Глупости

Утро Рождества. Городские дороги почти пусты, обещанный снег так и не выпал. Таксист рыскал по волнам радиоприемника, он был удивительно весел, хотя крутил баранку, а не сидел дома с семьей, открывая подарки и опрокидывая стаканчик за стаканчиком.

– Надеюсь, ничего серьезного? – спросил он, глянув на меня в зеркало заднего вида.

– Что, простите?

– Вы едете в больницу. Там ничего серьезного?

Я покачал головой:

– Нет, слава богу. Сноха рожает.

– Отличная новость. Первенец?

– Второй ребенок. У них уже есть мальчик. Джордж. Три года.

Мы встали на светофоре, я смотрел в окно. Улыбаясь до ушей, девчушка в сверкающем синем шлеме ехала на новеньком велосипеде, рядом трусил отец, подбадривая ее. Велосипед слегка вихлял, но девочка держала равновесие, и отец прямо-таки лучился гордостью. Наверное, и я мог стать хорошим отцом. Творить добро в жизни сына. Ну хоть внуками обзавелся: четырех подарил Игнац, одного – Лиам. И вот на подходе шестой.

– Ребенка надо назвать Иисусом, – сказал таксист.

– Простите?

– Ребенка, говорю, назовите Иисусом. Коль в такой день родился.

– Ну это вряд ли.

– У меня-то десять внуков. Трое сидят в тюрьме. Им там самое место. Отморозки. Это всё родители виноваты.

Я отвел взгляд, надеясь уйти от разговора, а тут и больница замаячила. Я расплатился, пожелав водителю счастливого Рождества. В вестибюле я огляделся – нет ли кого знакомого, потом достал телефон и набрал номер Алисы.

– Ты в больнице? – спросил я.

– Конечно. А ты где?

– Внизу, в вестибюле. Спустись, пожалуйста, и проводи меня. Один я заблужусь. Не представляю, куда идти.

Через пару минут Алиса в элегантном праздничном наряде вышла из лифта и помахала мне рукой. Я чмокнул ее в щеку, уловив ароматы лаванды и розы, напомнившие о наших былых свиданиях, помолвке и свадьбе.

– Ты ведь не сбежишь еще до рождения ребенка? – спросила Алиса.

– Очень смешно. Острота совсем не устарела.

– Для меня не устареет никогда.

– Как дела? Есть новости?

– Пока нет. Ждем.

– Кто там?

– Родители Лоры.

– А где Лиам?

– С Лорой, где же еще?

Мы вышли из лифта; в коридоре я увидел моложавую заплаканную женщину, обнимавшую двух маленьких детей. На секунду наши взгляды встретились, я отвернулся.

– Наверное, бедняга потеряла мужа, – сказал я.

– С чего ты взял?

– Не знаю. Просто предположение.

– Возможно.

– Да еще в Рождество. Ужасно.

– Не пялься, – сказала Алиса.

– Я не пялюсь.

– Пялишься. Идем, нам сюда.

Мы свернули за угол и почти безлюдным коридором дошли до холла, где сидела средних лет супружеская пара, вставшая при нашем появлении.

– Сирил, ты, конечно, помнишь Питера и Руфь? – сказала Алиса.

– Разумеется. – Я протянул руку: – Счастливого Рождества. Рад вас видеть.

– И вас с праздником, – сказал Питер, здоровяк в тесной для него рубашке огромного размера. – Да хранит вас Иисус Христос, наш Господь и Спаситель, в сей знаменательный день.

– Заметано. Здравствуйте, Руфь.

– Здравствуйте, Сирил. Давно не виделись. Алиса только что о вас говорила.

– Наверное, все самое плохое.

– Нет-нет, она вас очень хвалила.

– Не слушай ее, – сказала Алиса. – Тебя я даже не поминала. А если что и сказала, то наверняка неприятное.

Мы все уселись.

– Прекрасный способ отметить Рождество, – улыбнулся я. – Я-то думал, что дома буду угощаться пирожками.

