11

Ранним утром, когда все было в росе, Антон перебрался через красную проволоку, вытащил из тайного места сумку, вытряхнул из нее пистолет, бандитскую одежду Золы. Одежда, как и положено одежде, пахла потом, табаком и… чем-то еще. Антон забыл, как это называется. Однажды Кан подсунула ему под нос свою грудь. Антон с трудом уловил слабый цветочный запах. «Девчонки уже десять раз разбавляли, — вздохнула Кан, — а представляешь, если не разбавлять». Одежда Золы пахла сильнее, нежели некогда грудь Кан, из чего Антон заключил, что Зола не разбавляет.

Он перепрятал одежду, забрал пистолет и обоймы, напихал в сумку веток, положил на место, привалил валуном. После чего торопливо удалился за проволоку и там — в относительной безопасности — внимательно рассмотрел оружие. Пистолет был старой модели. В армии на вооружении давно были другие. Он был грязен и нечищен. Когда Антон заглянул в дуло, ему показалось, что он смотрит в огромную, заросшую черным волосом ноздрю. Он вспомнил про людей, обожествлявших оружие, и подумал, что Зола, по всей видимости, к ним не относится. Иначе бы не допустила, чтобы у божества — была такая плохая ноздря. Или же у нее имеется другой, более современный и соответственно более милый ее сердцу пистолет. Не понравились Антону и зеленоватые не то отсыревшие, не то окислившиеся патроны. Да стреляет ли эта рухлядь, засомневался Антон. Он, как сумел, почистил дуло, выцарапал на стволе круг, прицелился.

Осечка.

Пистолет выстрелил со второго раза, удивив могучей отдачей. Он чуть не вырвался из руки. Пуля вошла в дерево высоко над кругом. С четырех выстрелов Антон пристрелял пистолет. Надо было брать значительно ниже центра мишени. Конечно, это была несерьезная пристрелка. Антон берег патроны. Он вдруг вспомнил, как чудовищный Омар, не целясь, подстрелил птицу, и его боевой дух затуманился.

Антон залез на дерево.

В колючей хвойной тишине он успокоился, рассудил, что, пожалуй, сумеет уложить Омара, если тот появится на тропинке. Кроме «Дон Кихота», Антон читал еще одну книжку без обложки — «Сказки народов мира». В одной из них речь шла о царевне-лягушке. Антон подумал, что крадет у Золы бандитскую одежду, как некогда Иван-царевич шкуру у неведомой лягушки, судя по всему, предшественницы нынешнего ротана.

План был бесконечно прост.

Зола достанет из тайника сумку, разденется. В момент, когда она обнаружит вместо бандитской одежды сосновые ветви, Антон спрыгнет с дерева, уведет ее под пистолетом за красную проволоку и там без помех поговорит. В самом деле, не прячет же она в трусах нож или другой пистолет! Если же первым придет Омар, его надо мочить, немедленно мочить. На выстрел, правда, могут прибежать. Хотя, когда Омар подстрелил птицу, никто не прибежал. Неурочный выстрел может спугнуть подходящую Золу. Значит, мочить Омара надо, когда Зола будет на месте?

Антон давно заметил: чем больше думаешь, тем меньше остается готовности действовать. Долгое думание — дыра, куда утекает решимость. За долгим думанием момент чистого действия становится неразличимым и каким-то не очень нужным. За долгим думанием можно пропустить жизнь и незаметно соскользнуть в смерть.

Антон решил, что в его теперешних обстоятельствах куда разумнее наслаждаться жизнью: теплом, утренним солнечным светом, хвойным шумом, возможностью обозревать с высоты окрестности. Тем более что все это может вскоре для него закончиться.

Антон вспомнил, как однажды спросил у своего школьного друга Бруно, чего тому больше всего в жизни хочется. «Лежать сытому брюхом вверх на солнце, — не задумываясь, ответил Бруно, — да чтобы самогона вволю, курева и баба рядом». Это, конечно, было неплохо, но Антон одним бы этим не удовлетворился. «А как же свобода, Бруно?» — спросил он. «В том и свобода, — ответил Бруно, — чтобы самогон, курево, жратва, бабы струились с неба, как солнечный свет».

