельской местности, так как, воспользовавшись смутой в городе и ослаблением контроля со стороны бандитов, фермеры — земляные рабочие — мгновенно спрятали, растащили по сусекам скудный урожай.

Еще одна статья на первой полосе — «Рядовые акционеры пришли на помощь президенту акционерного общества» — рассказывала, как эти самые рядовые акционеры, когда акционерное общество, в которые они вложили трудовые форинты, «стало испытывать временные финансовые трудности», не только не потребовали обещанных дивидендов, но, напротив, продали все свое имущество — квартиры, одежду, технику, а вырученные средства передали президенту АО, который с благодарностью, «низким земным поклоном» принял вырученные средства.

Всю вторую полосу занимал «рассказ-быль» под названием «Случай на берегу реки По». «Рассказ-быль» с первых же слов так удивил Антона, что он прочитал его до конца. Молодой глава администрации, в прошлом офицер — «бесстрашный хранитель мирного труда провинции», а ныне «один из величайших героев современности» — в вечерний час сидел с удочкой на берегу реки, думая не столько о том, как поймать ротана — зачем Ланкастеру жесткий, как химволокно, с огромной пастью ротан? — подумал Антон, — сколько о том, как сделать жизнь людей в провинции еще более счастливой и зажиточной. Антон представил себе капитана не с лазерной винтовкой, а с удочкой в вечерний час на берегу отравленной реки и подумал, что сочинителю «рассказа-были» не откажешь в высшем — Дон Кихотовом — юморе. В момент, когда молодой глава администрации задумался о благе подданных так глубоко, что утратил возможность что-либо замечать, на что-либо реагировать, из прибрежных кустов неожиданно выбрался… лев (Антон с трудом вспомнил, что это вымерший хищный зверь, из тех, которые питались мирными травоядными животными, тем самым улучшая им породу и содержа их в бодрости) и стал ползком подкрадываться к погруженному в важные мысли главе администрации. В этот самый момент на берегу показался отлучившийся новый главнокомандующий — друг и соратник главы администрации. Он увидел льва и в ужасе замер. Окликнуть главу администрации значило спугнуть льва. Лев мог запросто броситься на главу. Но и не окликнуть было совершенно невозможно. Лев подкрадется незамеченным, растерзает «одного из величайших героев современности»! Оружие главнокомандующий, как на грех, оставил в машине. К чему оно в тихой, мирной провинции на берегу «хрустально-чистой» реки? Тут вдруг лев обернулся, увидел главнокомандующего. Обернулся и глава администрации, увидел льва. Взгляды главы администрации и льва скрестились. Главнокомандующий закрыл глаза. А когда открыл, обнаружил, что лев, припадая на задние лапы, отступает к кустам. Минуя главнокомандующего, лев издал негромкий, но строгий рык, как бы наказывая тому бдительно охранять главу администрации, заботиться о нем, а заодно иметь в виду разные нештатные ситуации. Под «рассказом-былью» стояла подпись: Бабострас Дон. Все прочие статьи были подписаны двумя авторами: Джонсоном и Полидевком.

— Кто такой Бабострас Дон? — поинтересовался Антон.

— Видите ли, шеф, — откашлялся Луи, — Бабострас Дон, Джонсон и Полидевк — авторы, скажем так, традиционные для нашего издания. Закон о печати был принят почти сто пятьдесят лет назад. Согласно закону, провинциальная газета должна выходить не более чем на четырех полосах и иметь никак не более трех авторов. В остальном, естественно, — рекламе, кроссвордах, частных объявлениях — мы совершенно свободны. Сто пятьдесят лет назад авторами были: Бабострас Дон, Джонсон и Полидевк. Сейчас, конечно, пишут другие люди, но мы сохранили эти имена, чтобы читатель ощущал незыблемость, преемственность и вечность фундаментальных ценностей истории и бытия — свободы, демократии, рынка.

— Но как быть со львом? — спросил Антон. — Насколько мне известно, львов на земле не осталось.

— Вы совершенно правы, шеф, — развел руками Луи. — Львов не осталось. Но поскольку ценности свободы, демократии и рынка непреходящи и вечны, соответственно вечны и люди, претворяющие их в жизнь, в нашем случае руководящие работники администрации провинции. Читатели должны понимать, что раз демократия вечна, вечен и правитель, демократически управляющий провинцией. В «рассказе-были», по всей видимости, речь идет о юных годах правителя. Я хочу сказать, шеф, что в пространственно-временном континиуме свободы и демократии, как в волшебном зеркале, возможны любые превращения. Демократия — вечная игра, шеф. Газета — всего лишь бледное отражение величественной игры.

