Последняя ночь

Вечером 11 мая 1987 года громыхала гроза, в окно барабанил дождь. Я сидел в своем любимом кресле и читал «Нью-Йорк таймс» – статью о начавшемся суде над «лионским мясником» Клаусом Барби. Напротив меня на диване разместилась Эмили, всеми силами старавшаяся мне досадить. Она массировала Игнацу ступни и временами покусывала его за ухо, в то время как бедолага читал «Аравию», свой любимый рассказ в «Дублинцах» Джойса. Как он сносил это лапанье, было выше моего понимания – подруга его смахивала на прожорливую мышь, объедавшую головку сыра.

– Удивительно, что этим кто-то еще интересуется, – сказала она в ответ на мою реплику об адвокате, взявшемся защищать бывшего гестаповца. – Все это быльем поросло.

– Вовсе нет, – возразил я. – И потом, вы вроде как историк. Неужели вам не интересно?

– Возможно, меня бы это заинтересовало, если б я, подобно вам, пережила войну. Но я не пережила. И потому интереса нет.

– Я не застал войну. Вы прекрасно знаете, что родился я только в августе 1945-го.

– Ну, почти застали. А что он натворил, этот парень? Он ведь уже глубокий старик?

– Да, но это не избавляет от ответственности за содеянное в прошлом. Я не пойму, вы действительно не знаете, что он сделал?

– Да нет, что-то такое слышала…

– Хватит уже того, что он отправил сорок четыре еврейских ребенка из приюта Изьё в Освенцим, где они, видишь ли, погибли, – сказал Игнац, не отрываясь от книги. – Об этом знают все мало-мальски образованные люди.

– Ладно, ладно. – С ним Эмили спорить не хотела. Досадливая нотка в ее тоне меня порадовала. – Дайте газету, я гляну.

– Я еще не дочитал, – сказал я.

Она испустила тяжелый вздох, словно я для того только и появился на свет, чтобы мучить ее.

– Кстати, вам уже сообщили новость, мистер Эвери? – помолчав, спросила Эмили.

– Какую новость? – Я отложил газету и посмотрел на Игнаца.

– Давай потом. – Игнац окинул ее сердитым взглядом. – Когда Бастиан вернется.

– Что за новость? – Мысленно я взмолился, чтоб меня не огорошили известием о женитьбе, беременности или еще о чем-нибудь подобном, что навеки свяжет его с этой ужасной женщиной.

– Игнаца берут, – доложила Эмили.

– Куда?

– В Тринити-колледж. Осенью мы уезжаем в Дублин.

– Ох ты! – При упоминании родного города в душе моей всколыхнулись радость и тревога. Странно, что тотчас возникла мысль: значит, и я наконец-то вернусь домой? – А я думал, ты еще не решил, подавать ли заявление.

– Я колебался. Но потом отправил письмо, мне ответили, пару раз мы говорили по телефону, и они сказали, что в октябре меня ждут на учебу. А я все еще сомневаюсь. Хотел поговорить с тобой и Бастианом. По-семейному.

– Все решено. – Эмили шлепнула его по коленке. – Мы же об этом мечтали, помнишь?

– Я не хочу бросаться очертя голову, чтоб потом не пожалеть.

– Насчет стипендии выяснил? – спросил я.

– Не волнуйтесь! – тявкнула Эмили. Она, видимо, учуяла раздражение Игнаца и пыталась перевести его на меня. – Денег у вас никто не просит.

– Да я не к тому.

– Я знаю, – сказал Игнац. – Да, о стипендии говорил. Похоже, там есть разные фонды, куда я смогу обратиться.

– Что ж, новость хорошая. Если ты уверен, что хочешь именно этого.

– Да, именно этого мы и хотим, – влезла Эмили. – И потом, Игнац уже не ребенок. Ему давно пора жить со сверстниками.

– То есть не с вами? – уточнил я.

– С теми, кто ему ближе по годам, – криво усмехнулась Эмили.

– Я хотел сообщить Сирилу и Бастиану вместе, – тихо сказал Игнац. – Когда мы будем втроем. Семьей.

– Так и так они бы узнали, – отмахнулась Эмили. – Кроме того, доктора Ван ден Берга никогда нет дома. Вечно он в своей больнице.

– Неправда, – возразил я. – Вечерами он дома. Вы же виделись с ним утром.

– Не видела я его.

– Эмили, мы все вместе завтракали.