Антон любил Бруно, но в глубине души знал, что тот откажется бежать с ним с поезда. В Бруно сосуществовали постоянное стремление к примитивным радостям жизни и столь же постоянное нежелание что-нибудь предпринять, пошевелить мозгами, потрудиться для достижения радостей более высокого порядка. Вернее, радостями более высокого порядка для него были радости еще более низменные и кровавые. В дни убийств и грабежей Бруно оживлялся, тогда как Антон, напротив, испытывал тоску и бессилие. Бруно вместе со всеми убивал, грабил, пил, жрал, кричал, что никому не позволит отнять у народа свободу-матушку, но как только устанавливался военный порядок, мгновенно тупел, снова превращался в свободное, жаждущее вместе с солнечным светом самогона, курева, жратвы и баб растение. Получалось, что свобода-матушка смотрела сразу в две стороны. В одну шел Бруно. В другую — Антон. Свободы-матушки доставало на всех.

Антон подумал: как бы там ни было, растительный Бруно пьет спирт на солеразработках; неравнодушный к собственной участи, почитывающий книжечки Антон стоит на дереве одной ногой в могиле.

И каждый из них свободен ровно настолько, насколько хочет. В этом заключались одновременно величие и изъян мира. Антон подумал, что, вероятно, мир можно насильственно улучшить, сделать же более справедливым — нет. Он ощутил привычную гордость за свою страну, всегда готовую отнять у него жизнь, но никогда — свободу.

Он попытался представить себе, как выглядела неведомая лягушка. Когда-то лягушки жили на болотах. Но с тех пор как на Земле не осталось неотравленных болот, в них обитали исключительно змеи — радиоактивно-электрические, светящиеся в темноте. Недавно среди ночи Антон забрался на холм перед болотом, посмотрел вниз. В ядовитом кристаллическом пару мерцали, перемещались, сплетались и расплетались зеленые, красные, золотистые, длинные и короткие светящиеся линии, кольца, зигзаги. Болотные змеи днем спали и только ночью выползали из нор и ям, треща электрическими разрядами.

Когда Антон учился в школе, кто-то притащил в спальню змею. Хотели сразу разрубить, облить керосином и сжечь, но понравилось исходящее от нее золотистое мерцание. Всю ночь змея освещала ровным светом темный угол. На следующую ночь свет стал слабее. Змее поставили воду и кашу, но она не притронулась, видать, питалась иной пищей, быть может, маленькими змейками. Она продержалась в темном загороженном углу неделю, потом сдохла, предсмертно вспыхнув, как перегоревшая лампочка. Три дня мертвую змею тыкали пальцами, она отзывалась довольно сильными ударами тока. Шкура ее оказалась грубее и жестче самой суровой наждачной бумаги. Когда электричество в ней иссякло, змею выкинули.

Антон так пристально всматривался в обе ведущие к красной проволоке тропинки, что на них стали мерещиться люди. Они продвигались подлыми перебежками, были отменно вооружены, все, как один, смотрели на сосну, в ветвях которой укрылся Антон. Похоже, они спорили: убить его сразу или взять живым? Антон сбился, считая их. Людей было больше, чем у него патронов. Похоже, его атаковала целая армия.

Тут кто-то отчетливо выругался под деревом. Антон увидел Золу, пытавшуюся отодвинуть притонувший во мху валун. Расставив ноги, упершись руками в валун, она стояла, как тогда у дерева. Только не было на сей раз сзади гнусного Омара, торопливо расстегивающего ширинку. У Антона закружилась голова — так стройна и прекрасна была Зола. Отчего же он ее не заметил?

Антон не заметил ее потому, что она пришла не по тропинке, а как он сам — со стороны обнесенной красной проволокой запретной зоны. Антон и прежде видел там примятую траву, но думал, что это звери. А это, оказывается, добрые люди срезали путь, плевать хотели на мнимую радиацию.

