XXXIV

На следующее утро мы придвинули стол к окну столовой, и комиссар, Монтес и я завтракали, не отрываясь глядя на песок, на кусты тамариска, на отель «Нуэво Остенде», на аптеку, на небо, — на все, что после бури опять образовало упорядоченный мир, безмятежно сияющий в лучах солнца подобно огромному цветку.

Я завтракал так, как привык в периоды напряженной литературной работы: чай без сахара, яйца вкрутую, гренки и мед. На львиной шкуре песка появился человек в голубой трикотажной рубашке и светло-серых брюках. Он шел к нам.

Мы так долго рассуждали о том, кто бы это мог быть; о том, у кого лучше зрение: у жителей гор или обитателей приморских равнин; о том, насколько далеко способен видеть человеческий глаз, — что, когда нам доложили о посетителе, известие застало нас врасплох.

— Это фармацевт, — пояснил Эстебан. — Он хочет поговорить с сеньором комиссаром.

— Пусть войдет, — сказал Аубри и встал.

Фармацевт, в голубой трикотажной рубашке и светло-серых брюках, вошел в столовую. Это был нагловатый субъект, с припухшими глазами и лоснящейся кожей; при каждом движении он тяжело вздыхал, словно переживал о затраченной на него энергии. Он церемонно поздоровался с нами, после чего у них с Аубри был какой-то напряженный разговор в углу. Фармацевт достал из кармана письмо. Аубри нервно его прочитал.

Они сели с нами за стол.

Аубри велел Эстебану:

— Принесите кофе сеньору Роче. — Потом обратился к фармацевту:

— Вы его знали раньше? Когда он пришел к вам в тот день, его поведение показалось вам нормальным?

— Нормальным, пожалуй, нет. Но, вы знаете, он вообще был странный.

— Сумасшедший?

— Нет, я бы так не сказал. Он был умный или, лучше сказать, любознательный.

— Почему вы говорите «был»? — спросил Аубри. — Я не уверен, что он умер.

— Я тоже не уверен. Однако мне это кажется вероятным.

— Когда вы заметили, что у вас украли яд?

— Я сказал вашему человеку правду. Я уже многие годы не торгую стрихнином.

— Так вы что же, не заметили пропажи пузырька?

Паулино Роча стыдливо опустил глаза:

— Заметил на следующий день. Понимаете, сельская жизнь…

— Почему вы сразу не сообщили мне?

— У меня плохо с горлом, а ветрище-то какой… Я пришел сразу, как только получил письмо. Буря к тому времени уже закончилась.

Система «вопрос — ответ», этот загадочный катехизис, начинала выводить меня из терпения. Невоспитанность Аубри и аптекаря усилила наше любопытство и придала мне смелости. Я, правда, долго не мог выбрать, каким именно хитроумным способом сломить сопротивление Аубри и вынудить его показать нам письмо. И я спросил:

— А почему вы не показываете нам письмо?

Вместо ответа он передал его мне. И я прочитал эти строчки, написанные карандашом, каким-то безликим, твердым почерком:

«Сеньору Паулино Роче,

Аптека Лос-Пинос,

Приморский Лес.

Дорогой друг,

Вас удивит, что я пишу Вам это письмо, но Вы действительно единственный мой друг, а я поступил с вами нехорошо.

Андреа и Эстебан — мои тетя и дядя, но я их не люблю. Оки даже не разрешают мне убивать птиц и животных. Вы знаете, что у меня в чулане, между чемоданами, был спрятан альбатрос. Так они позвали врача, чтобы он со мной побеседовал. Но я его сразу чем-то напугал. Он был такой боязливый, прямо как нутрии, которых мы с папой бальзамировали.

Вы не знали сеньорит Гутьеррес? Я их очень любил, особенно Мэри. Теперь-то, когда она умерла, я на нее больше зла не держу. Я очень ее любил, но всякий раз, когда я хотел поцеловать ее, она ужасно сердилась, как будто в этом было что-то дурное. На людях она была добра ко мне, но, когда мы оставались одни, просто не давала мне говорить. Я пытался объясниться с ней, но она только злилась.

Если я расскажу Вам, что я сделал, знаю, Вы меня не простите, а мне бы хотелось, чтобы мы навсегда остались друзьями. Когда я приходил в аптеку за мышьяком для альбатроса и водорослей, я украл пузырек стрихнина со средней полки, с той, что под часами.

В тот вечер, когда все пошли искать сеньориту Эмилию, Мэри особенно сильно на меня разозлилась. Я спрятался в коридоре, когда Атвелл вышел, чтобы вместе с другими идти за Эмилией. Мэри преградила ему путь, отвела его в сторону от освещенной лестницы и поцеловала так, что я заплакал. Я слышал, как она сказала ему со смехом: „Напомни мне завтра, я расскажу, что у меня произошло с мальчиком“.

Я подумал тогда:

„Сегодня я совершу нечто ужасное“. Теперь я понимаю: я сделал то, что сделал бы на моем месте любой.

Я спустился к себе в комнату, достал стрихнин, пошел в комнату Мэри и высыпал половину пузырька в чашку холодного шоколада, который она всегда выпивала перед сном. Я помешал шоколад ложечкой, чтобы яд хорошо растворился. Пока я ждал, когда ложка высохнет, послышались шаги Мэри. Убегая, я уронил пузырек, а подобрать его не хватило времени. Я ушел через комнату Эмилии.

На следующий день я вернулся за пузырьком, но его не было. Я тоже хотел принять стрихнин, как Мэри.

Чтобы оградить от неприятностей Эмилию, я хотел все рассказать комиссару, но меня бы и слушать не стали, ведь я ребенок.

Вам известно, что я устроил себе дом на заброшенном корабле на берегу. Там у меня припрятано несколько бутылок воды, сухари и мешочек с травой. На море шторм из-за бури. Я иду на корабль и буду там, пока его не унесет в море. Когда Вы будете читать это письмо, волны уже навсегда скроют Вашего маленького верного друга.

Мигель Фернандес

Р. S. Прошу Вас, перешлите альбатроса моим родителям».

Я вернул комиссару письмо. В комнате воцарилось молчание. Я подошел к окну, которое выходило на море. Корабля Мигеля на берегу больше не было.

Эмилия подтвердила все, что написал Мигель о пузырьке стрихнина. Она нашла его в то утро, когда умерла Мэри, и спрятала, потому что в первый момент решила, что убийца — ее жених. По той же причине она избавилась от чашки из-под шоколада.

О судне «Джозеф К.» и о Мигеле ничего больше не известно. Комиссар Аубри счел письмо Мигеля достаточно убедительным доказательством и больше не подозревал Эмилию.

Что касается меня, я привел в порядок прочитанные вами записки только потому, что подруги моей матери, единственные мои друзья, пожелали, чтобы мое участие в расследовании было, так сказать, подтверждено документально. Я сопротивлялся, уверял их, что оно сводилось к минимуму, я всего лишь угадал… Но они настаивали, и вот я, краснея и заранее раскаиваясь, вывожу заключительное слово под этой хроникой моих неожиданных детективных приключений.

Мне остается лишь добавить, что Эмилия и Атвелл поженились и, вероятно, счастливы. Иногда я думаю: как же велика была любовь этих двух сердец, если каждый из любящих считал другого преступником, и не смотря на это они не разлюбили друг друга.