– Я не ем пирожки, – сказал Питер. – От них меня жутко пучит.

– Какая жалость.

– Правда, перед уходом я навернул четыре штуки.

– Понятно. – Я чуть отодвинулся.

– Я прячу от него пирожки, – улыбнулась Руфь. – А он всегда отыщет. Такой обжора!

– А вы их просто не покупайте, – посоветовал я. – И тогда он ничего не найдет.

– Нет, это будет страшной обидой.

– Понятно. – Я глянул на часы.

– Если боитесь пропустить мессу, в одиннадцать часов в больничной часовне служат обедню, – сказал Питер.

– Нет, мне и так хорошо.

– Тут прекрасные мессы. Священники служат с душой, потому что для некоторых пациентов это последний обряд.

– Ночью мы были на службе, – сказала Руфь. – Хорошо хоть успели. Сейчас уж не до того.

– Признаться, я редко бываю в церкви, – сказал я. – Извините.

– Ах так. – Руфь откинулась на диване и поджала губы.

– Если совсем честно, последний раз я был в церкви, когда мы с Алисой венчались.

– И что хорошего? – сказал Питер. – Гордиться тут нечем.

– Да нет, я так, к слову.

– Знай ты, что больше не зайдешь в церковь, навеки запечатлел бы тот день в душе, правда? – усмехнулась Алиса.

В ответ я улыбнулся:

– Наверное.

– Где вы венчались? – спросила Руфь.

– В приходе Ренела.

– Хороший был день?

– Утро было хорошее, – сказала Алиса. – А потом все пошло кувырком.

– Венчание – очень важная часть свадьбы. А где было застолье?

– В «Шелбурне». А у вас?

– В «Грешеме».

– Прелестно.

– Давайте оставим тему религии, – предложил я. – И свадеб.

– Хорошо, – согласилась Руфь. – О чем поговорим?

– О чем угодно.

Она растерялась:

– Что-то ничего не приходит в голову.

– Как считаете, стоит показаться с моей сыпью, раз уж я здесь? – спросил Питер.

– Что? – не понял я.

– У меня жуткая сыпь на глупостях. А тут полно врачей. Может, кто-нибудь глянет?

– Не сегодня, – сказала Руфь.

– Знаешь, стало хуже.

– Не сегодня, говорю! Пристал со своими глупостями! Страдалец!

Я сделал отчаянную попытку сменить тему:

– Снег так и не выпал.

– Синоптикам веры нет, – сказала Руфь. – Что хотят, то и творят.

– И не говорите, – поддержал я.

– Долго сюда добирались?

– Не очень. Дороги пустые. В рождественское утро все сидят по домам. Как там Лора?

– Пока без новостей. Схватки начались уже давно, так что скоро, думаю, новости будут. Здорово, правда? Еще внучок или внучка.

– Здорово. Жду не дождусь. У вас уже сколько внуков?

– Одиннадцать.

– Много.

– Так у нас шестеро детей. Питер еще бы настрогал. Но я сказала – нет. Хватит шестерых. И после Диармайда прикрыла лавочку.

– Это уж точно, – согласился Питер. – Ставни спустила и больше не поднимала.

– Прекрати, Питер.

– Не хватало только вывески на глупостях: «Ушла обедать. Не вернусь вообще».

– Питер!

– В какой странный цвет здесь выкрашены стены, правда? – озираясь, сказала Алиса.

– Кто исполнял «Освобожденную мелодию»?^[64] – спросил я.

– Летом мы с Сирилом собираемся во Францию.

– У меня в левой коленке боль так и не проходит.

– Я всегда хотел большую семью, – сказал Питер, игнорируя наши отчаянные попытки увести разговор от их интимных мест.

– Шесть – это мало, что ли? – возразила Руфь.

– Больше чем достаточно, – поддержала Алиса. – Я с одним-то намаялась.

– Ну мы же их поднимали вдвоем, – сказал Питер. – У вас-то помощника не было?