Зола наконец с урчанием отвалила камень, извлекла сумку. Если она ее сразу откроет, придется прыгать. Если сначала снимет городскую одежду, у Антона есть минутка в запасе.

Зола была в опрятном шерстяном платье, в черном пиджаке. Так одевались женщины, работающие в коммерческих конторах или в правительственных учреждениях. Она сняла пиджак, аккуратно свернула его, положила на мох. Завела руки за голову, стянула резинку с волос. Золотистые крашеные волосы рассыпались по плечам. Выгнув стан, Зола расстегнула пуговицы на платье, выскользнула из него, как змея из разорванного мешка. Теперь она была такой, какой ее хотел видеть Антон — в одних трусах, — длинная, гибкая, серокожая, с небольшими, однако явственно различимыми с дерева грудями. Пока Зола укладывала на земле платье, Антон пустился в опасный путь по качающейся ветке и теперь балансировал, изготавливаясь к прыжку, над самой крашеной головой Золы. Он удерживал равновесие из последних сил, вцепившись пальцами в какой-то подозрительно тонкий сучок. Порыв ветра, подумал Антон, и я, как осенний лист, лечу вниз.

Зола поставила неправдоподобно длинную ногу на камень, отлепила от бедра прикрепленный с помощью двух кусочков клейкой ленты стилет. Повертела задумчиво в руках, затем вдруг с дикой яростью почти без размаха всадила в ствол.

Антон вспомнил, как называется ароматическая жидкость, которую любят женщины, — духи. За время жизни на чистом воздухе у него необыкновенно обострилось обоняние. Он определил, что сегодня от Золы определенно пахнет другими духами.

Антон достал из кармана пистолет, снял с предохранителя. Чтобы приземлиться в намеченном месте — в непосредственной близости от Золы, — предстояло сделать несколько воздушных шагов по тонкой гнущейся ветке, ни за что не держась. Антон играючи сделал эти несколько шагов, пружинисто оттолкнулся от ветки. В это самое время Зола вдруг отступила в сторону, взялась руками за трусы. Антон понял, что свалится ей на голову, сломает шею. Ему пришлось уже на лету еще раз оттолкнуться от ветки ногой.

Это разрушило, уничтожило прыжок.

Антон больно, с хрустом ударился о землю ногами и почему-то локтем руки, в которой был зажат пистолет. Пистолет отлетел далеко в сторону. Антон вскочил, чтобы бежать за ним, но тут же упал на землю. Была сломана, в лучшем случае вывихнута стопа.

Зола, чиркнув в воздухе, как ножницами, серыми ногами, отскочила в сторону, моментально завладела пистолетом. В следующую секунду она стояла, расставив ноги, вжавшись спиной в ствол, твердо целилась Антону в лоб из им же вычищенного пистолета. Руки у Золы не дрожали, взгляд был безжалостен, как у змеи. Антон подумал, что целить ей надо ниже. Скорее всего, она промахнется. Но куда он денется со своей сломанной — вывихнутой? — стопой?

Антон посмотрел на застывшую в боевой позе Золу и… рассмеялся. Кретин, он помешал бедной девчонке справить малую нужду! Зола собиралась влепить ему пулю в лоб. Сквозь трусы по длинной пепельной ноге бежал ручеек, но она не замечала.

— Извини, я не хотел, — покачал головой Антон.

Зола озадаченно посмотрела на него, провела рукой по трусам.

— Бери ниже, — посоветовал Антон, — пистолет дрянь, еле пристрелял. Где хранишь патроны, в земле?

— Ниже, выше, какая разница? — сказала Зола. — Я не промахиваюсь с такого расстояния.

Антон зафиксировал на ее лице то особенное выражение убийцы, выбирающего на теле жертвы место для пули. Одним нравится, как пуля с треском входит в лоб. Другим, как расплывается на груди красное пятно. Третьим — как из простреленного горла взлетает тонкая, как плеть, струя крови. Антону стало весело. Какие были планы! И все сейчас отходило в ничто, в небытие. Из-за чего? Из-за того, что он не захотел ломать спину девчонке, присевшей справить малую нужду. Антон прямо-таки трясся от нервного смеха.

