XXII
Комиссар Аубри держал в руке огромного забальзамированного альбатроса.
Шея птицы была перевязана зеленой лентой, а на ней висела фотография мальчика с надписью: «МОИМ ДОРОГИМ РОДИТЕЛЯМ НА ПАМЯТЬ О МИГЕЛЕ». В белоснежной груди птицы, казалось, ныла, как сердце, тоска по тем дням, когда солнечный свет, «тень богов», ярко озарял этот берег моря, — дням, которые теперь погребены для нас под толщей песка.
В том же сундуке мы нашли немного мышьяка, завернутого в газетную бумагу. Уже почти двадцать минут комиссар Аубри, Андреа и я осматривали комнату Мигеля.
Комиссар спросил Андреа:
— Как вы думаете, Мигель без посторонней помощи мог забальзамировать альбатроса?
— Думаю, да, — ответила женщина. — Он провел детство…
— По каким причинам он мог скрывать это? — перебил ее Аубри.
— Он знал, что мне это не понравится. В этом доме ему не позволяли мучить животных. Я считаю, жестокость в детях надо пресекать.
Аубри показал ей пакетик мышьяка:
— Вы знали, что у мальчика есть яд?
Андреа не знала. Не знала она и того, что яд использовался для таксидермии и для хранения водорослей.
Комиссар отпустил ее. Мы остались вдвоем и стали обдумывать, есть ли связь между нашими находками и смертью Мэри. В цепочке, которую мы стремились восстановить между причиной и следствием, не хватало одного, решающего, звена. Мэри умерла от другого яда — не от мышьяка.
Корнехо пришлось еще раз «предъявить» нам «леденящий душу» поцелуй мальчика, чтобы Аубри обратил наконец внимание на мой рассказ о чучеле альбатроса. С того момента я получил подобающий мне статус и Аубри стал советоваться со мной обо всем. Против такого способа ведения следствия нашлось бы много возражений. Например, почему Аубри не снял отпечатки пальцев? Почему не велел сделать вскрытие? Добавим еще: только деревенский детектив выбрал бы в доверенные лица совершенно незнакомого человека. Впрочем, на все эти претензии легко ответить. От отпечатков пальцев пользы было бы не много (наверняка все мы наследили в комнате); вскрытие показало бы лишь то, что все и так знали (отравление стрихнином); и, наконец, я не какой-нибудь там человек со стороны. Манера обсуждать дело «по-семейному» тоже имеет свои преимущества: дух взаимного доверия постепенно притупляет осторожность преступника.
Маннинг постучался в дверь с нелепой робостью. Он хотел сообщить нечто важное — надо же, он осмелился произнести слово «важное»! Я с удовольствием выслушал ответ комиссара:
— Умоляю вас: потерпите с вашим откровением, пока мы не выпьем чаю.