Антон внимательно посмотрел на Луи. Он понял, почему эта сволочь весела, толста и добротно одета. Луи принадлежал к числу немногих людей, сводящих с ума многих людей. Такие во все времена хорошо оплачиваются, жрут от пуза, живут, не жалуясь на жизнь.

— Но ведь читателям доподлинно известно, — возразил Антон, — что львы давно вымерли, а главы администрации так же смертны, как и все остальные жители провинции, я бы сказал, повышенно смертны…

Может быть, Антону показалось, но отчаянье в глазах женщины у окна сменилось интересом. Антон примерно представлял, чего она ждет от него. Антон был в одночасье поставлен главным над газетой, традиционно существующей поверх лжи и правды. Он сам точно не представлял, чего хочет от напичканного кроссвордами и рекламными объявлениями идиотского и никому не нужного листка под набившим оскомину названием «Демократия». Но смутно чувствовал, что и женщина у окна хочет того же. Антон вновь задумался о странности Божьего мира, когда в душе люди стремятся к одному, повседневными же своими делами — как увядающая газетная женщина у окна — способствуют утверждению совершенно противоположного.

— Ваши замечания, шеф, — между тем подал голос Луи, — бесспорно точны, как говорится, не в бровь, а в глаз, но как быть с законом о примате законов демократии над законами и демократией? Действительность, демократия, законы могут быть какими угодно. Мы должны отражать только и исключительно законы демократии!

Что будет, подумал Антон, если он пристрелит Луи на месте? Конявичус поможет выкрутиться? Женщина с красивым увядающим лицом, по всей видимости, упадет в обморок, дальнейшие отношения между ними станут проблематичными. Надо же, посмотрел Антон на женщину, тяготится порядком вещей, а главную сволочь не убей…

— В жизни не существует ничего вечного, — задумчиво, потому что сам не был в этом уверен, произнес Антон. — За исключением Бога и температуры воздуха. Как вы думаете, какая будет завтра погода?

— Наверное, жарко, — пожал плечами Луи.

— Сократите на несколько строчек великолепный «рассказ-быль», — Антон решил, что его дело не убеждать подчиненных, а приказывать подчиненным, — сообщите читателям, что завтра будет жарко. Ну а в следующем номере…

— Это невозможно, шеф! — воскликнул Луи.

Антон и раньше знал, что человека гораздо легче заставить совершить злодеяние, чем какое-нибудь благое, да просто нейтральное дело.

— И все-таки, — ласково, как некогда на него самого капитан Ланкастер, посмотрел Антон на трясущегося не то от страха, не то от несогласия Луи, — вы сделаете это.

— Я не могу, шеф, — как раненый, простонал Луи, и Антон чуть было искренне его не пожалел. — Это противоречит… демократии… всему! Я требую письменного распоряжения!

Антон взял ручку, лист бумаги: «Приказываю напечатать, что завтра будет жарко», размашисто расписался. Последний раз он расписывался накануне отправки на трудфро в получении браслета и суточных, которых, впрочем, так и не увидел.

— Благодарю, шеф, — озабоченно вытянул губы в трубочку Луи, — теперь необходимо, чтобы на ваше распоряжение наложил резолюцию глава администрации. Поскольку газета должна печататься немедленно, я полагаю, что этот номер можно оставить без изменений, ну а со следующего… После того, разумеется, как глава администрации даст добро, мы…

Антон догадался, что Луи трясся вовсе не от страха или несогласия — от смеха. Улыбаясь, он приблизился к Луи, уточнил: визировать ли Ланкастеру на этом листке или необходима бумага на бланке с гербом свободы и печатью? Как только Луи открыл рот, Антон одной рукой обхватил его за шею, другой выхватил пистолет.

— К окну! — крикнул редакционным людям, подмигнул широко распахнувшей глаза увядающей женщине, уткнул дуло Луи в висок. Жирный его подбородок, как тесто, трясся у Антона на локте. — У меня нет времени разговаривать с тобой, ублюдок! — дико заорал Антон, вдавил дуло в висок Луи. Вдруг и впрямь захотелось выстрелить, чтобы никогда больше его не видеть и не слышать. Луи понял это и затих. Тесто на локте у Антона похолодело. — Выполняй немедленно!