– Ой, с утра я никакая. Никого вокруг не вижу.

– Значит, вам нужно больше спать. Возраст дает себя знать.

Зазвонил телефон, Игнац соскочил с дивана, радуясь возможности покинуть наш спарринг. В мои стычки с Эмили он не влезал, и я тешил себя мыслью, что парень наш не всегда на ее стороне. Через минуту Игнац просунулся в дверь:

– Это тебя. Бастиан.

Я вышел в прихожую, взял трубку:

– Хорошо, что ты позвонил. Ты не поверишь, какая у нас новость.

– Сирил… – произнес Бастиан, и мне стало не по себе от его серьезного тона.

– Что случилось?

– Тебе надо приехать в больницу.

– Джулиан?

– Ему совсем плохо. Он отходит. Поторопись, если хочешь проститься.

Ноги мои ослабли, я присел на стул. Бастиан, конечно, знал о моем визите к пациенту № 741, a в самом начале наших отношений я рассказал ему о Джулиане. Но с тех пор мы о нем не говорили, и друг мой не мог догадаться, кто именно стал его больным.

– Сейчас приеду, – сказал я. – Побудь с ним, ладно?

Я повесил трубку, снял куртку с вешалки. В дверях появился Игнац:

– Что, твой приятель?

Я кивнул:

– Бастиан сказал, он умирает. Я должен попрощаться.

– Мне поехать с тобой?

Я оценил его желание поддержать меня, но отказался:

– Не надо, будешь там маяться в коридоре. Если что, Бастиан мне поможет. Оставайся с Эмили. А лучше отправь ее домой и жди нас.

Я шагнул к выходу, и он торопливо проговорил мне вдогонку:

– С Дублином еще не решено. Есть место, только и всего. Эмили хочет ехать, а я пока думаю.

– Поговорим позже. Всё, я ушел.

Я сбежал по лестнице, поймал такси и через пятнадцать минут уже выходил из лифта на седьмом этаже больницы. Бастиан ждал меня в приемном покое.

– Привет. Как он? – спросил я.

Бастиан усадил меня в кресло и ладонью накрыл мою РУКУ.

– Он умирает. Число клеток CD4 ниже некуда. Началась пневмония, организм не справляется. Как могли, мы облегчили его состояние, но сделать ничего нельзя. Счет на минуты. Я боялся, ты не успеешь.

Горе меня оглушило, я старался сдержать слезы. Я знал, что это случится, но так и не успел подготовиться.

– Надо позвонить Алисе, – сказал я. – Принесешь телефон в палату?

– Я уже спросил, он не хочет.

– Может, ее голос…

– Сирил, не надо. Это его жизнь. И его смерть. Решать ему.

– Ладно. Кто с ним сейчас?

– Шаниква. Сказала, будет там, пока ты не приедешь.

Стукнув в дверь 703-й палаты, я вошел внутрь и услышал тяжелое дыхание Джулиана. Увидев меня, Шаниква встала.

– Он в забытье, – тихо сказала она. – Мне остаться, пока всё не…

– Нет, мы побудем вдвоем. Спасибо вам.

Шаниква кивнула и вышла, осторожно притворив дверь. Я подсел к кровати. Джулиан дышал коротко и часто. Он страшно исхудал, но в обезображенном рубцами лице угадывались черты того мальчика, которого впервые я увидел на Дартмут-сквер, моего любимого Джулиана, чью дружбу я предал. Я взял его руку, такую слабую, влажную и безвольную, что все во мне перевернулось. Джулиан забормотал, потом открыл глаза и улыбнулся:

– Сирил… Ты что-то забыл?

– О чем ты?

– Ты же только что ушел.

Я покачал головой:

– Это было не сегодня. Я снова пришел к тебе.

– Значит, я спутал. Биэна видел?

– Кого?

– Брендана Биэна. Он сидит у стойки. Надо угостить его пивом.

– Мы не в баре, – мягко сказал я. – И не в Дублине. Это Нью-Йорк. Больница.

– Ишь ты. – Он словно подшучивал надо мной. Потом сморгнул, взгляд его немного прояснился. – Что я сейчас говорил? Нес какую-то чушь?

– Ты просто перепутал.

– Голова то ясная, то ничего не соображает. Странно сознавать, что живешь свой последний час на земле.

– Не говори так…

– Но это правда. Я чувствую. И доктор Ван ден Берг о том же сказал. Это он твой друг, да?