— Заткнись! Я не люблю, когда надо мной смеются, — Зола вырвала из ствола стилет. Теперь в одной руке у нее был пистолет. В другой — стилет. И мокрые трусы, отметил про себя Антон.

Новый приступ смеха.

— Я не над тобой, — с трудом выговорил он. — Над собой. Не захотел тебя калечить. Слава малой нужде! Ты в порядке. Зато я покалечился.

У Антона возникло ощущение, что он переместился в иную жизнь — короткую и легкую, как прыжок с сосны, когда в ушах свистит ветер. Ему захотелось прожить ее весело, со свистом.

— Я стоял вон на той ветке у тебя над головой, — сказал он, заметив на почерневшем от мыслительной работы лице Золы недоверие. — Прикинь сама: куда я должен был прыгать, чтобы не сломать тебе спину?

Зола быстро подняла голову, но тут же опустила. Она была опытным бойцом. Который, впрочем, почему-то не чистил оружие, хранил в сырости патроны. Антон подумал, что лицо ее почернело не от мыслительной работы, это неверно. Лицо ее просто сделалось таким, каким бывает пепел на папиросе, когда под ним тлеет сухой табак. Серо-красный, как бы дышащий. Это была не мыслительная работа — это была ненависть.

— Делай что хочешь, — поморщился от боли Антон. — У меня сломана нога, я не могу пошевелиться.

Не сводя с него глаз, Зола подтянула к себе сумку. Открыла. Безнадежный угол поворота Антоновой стопы относительно голени, видимо, успокоил ее. Она положила пистолет на траву.

— Где одежда? — спросила Зола, вытряхнув из сумки ветки. Она как будто не замечала собственной наготы. Знать, привыкла не стесняться. А может, уже считала Антона трупом. Чего стесняться трупа? — Где моя одежда? — повторила Зола.

«Недолго, — подумал Антон, — я владел лягушачьей шкурой». Он закопал бандитскую одежду Золы в куче листьев неподалеку.

— Не торопись, — подмигнул Золе. — Когда еще увижу? — Антон давненько не разговаривал ни с кем, кроме Елены. Он почувствовал, что стал говорить не так, как раньше, — свободнее, легче. Надо же, огорчился он, умереть, когда только научился разговаривать как культурный человек!

Зола подошла к нему поближе, остановилась, уперев руки в бока:

— Думаешь, есть на что смотреть?

— Ты бесподобна! — Антон подумал, что не зря читал «Дон Кихота». — Ты лучше всех, кого я видел. Если бы я… — попытался подтянуть ногу, скривился от боли. — Если бы я был в норме.

Зола подошла совсем близко, сунула ему в нос дуло. Оно пахло хвоей. После пристрелки Антон еще раз вычистил дуло сосновой веточкой.

— Хватит болтать, ублюдок! Да будь ты хоть трижды в норме… Чем ты бреешься? Неужели куском стекла?

— Сегодня я не успел побриться, — пробормотал Антон. Он действительно брился куском стекла. До сих пор ему казалось, что он это делает аккуратно и чисто.

— Где моя одежда?

Комплименты Антона оставили Золу равнодушной. Вопрос близкого знакомства на повестке дня определенно не стоял. Как, впрочем, и вопрос немедленного расстрела. Антон подумал, что, в сущности, все складывается не так уж плохо. Он пытался рассмотреть, есть ли у Золы на ляжке характерный крестик, но то ли Зола стояла не так, как надо, то ли от боли он стал хуже видеть — не мог рассмотреть.

Скрывать далее, где одежда, не имело смысла. Антон показал. Пока Зола одевалась, он осторожно ощупал ногу. Антон искал место перелома и не находил. «Неужели вывих?» — не верил он своему счастью. Ступня распухала прямо на глазах — это тоже свидетельствовало в пользу вывиха. Всего делов-то: дернуть с поворотом за ногу. Но сам себя дернуть за стопу он не мог. Нога же продолжала распухать. Через полчаса она распухнет и отвердеет так, что кость не встанет в сустав, сколько ни дергай.