Алиса чуть помешкала с ответом – видимо, раздумывала, стоит ли выгораживать меня перед посторонними.

– Нет, не было. Хотя брат мой о нас позаботился. В первые годы он мне очень помог.

Я покосился на нее – друг над другом мы подтрунивали охотно, однако шутки наши никогда не касались Джулиана.

– Сирил, вы близки с Лиамом? – спросила Руфь.

– В общем, да, мы ладим.

– Насколько я знаю, бедный мальчик нуждался в сильной отцовской руке.

– В смысле?

– Ну, после поступка его родного отца. Алисе повезло, что в конце концов она встретила настоящего мужчину.

– А-а.

– Мне нравятся мужественные мужчины. А тебе, Алиса?

– Конечно.

– Мне тоже, – сказал я.

– Только человек большой души примет чужого ребенка. – Питер хлопнул себя по ляжке. – И уж особенно сынка голубого гея. Я о твоем бывшем муженьке, Алиса, ты уж не обижайся. Нет, Сирил, я вами восхищаюсь. Не знаю, смог бы я так поступить?

– Никаких обид. – Алиса улыбалась от уха до уха.

– Одно скажу: слава богу, Лиам не стал таким, как его папаша, – продолжил Питер. – Как думаете, это передается по наследству?

– Рыжесть вот передается, – сказала Руфь. – Так что вполне возможно.

Я взглянул на Алису:

– Ты сама скажешь или мне сказать?

– Давай помолчим и послушаем. Я получаю удовольствие.

– Что-что? – недослышала Руфь.

– Алиса говорит, вы прекрасный скрипач, – сказал Питер. – А я вот бренчу на укулеле. Когда-нибудь играли на укулеле?

– Нет, – признался я. – И скрипку в руках не держал.

– По-моему, Алиса упоминала скрипку – нахмурилась Руфь. – Или виолончель?

– Нет-нет, скрипку – сказала Алиса. – Только вы говорите о моем муже Сириле, который играет в симфоническом оркестре национальной телерадиокомпании. Но это не он. Это мой бывший муж Сирил. Вы уже встречались, не помните? Несколько лет назад. Я думала, вы сориентировались.

– Я – Сирил Первый, – пояснил я. – А где, кстати, Сирил Второй?

– Прекрати его так называть! Дома готовит праздничный стол.

– Бабье дело, – сказал я. – Мне нравятся мужественные мужчины.

– Заткнись, Сирил!

– Приглашение еще в силе?

– Если обещаешь не сбежать до первого блюда.

– Погодите… – Питер переводил взгляд с меня на Алису. – Это твой бывший муж, что ли?

– Верно, – подтвердил я. – Голубой гей.

– Что ж вы сразу-то не сказали? – растерялась Руфь. – Если б знали, что это вы голубой гей, мы бы не наговорили тут всякого такого. Мы приняли вас за второго мужа Алисы. Вы с ним очень похожи, да?

– Ничего подобного! – возмутилась Алиса. – Сирил Второй гораздо моложе и красивее.

– И бесцветный натурал, – добавил я.

– Извините нас, пожалуйста. Мы бы никогда не сказали такое человеку в лицо, правда, Питер?

– Ни в жизнь. Не обижайтесь. Забыли.

– Ладно, – сказал я.

– Но я-то хороша – не дотумкала! – засмеялась Руфь. – А могла бы сообразить, глядя на ваш джемпер.

– Благодарю вас. – Я осмотрел свой джемпер, не вполне понимая, чем он выдает мою ориентацию. – Столько добрых слов я услышал, совсем как в Рождество. Ой, погодите, нынче же и впрямь Рождество!

– Верно ли я понимаю, что вы работаете в парламенте? – спросила Руфь.

– Верно. В библиотеке.

– Наверное, это очень интересно. Вам удается увидеть депутатов и министров?

– Конечно. Они же там работают. Целыми днями шастают по коридорам в поисках собутыльника.

– А Берти^[65]? Его вы видите?

– Да, частенько.

– Какой он?