Я кивнул, обрадованный, что тон его не подразумевал кавычек в этом слове.

– Да. Бастиан. Он в коридоре. Позвать?

– Не надо. Он сделал все, что мог. Похоже, он хороший человек.

– Хороший.

– Чересчур хороший для тебя.

– Наверное.

Джулиан попробовал рассмеяться, но это усилие стоило ему мучительной боли, исказившей лицо.

– Лежи спокойно, – сказал я.

– Я уж так долго валяюсь на этой койке, что спокойнее некуда.

– Может, тебе лучше помолчать?

– Разговор – все, что мне осталось. Если замолчу, то уж насовсем. Я очень рад, что ты пришел. В прошлый раз я тебя обидел?

– Я это заслужил.

– Вероятно. Но хорошо, что ты вернулся. У меня к тебе просьба. На потом, когда меня не будет.

– Все что угодно.

– Я хочу, чтобы ты известил Алису.

Сердце мое екнуло, я прикрыл глаза. Вот уж чего мне никак не хотелось.

– Еще не поздно тебе самому с ней поговорить, – сказал я.

– Нет. Я хочу, чтобы это сделал ты. После моего ухода.

– Думаешь, я гожусь для этого? Как-никак прошло четырнадцать лет. И впервые за все это время я позвоню, чтобы сообщить… сообщить…

– Кому-то надо это сделать. Будет тебе наказанием. Скажи, я не хотел, чтобы она видела меня таким… что ты был со мной до конца… что я думал о ней… В тумбочке записная книжка. Там найдешь ее номер.

– Наверное, я не сумею… – По щекам моим катились слезы.

– Если не ты, ей сообщит какой-нибудь полицейский. А я этого не хочу. Кроме тебя, никто не расскажет, как все закончилось… о моих чувствах к ней… Скажи, она лучше всех на свете… Передай Лиаму, что без него в моей жизни зияла бы огромная пустота… Скажи, я любил их и очень сожалею, что все так вышло. Сделай это ради меня, Сирил. Пожалуйста. Я никогда ни о чем тебя не просил, а сейчас прошу. Нельзя отказать умирающему в его последнем желании.

– Хорошо. Раз ты этого хочешь.

– Хочу.

– Я обещаю исполнить твое желание.

Мы долго молчали, временами лицо его кривилось в судорожной боли.

– Расскажи о нем, – наконец произнес я.

– О ком?

– О Лиаме. Моем сыне.

Джулиан покачал головой:

– Он тебе не сын. Всего лишь от твоего семени. Но иного способа нет.

– Какой он?

– Весь в мать. Хотя все говорят, внешне вылитый я. Но характер совсем другой. Застенчивый. Тихоня. В этом он больше похож на тебя.

– Вы с ним близки?

– Он мне как сын. – Джулиан заплакал. – Вот же судьба-сволочь…

– Он веселый? Шкодит, как мы в свое время?

– Уж мы-то дали жизни, скажи? – Он улыбнулся.

– Не то слово.

– Помнишь, как тебя похитила ИРА? Вот выдался денек.

– Нет, Джулиан, похитили тебя.

– Меня?

– Да.

– Меня похитили?

– Тебя.

– А почему? Что я им сделал?

– Ничего. Они ненавидели твоего отца. Хотели получить выкуп.

– Он заплатил?

– Нет.

– Узнаю Макса. Мне отрезали ухо. – Джулиан хотел поднять руку к голове, но не донес и уронил на одеяло.

– Да. Зверье поганое.

– Я вспомнил. В общем они обращались со мной хорошо. Кроме тех моментов, когда что-нибудь мне отрезали. Я сказал, что люблю батончики «Марс», и один из них притащил мне целую коробку. Держал их в холодильнике. Кажется, мы с ним подружились. Имя его не вспомню.

– Ты навещал его в тюрьме. Я сказал – ты рехнулся.

– Я говорил, что они едва не отчекрыжили мне член?

– Нет. – Я подумал, он снова бредит.

– За день до того, как меня нашли. Сказали, есть выбор: глаз или хер. На мое, дескать, усмотрение.

– Господи…

– Я бы, конечно, выбрал глаз. Только с другой стороны от отрезанного уха, для симметрии. Представь, если б мне отфигачили елдак? Я бы сейчас здесь не лежал. Ничего бы этого не было.