Вправить Антону вывих могла только Зола.

— Я из-за тебя пострадал, — сказал Антон. — Сделай милость, вправь вывих, — вытянул ногу, уперся руками в землю, как будто Зола уже бежала и падала вправлять.

— Какая разница, с вывихом или без вывиха пристрелит тебя Омар? — В кожаных штанах, кожаной куртке поверх грубой серой рубашки, в наждачных перчатках с металлическими зубьями Зола обрела вид смерти. — Тебя послал Ланкастер?

— Кто? — Антон забыл, кто такой Ланкастер.

— Омар будет тебя пытать. Вывих очень кстати. Знаешь, как больно, когда вывих вправляют не в ту сторону.

— Могу себе представить… — До Антона вдруг дошло: он попал в руки бандитов, самых безжалостных людей в мире. Пробудить милосердие в Золе — все равно, что научить петь по утрам светящуюся радиоактивную болотную змею.

— А может, он медленно поджарит тебя на костре, — мечтательно продолжила Зола. — Омар балдеет от пыток. Пожалуй, это единственное, в чем он проявляет находчивость.

— Твой Омар — грязная тварь! — Антону было нечего терять. — Я видел, как он с тобой обращается. А ты такая же, как он. Надо было сломать тебе хребет — и никаких проблем! Я… забыл, что такое люди. — Антон смолк. Зачем он это, кому?

— Забыл? — удивилась Зола. — Я бы тоже хотела! Как тебе удалось?

— А все книжечки читал, идиот…

— Какие книжечки? — Зола спрятала пистолет и стилет. Стояла, покачиваясь на длинных ногах, совсем рядом. Можно было попробовать ухватить ее за ногу, повалить, придушить, изнасиловать (хоть это представлялось весьма сомнительным). Терять нечего. Но в вопросе Золы Антону почудился свет. Он не шевелился, боясь прервать, потерять, спугнуть, погасить невидимый, едва ли существующий свет. Как когда-то солнечную семицветную полоску на своей твердой детской кровати.

— «Дон Кихота», — небрежно ответил Антон. — Ты, конечно, про такого не слышала?

— Я даже помню, как звали его возлюбленную, — усмехнулась Зола. — Дульсинея Тобосская.

— А я не успел дочитать до конца, — признался Антон. — Старая орфография, много непонятных слов. Теперь, надо думать, не дочитаю. Может, вправишь вывих?

— Ты смешной человечек, — как показалось Антону, не с презрением, а с жалостью произнесла Зола. — Как будто сам из книжечки. Ну, пожалел меня, не сломал мне шею. Почему ты думаешь, что я в ответ пожалею тебя? Каждый сам планирует, как действовать. Если я тебя сейчас пожалею, мои планы нарушатся. Зачем мне нарушать планы, когда у меня все расписано? Зачем мне неизвестность?

— А я из-за тебя нарушил свои планы, — сказал Антон. Когда-то он считал самым умным человеком на свете себя. После знакомства с Еленой — Елену. Теперь вот встретил Золу. Почему-то оказывалось, что каждый новый человек оказывался умнее его. «Омар, вероятно, глупее», — подумал Антон.

Но это было слабым утешением. — Хотя у меня тоже было все расписано.

— Твое расписание изменилось, — усмехнулась Зола.

— Твое тоже изменится, — пообещал — что ему еще оставалось? — Антон. — Кто-нибудь тебя точно так же не пожалеет, как сейчас ты меня.

— Тебя послал Ланкастер? — пропустила мимо ушей его нравоучение Зола.

— Нет. Я сам по себе. Я оттуда, — Антон кивнул в сторону красной проволоки, показавшейся вдруг родной до слез.

— Я говорила этим идиотам, что там нет радиации, — сказала Зола. — Хотя… — посмотрела на браслет.