– Да я его, в сущности, не знаю. Мы здороваемся, и все. С виду дружелюбный. Раз-другой пересекались в баре, он, похоже, любит поговорить.

– Я обожаю Берти! – Руфь прижала руку к груди, словно унимая сердцебиение.

– Правда?

– Да. И не осуждаю, что он развелся.

– Мило с вашей стороны.

– Он прекрасный человек, я всегда говорила. Скажи, Питер?

– Все уши прожужжала. – Питер взял со столика книгу – последний роман Джона Гришэма. «Читать, что ли, собрался?» – подумал я. – Слышали бы вы ее, Сирил. Целыми днями: Берти то, Берти сё. Будь ее воля, сбежала бы с ним. Как увидит его по телику, прилипнет к экрану, точно сопливая фанатка «Бойзон»^[66].

– Не смеши! – фыркнула Руфь. – Берти красивее любого из этих мальчишек. Понимаете, Сирил, Питер не любит политиков. Для него все эти «Солдаты судьбы», либеральные консерваторы и лейбористы одним миром мазаны – жулье.

– Козлы, – уточнил Питер.

– Пожалуй, это чересчур, – сказал я.

– Еще мягко сказано! – прогремел Питер. – Будь моя воля, я бы всех их повесил. Вам никогда не хотелось прийти с пулеметом и к чертовой матери расстрелять всех этих политиков?

Я вытаращился, не понимая, шутит он или нет.

– Если честно, такая идея меня не посещала, – сказал я.

– А вы ее обмозгуйте. Я бы так и сделал, если б там работал.

– Наверное, Сирил уже ставит индейку в духовку, – сказала Алиса.

– Сирил Второй, – пояснил я Питеру и Руфи.

– Прекрати его так называть!

– А мы обедаем у старшего сына Джозефа, – сказала Руфь. – Представляете, он работает на студии мультфильмов. Мы не против. Всяко бывает. А вот его жареная картошка – пальчики оближешь, скажи, Питер? Джозефу уже тридцать пять, но он еще не женат. Он у нас особенный.

Питер нахмурился, словно вопрос требовал глубокого осмысления, и наконец проговорил:

– Жареная картошка Джозефа даст сто очков вперед любому ресторану. Не знаю, в чем его секрет. Это у него не от меня, уж точно.

– Гусиный жир, – сказала Алиса. – Вот и весь фокус.

– Питер яйца сварить не умеет, – сообщила Руфь.

– А мне и не надо уметь. Для этого есть ты.

Руфь выразительно посмотрела на Алису, словно говоря: «Вот вам эти мужчины!», но та ее не поддержала, опустив взгляд на часы. Близился полдень.

– У вас замечательная дочь. – Я решил сменить тему. – И она сама чудесная мать.

– Да уж, мы воспитали ее правильно.

Из родовой палаты вышла медсестра, наши взгляды обратились к ней, но она молча прошествовала на сестринский пост, где, смачно зевнув, занялась изучением телепрограммы.

– Интересно, почему мужики идут в гинекологи? – задумчиво проговорил Питер.

– Угомонись, – остерегла его Руфь.

– Я просто размышляю. Лорин гинеколог – мужчина. Странная, по-моему, работа. Целый день любоваться глупостями. Подростку это, конечно, любопытно, а вот я бы не смог. Меня никогда не тянуло разглядывать женские глупости.

– А ты, Алиса, как я понимаю, психиатр? – спросила Руфь.

– Нет, никаким боком, – покачала головой Алиса, – с чего вы взяли?

– Но ведь ты, кажется, доктор?

– Ну да, доктор филологии. Я преподаю литературу в Тринити-колледже. Я не врач.

– А я думала, ты психиатр.

– Нет.

– Вообще-то я прикидывал, не стать ли кардиологом, – объявил Питер. – В смысле специализации.

– Так вы, значит, врач? – спросил я.

– Нет, с какой стати? – нахмурился он. – Я строитель.

Я промолчал. Сказать было нечего.