– Это как посмотреть.

– Они бы спасли мне жизнь.

– Возможно.

– Нет, ты прав. Я бы, наверное, покончил с собой. Без елдака это не жизнь. Удивительно, как такая малость полностью подчиняет себе, скажи?

– Малость? – Я вскинул бровь. – Говори за себя.

Джулиан улыбнулся.

– В наше знакомство ты привел меня в свою комнату и попросил показать мою штуковину, помнишь? Уже тогда я должен был догадаться о твоей маленькой грязной тайне.

– Ничего я не просил, – возмутился я. – Вот ты опять, а все было наоборот – ты захотел глянуть на мою штуковину.

– Быть такого не может. Какой мне интерес?

– Ты с рождения помешан на сексе.

– Это правда. Помню, я запал на твою матушку.

– Ни ты, ни я ее не знали.

– Как это? Мод!

– Она приемная мать.

– Ну да, ну да, – поморщился Джулиан. – Вечно ты уточняешь.

– Так меня приучили. С первого дня в том доме. Чего ты врешь, что запал на нее? Она и тебе годилась в приемные матери.

– Я не вру. Зрелые женщины меня никогда не привлекали, но Мод – особый случай. И она на меня запала. Мол, в жизни не видала такого красавца.

– Ну ты брехло! Не могла она этого сказать.

– Хочешь верь, хочешь нет.

– Тебе было всего семь.

– А она сказала.

– Господи Иисусе! – Я покачал головой. – Иногда я думаю, что без плотских желаний жизнь моя была бы гораздо лучше.

– Евнухом не прожить. Никому. Если б ИРА меня оскопила, я бы застрелился. Может, я наказан за все свои грехи, как думаешь?

– И мысли не допускаю.

– В теленовостях какие-то политики говорили, что СПИД пошел от…

– Не слушай ты этих придурков! Ничего они не знают. Говно собачье. Тебе не повезло, вот и все. От всех обитателей седьмого этажа отвернулась удача. Не более того.

– Наверное. – Он вздохнул и тотчас вскрикнул от боли.

– Джулиан! – Я вскочил.

– Все нормально, – сказал он и опять вскрикнул. Я кинулся за Бастианом. – Не уходи, Сирил… пожалуйста.

– Я позову врача…

– Не надо. Врач не поможет.

Я снова подсел к нему и взял его за руку.

– Прости за все обиды, какие нанес тебе и Алисе. Я раскаиваюсь искренне. Если бы таким, какой я сейчас, я мог вернуться в свою юность…

– Ладно, дело прошлое. – Глаза его закрывались. – Алисе было б мало радости всю жизнь мыкаться с тобой. А так она хоть изредка трахалась.

Я улыбнулся.

– Я кончаюсь, – вдруг прошептал Джулиан. – Сирил, я чувствую смерть.

На языке вертелись всякие слова вроде «нет», «держись», «не уходи», но я промолчал. Болезнь побеждала.

– Я любил тебя. – Я склонился к нему. – Ты был моим лучшим другом.

– И я тебя любил, – прошептал он и вдруг испуганно вскинулся: – Я тебя не вижу!

– Я здесь.

– Не вижу… одна темнота…

– Я здесь, Джулиан, здесь. Слышишь меня?

– Да… но не вижу… не отпускай меня…

Я чуть сжал его руку – мол, тут я, тут.

– Нет… обними меня… напоследок…

Я помешкал, а потом обошел кровать и лег рядом, обхватив его исхудавшую трепещущую оболочку. Сколько раз я мечтал о подобной минуте, но теперь уткнулся лицом ему в плечо и заплакал.

– Сирил… – прошелестел Джулиан.

– Молчи… – шепотом ответил я.

– Алиса…

Он обмяк в моих объятиях. Казалось, я держу его целую вечность, хотя прошло, наверное, минуты две. Дыхание его замедлилось и угасло. В палату вошел Бастиан и, глянув на монитор, сказал, что все кончено, Джулиана больше нет. Еще минуту-другую я не размыкал рук. Потом встал, позволив нянькам заняться их скорбным делом. Мы с Бастианом лифтом спустились на первый этаж, вышли из больницы; Бастиан вскинул руку, подзывая такси, и вот тут я совершил самую страшную ошибку в своей жизни.

– Дождь перестал, – сказал я. – Давай пройдемся. Я хочу отдышаться.

И мы пошли пешком.