Дрожащей рукой Луи вычеркнул из «рассказа-были» описание гривы льва, «приветственно вставшей при виде главы администрации», вписал: «Погода на завтра. Будет жарко», проштампелевал все четыре полосы жирным фиолетовым штемпелем «В печать», поставил число и время, расписался.

— Где типография? Ты! — Антон обратился к женщине, так и не успевшей зажечь сигарету.

— Внизу, — голос ее звучал, как и ожидал Антон, словно она готовилась к смерти.

— Сколько времени печатается газета?

— Час, — ответила женщина, — мы обычно печатаем пять тысяч экземпляров.

— Отнеси в типографию, — велел Антон Луи, для острастки выстрелив в потолок.

Тот выбежал на лестницу, как бы унеся на животе дверь.

— Все свободны, — повернулся Антон к редакционным людям. — Вы останьтесь, — нашел взглядом женщину — сейчас, впрочем, она отнюдь не увядала. — Мне скучно одному, — притворил за вышедшими дверь.

Чем пристальнее Антон смотрел на женщину, тем больше она ему нравилась. Она как бы состояла из нематериального: тоски, неких смутных идей, разочарования, горечи, усталости, прочитанных и читаемых книг. Это приближало ее к Богу. Но при этом она была вполне земной: ела-пила, добывала одежду, устраивала быт, с кем-то спала, а главное, как и все смертные, стремилась выжить. Тут был излом, слабое место. Антон ощутил желание немедленно завалить ее на стол. В противоречивом соединении нематериального — духовного — и телесного открывалась очередная правда о человеке, и она, как и все предыдущие, оказывалась малоутешительной. Соединение нематериального и телесного предстало своего рода эластичной переносицей — местом, где Бог постоянно держал красное пятнышко лазерного прицела. Антон, быть может, безо всяких на то оснований, подумал, что женщина стоит к совершенству много ближе прочих, доселе виденных им людей. Еще Антон подумал, что, решись он завалить женщину на стол, вряд ли бы она оказала ему действенное сопротивление. Таким образом идея совершенства изначально заключала в себе бессилие и слабость, так как всякий мог в удобный момент над ней надругаться. Завалить, как пришло в голову Антону применительно к данным обстоятельствам, на стол. Распять, как пришло в голову другим применительно к другим обстоятельствам, на кресте. И уж совсем нелепая мысль посетила Антона, что сущность Бога — бесконечность, и нет разницы, вечно ли куда-то идти, каменно ли стоять на одном месте, — и в первом и во втором случае узнаешь о Боге одинаково мало. Впрочем, то было чисто умозрительное заключение, которое расслабляло волю, уводило в сторону от конкретных дел, которых Антону сегодня предстояло переделать немало.

— Поверьте, — сказал Антон женщине, — я знал многих, кому жилось гораздо хуже, чем вам. Вы — Бабострас Дон! Я смотрел на лица присутствующих. Только вы можете так прихотливо фантазировать!

— Я — Бабострас Дон лишь в той мере, в какой можно смириться с хлебом, который ешь, — возразила женщина. — Я устала проклинать себя за то, что не могу питаться, скажем, землей или воздухом.

— Проклинать себя за хлеб — все равно что проклинать себя за то, что родился на свет, — возразил Антон.

— Скорее, за то, что нет сил расстаться с жизнью на этом свете, — добавила женщина.

Пол под ногами загудел. Антон догадался: заработала печатная машина.

— Принесите мне номер, — попросил Антон. — Народ мечтает узнать, какая будет завтра погода.

Женщина вышла. Вернулась с газетой.

— Будет жарко, — задумчиво сказала она.

— Если этот… вздумает перепечатать газету без прогноза, я его расстреляю! — громко прокричал Антон, так как не сомневался — сальное волосатое ухо Луи расплющено о дверь. — Мне бы не хотелось звать вас Бабострасом Доном, — произнес тише. — У вас ведь есть другое имя?

— Познакомимся в процессе работы, — припомнила женщина Антону его же Антоновы слова. И совершенно неожиданно: — Знаете, как бы я поступила на месте Бабостраса Дона?

— Как?

— Я бы все завалила завтра снегом.

— Значит, завтра в бесконечно волнующий человечество вопрос будет внесена исчерпывающая ясность, — усмехнулся Антон. — Мне кажется, — посмотрел на женщину, — мы с вами еще встретимся сегодня.

— Я знаю, — спокойно ответила она. — Это предопределено.

— До встречи! — Антон пошел к двери, твердо зная, что ближайшие час-два — сколько потребуется! — посвятит поиску приличных штанов.

— Меня зовут Слеза, — сказала ему в спину женщина.