– Знаете, а ведь мы с Питером познакомились в больнице, – поведала Руфь. – Не слишком романтичное место, конечно. Он работал санитаром, а меня доставили с аппендицитом.

– На каталке я повез ее в операционную, – подхватил Питер. – Лежит она такая под простыней и чего-то, знаете, шибко мне глянулась. Уложили ее на стол, и я остался посмотреть операцию. Как сняли простыню, оглядел я ее всю и сказал себе: вот женщина, на которой я женюсь.

– Понятно. – Я приказал себе не смотреть на Алису, чтоб не засмеяться.

– А как у вас это было? – спросила Руфь, и теперь мы с Алисой переглянулись. – Как вы познакомились?

– Мы знали друг друга с детства, – сказал я.

– Не то чтобы знали, – поправила Алиса. – Мы встретились еще детьми. Один раз. С воплем я выскочила из дома Сирила. Вообще-то мы даже не встретились. Просто Сирил меня увидел.

– А чего ты вопила? – спросил Питер. – Тебя что-то расстроило?

– Я испугалась его матери. Больше я ее никогда не видела, о чем очень сожалею, потому что позже стала изучать ее творчество. Мать Сирила – блестящий писатель, знаете ли.

– Приемная мать, – уточнил я.

– Ну вот, потом мы встретились уже взрослыми.

– Алисин брат был моим другом, – сказал я осторожно.

– Тот, который помогал с Лиамом? – спросила Руфь.

– Да, – сказала Алиса. – У меня был один брат.

– Это он, что ли, умер в Америке? – Питер, похоже, знал всю историю. Алиса коротко кивнула. – Да уж, досталось тебе. – Он усмехнулся. – С обеих сторон.

– Досталось – что? – ледяным тоном спросила Алиса.

– Ну как, и брат, и этот твой муженек. В смысле, бывший. – Питер кивнул на меня.

– Что досталось-то? – повторила Алиса. – Я вас не понимаю.

– Не обращай внимания. – Руфь то ли погладила, то ли шлепнула ее по руке. – Он сперва говорит, потом думает.

– Ну вот, опять я напортачил, – ухмыльнулся Питер, а у меня закралось сомнение: он прикидывается или впрямь дурак? Повисло долгое молчание.

– Как книга? – кивнул я на роман Джона Гришэма.

– Ничего, – сказал Питер. – Ваш-то народец книгочей, да?

– Какой народец?

– Ну, ваш.

– В смысле, ирландский? Виноват, я думал, вы тоже ирландец.

– А кто ж еще? – тупо спросил он.

– Ах, вы имели в виду голубых геев?

– Какой ужас, что слова эти вошли в повседневный обиход, правда? – сокрушенно вздохнула Руфь. – А все Бой Джордж.

– Ну да, я о них, – сказал Питер.

– Понятно. Кто-то любит читать, кто-то – нет. Как у всех других.

– Скажите, а кто вам больше по вкусу – Берти Ахерн или Джон Мейджор?^[67] – Ухмыляясь, Питер подался ко мне. – Кого вы бы взяли в дружки? Или, может, Клинтон? Клинтон, да? Угадал?

– Я, знаете, не ищу себе дружка. В любом случае я бы не выбрал никого из предложенных кандидатур.

– Умора, когда взрослые мужчины говорят «дружок»! – В подтверждение своих слов Руфь засмеялась.

– Для вас, поди, все это в новинку, – сказал Питер. – Я о рождении малыша.

– Да, пожалуй, – согласился я.

– И о нормальной семье.

– Смотря что понимать под словом «нормальная».

– Да ясно что – мамаша, папаша и детишки. Вы только не обижайтесь, Сирил. Я ничего не имею против вашей братии. Никаких предубеждений.

– Питер – человек широких взглядов, – подхватила Руфь. – Знаете, в восьмидесятые он нанимал на работу чернокожих. А тогда это еще не было модой. И платил им почти как ирландцам. Одного черного, – она понизила голос, – он пригласил домой на обед. Я слова не сказала.