— Позавчера она увеличилась на несколько единиц! — До Антона вдруг дошло: из-за мнимого увеличения радиации Омар не хочет идти к красной проволоке! Иначе он давно был бы здесь. Антон почувствовал то особенное вдохновение, какое сообщает обреченному человеку надежда — быть может, призрачная — остаться в живых. — Это я увеличил показания, Зола, — быстро заговорил он. — Чем ты рискуешь? У тебя пистолет, стилет. Вправь мне ногу, пойдем, я покажу, как это делается. Я… много чего тебе покажу. Ты сможешь уточнить свое расписание. Я обещаю, что твой поезд пойдет быстрее!

— Откуда ты знаешь про Омара? — перебила Зола. — Почему следишь за нами? Зачем ты караулил меня на дереве? Чего ты хочешь? Тебя послал Ланкастер!

Антон пошевелил ногой. Стопа, как пушка, выстрелила в голову болью.

— Я один! — простонал он. — Кому я нужен? Вправь ногу, я тебе все объясню, покажу…

— Это в любом случае. — В словах Золы Антону почудилась некоторая растерянность. Он не врал. Когда один человек не врет, другой каким-то образом это чувствует. Время шло. Стопа распухала. Антон был близок к тому, чтобы рвануть на груди рубаху, показать Золе медальон Елены. — Почему ты прячешься? Ты вор, убийца?

— Дезертир с трудфро, — Антону показалось странным доказывать, что он не вор и не убийца… бандитке. Воистину чего-то он в жизни не понимал. — Я весной бежал с поезда. С тех пор живу здесь, за проволокой.

— В любом случае, парень, тебе не повезло, — вздохнула Зола. — В ненужное время ты оказался в ненужном месте.

— Не трать время, — послышался спокойный голос сзади. Антон не успел обернуться. Вонючая рука сграбастала его за волосы, ударила о дерево. Антон как бы на несколько мгновений задремал. — Он и впрямь оттуда. Его видели в бинокль.

Там инвалиды, сумасшедшая старуха да вот еще он. Ребята сказали, шустрый инвалид разбегался, а он, смотри-ка, при руках-ногах! — точно сквозь гул расслышал Антон.

Открыл глаза, прекрасно понимая, что лучше бы их не открывать. Увидел Омара.

Новый удар.

Сегодня Омар был побрит, одет не без некоторого шика. Как средней руки бизнесмен. Только вот руки почему-то воняли. В прошлый раз Антону было трудно разглядеть его сквозь ветви. Сейчас выяснилось, что у Омара приплюснутый перебитый нос, близко посаженные треугольные глазки. Нечего и говорить, что Антон не увидел в них ничего, кроме лютой злобы.

Одной рукой Омар оторвал Антона от дерева, другой — быстро превратил его лицо в сочащийся кровью блин. Единственное, что Антон успел сделать — закрыть глаза.

— Что ты там болтал про радиацию?

Глаза Антона заливала кровь. Все вокруг было красным, как на закате.

— Сейчас расскажешь! — Омар повесил на сук куртку, пояс с двумя пистолетами. — Про все расскажешь… — размял в воздухе пальцы, которым, видимо, предстояла серьезная работа.

Антону не захотелось отдавать Омару медальон Елены. Он сделал вид, что вытирает с ключицы кровь, рванул что есть силы веревку. Веревка порезала шею и пальцы.

Бог определенно сегодня отвернулся от Антона.

Омар вознамерился отходить его ногами.

Антон с неожиданным проворством завертелся вокруг дерева. Рядом рос куст. Антон ввинтился в него. Подошвы подбитых гвоздями чудовищных Омаровых сапог мелькали в воздухе, но куст мешал бить, смягчал удары. И все-таки Антон сплоховал. Гвозди ослепительно вспыхнули перед самыми глазами. Он потерял сознание.

Очнулся почему-то от боли в шее. «Голову, что ли, отрезает?» — тупо подумал Антон. Омар столь же неуспешно рвал с его груди медальон. Антон изловчился, вцепился зубами в волосатую, нестерпимо воняющую руку. Омар коротко взвыл, отскочил назад, выхватил пистолет. «Вот и славненько…» — подумал Антон.