– Что верно, то верно, – гордо сказал Питер. – Мне все едино – черный ты, белый, желтый или голубой, нормальный ты или пидор. Хотя, если честно, таких, как вы, я не понимаю.

– Почему? – спросил я.

– Трудно объяснить. Как это – мужик мужика? Я бы не смог.

– Да вам бы и не предложили.

– Не скажи! – Алиса ткнула меня в бок. – Для своих лет Питер еще очень даже ничего. К нему бы выстроилась очередь. По-моему, он похож на Берти Ахерна.

– Нет, ни капельки, – грустно сказала Руфь.

– Спасибо, Алиса. – Питер был явно польщен.

– А что, среди ваших детей геев нет? – поинтересовался я, и супруги вздрогнули, словно я со всей силы огрел их палкой.

– Нет! – хором сказали они, а Руфь добавила:

– Мы не такие.

– Какие? – спросил я.

– У нас с Питером другое воспитание.

– Однако ваш сын Джозеф готовит вкусную картошку, да?

– И что из этого?

– Ничего. Просто сказал. Я проголодался, только и всего.

– Скажите… – Руфь подалась вперед, – а у вас есть… как это… партнер?

– Нет, – я покачал головой, – партнера нет.

– Вы всегда жили один?

– Не всегда. Кое-кто был. Однажды. Давно. Он умер.

– Извините за вопрос – от СПИДа?

Я стиснул зубы.

– Нет. Его убили.

– Убили? – переспросил Питер.

– Да. Бандиты.

– Это еще хуже.

– Вот как? – удивилась Алиса. – Почему?

– Может, не хуже, однако на убийство никто не напрашивается.

– На СПИД тоже никто не напрашивается, – сказал я.

– Возможно, специально не напрашивается, но если на велике ты катишь против движения, жди, что тебя собьют.

– Вы абсолютно не правы! – выкрикнула Алиса. – Извините, но только дремучие люди так рассуждают.

– Я не обижаюсь, Алиса. Каждый говорит, как думает. И тогда мы останемся друзьями.

– Вот из-за таких взглядов все беды в мире.

– Наверное, можно перекусить в больничной столовой, – вмешалась Руфь.

– Что?

– Раз мы проголодались. Можно поесть в столовой.

– Там подают еще худшую гадость, чем та, которой кормят больных, – сказал Питер. – Давай поедем к Джозефу, а нам позвонят, если что. Картошку надо есть с пылу с жару. Джозеф еще предлагал всем вместе посмотреть «Звуки музыки». Это любимый фильм Стивена.

– Кто такой Стивен? – спросил я.

– Сосед его. Они большие друзья. Давно уже квартируют вместе.

– Понятно.

– Нет, уезжать нельзя, – сказала Руфь. – Потом ты не сможешь вести машину.

– С чего вдруг?

– Уж я тебя знаю, Питер Ричмонд. Как наляжешь на выпивку, так всё. И что будет? Ты лыка не вяжешь, а такси не поймать. Все таксисты сидят по домам с семьями. – Руфь помолчала, теребя губу. – Ужас, когда тебя убивают. Не дай бог.

Из дверей родовой палаты появился Лиам в голубой униформе медперсонала. Увидев нас, он расплылся в улыбке и широко раскинул руки:

– Я снова папа!

Все кинулись к нему. Я растрогался, когда он крепко меня обнял и посмотрел мне прямо в глаза.

– Как Лора? – всполошилась Руфь. – Всё в порядке?

– В полном. Через полчаса можно будет ее навестить.

– Кто у вас? – спросила Алиса.

– Мальчик.

– Уж постарайтесь, чтоб в следующий раз была девочка, – сказала Руфь.

– Дайте хоть небольшую передышку.

– Можно мне его увидеть? – спросил я. – Ужасно хочу подержать внука на руках.

Лиам вновь озарился счастливой улыбкой.

– Конечно, папа, – кивнул он. – Конечно, можно.