Загремели выстрелы. Антон оглох от треска. Пули вошли в дерево, оконтурив его голову железным полукольцом. Антон помотал головой, вытащил из щеки длинную белую занозу.

— А теперь… — Омар с удовольствием прицелился ему между глаз. — Не смею более задерживать вас на этом свете…

— Он ничего не сказал, — подала голос Зола.

— Пачкаться неохота, — согнутый крючком палец Омара не отклеился от курка. — Грязный весь, в крови…

— А ты разведи костерок. Надо же поговорить с человечком.

Антон хотел было плюнуть ей в лицо, но рот был полон крови, получилось, что он просто выплюнул кровь.

— Можно, — согласился Омар, — только сначала прострелю ему ноги.

— Уже сломал, когда прыгал с дерева, — сказала Зола. — Прострелишь — изойдет кровью, потеряет сознание.

Как с того света Антон наблюдал за их приготовлениями.

Вот хищно защелкал огонь, Омар сунул в него ржавый железный прут. Антон заворожено наблюдал, как прут сначала почернел, как негр, потом покраснел, как индеец, потом побелел, как европеец. Антон сознавал, что осмысленной жизни в этом мире ему осталось всего ничего — до момента, когда его белая кожа зашипит под белым железом. После чего он превратится в мечтающий о смерти, воющий от боли, слепоглухонемой, переломанный, жжено-кровоточащий мясо-костяной мешок.

Омар вполне мог начинать веселый разговор, но его одолела похоть. Он начал прихватывать Золу. Та отбивалась; Омару сделалось тесно в штанах.

— Железка стынет, — сказала Зола.

— Моя тоже, — усмехнулся Омар.

— Твоя не остынет, — без улыбки ответила Зола.

— Через ширинку, то есть перчатку, жжет. — С белой железкой наперевес Омар приблизился к Антону.

Антон вжался гудящим, как колокол, затылком в ствол. Дальше дерево не пускало. Железка зависла в нескольких сантиметрах от его лица. Жар был нестерпим. Антону показалось, глаза закипели, а кровь в голове спеклась в кирпич. Тем не менее он увидел, как закрутилась в колечко, обмахрилась, обожгла лоб свисающая прядь волос. «Ну да, — подумал он, — давно не стригся…»

— Похоже, он не от Ланкастера, Зола, — не оборачиваясь, произнес Омар. — От Ланкастера был сегодня человек.

— Ланкастер мог послать двоих, — быстро ответила Зола, — и дать им совершенно разные задания.

— Ну давай, откуда ты здесь взялся? — Омар легонько мазнул раскаленным железом Антона по плечу. Тот едва закусил рвущийся наружу вопль. — Кстати, Зола, — все так же не оборачиваясь, продолжил Омар, — человек от Ланкастера сказал, что капитан не получил драгоценностей. Вот ведь незадача.

— Капитан врет!

— И я так думаю. Кто-то врет…

Омар вдруг злобно оскалился. Антон догадался: он хочет вонзить ему раскаленную железку в живот. Единственное, на что хватило сил — повалиться на бок. Огнедышащая железка уперлась в ствол. Бедному дереву досталось сегодня не меньше, чем Антону.

Омар опустился на колени, выронил железку, ткнулся носом в мох возле поджатых ног Антона. Щека его прижалась к железке. Запахло горелым мясом. Омар захрипел, вцепился пальцами в мох. На его спине сквозь рубашку проступило красное пятно. Оно быстро разрасталось, захватывая светлое пространство рубашки. Антон увидел покачивающуюся на длинных ногах Золу. В руке у нее был скорострельный, выхваченный из висящего на суку пояса пистолет Омара.

— Вот и остыла твоя железка, Омарчик, — медленно опустила пистолет Зола.

— Ну теперь-то, — взмолился Антон, — когда ты сделалась богатой и свободной, ты можешь дернуть меня за ногу?

— Так будет с каждым, кто захочет меня обидеть, — прицелилась ему в лоб Зола.