Времена рабства

Уж сколько раз я глядел на эту фотографию, но только теперь до меня дошло, почему она всегда казалась такой знакомой.

– Посмотри-ка, – сказал я, когда Бастиан вернулся с парой пива, а Игнац принес наш ужин. – Видишь дом, перед которым стоят Смут и Шон Макинтайр?

Бастиан кинул взгляд на снимок:

– Вижу, и что?

– В шестидесятые я там жил. На Четэм-стрит. Если приглядеться, вон окно моей комнаты.

Бастиан и Игнац особого интереса не проявили.

– Мне показалось это любопытным. – Я сел за столик. – Столько раз я смотрел на нее и не замечал. Чего тебе? – спросил я Игнаца, топтавшегося возле нас.

– Чаевые будут?

– Мы не гоним тебя с квартиры, это и есть твои чаевые, – сказал Бастиан.

Игнац фыркнул и отошел к бару, где принялся вытирать стойку. С минуту я за ним наблюдал. Стрижка наголо уничтожила дикий цвет его шевелюры, он слегка отъелся. Что ни говори, парень выглядел много лучше, чем в тот день, когда мы его нашли.

– И давно ты мечтал стать отцом? – спросил я.

Бастиан ответил удивленным взглядом:

– О чем ты?

– О том, сколько сил ты в него вгрохал, с тех пор как он у нас появился. И ты, надо сказать, молодец. Не то что я.

– Ни ты ни я ему не отец. Не стоит об этом забывать.

– Это понятно. Но складывается впечатление, что мы его папаши. Типа суррогатные. Он уже три месяца с нами.

– Три с половиной.

– И вон как изменился! С наркотиками завязал, собой не торгует, хорошо питается, получил работу. И всё благодаря тебе. Вот я и спрашиваю, давно ли ты хочешь быть отцом. Странно, что раньше мы об этом не говорили, правда?

– Наверное, всегда хотел, – после долгой паузы сказал Бастиан. – Даже в юности меня ничуть не напрягало, что я гей.

– Потому что перетрахался со всеми местными футболистами. И меня бы не напрягало, имей я такой опыт.

– С одним футболистом, Сирил. С одним. И он был вратарь.

– Один черт. Проворный голкипер.

– Говорю, я не переживал, что я гей, однако всегда сожалел, что детей у меня, скорее всего, не будет. Если б я был женщиной, уже завел бы пару-тройку ребятишек. А у тебя какие мысли на этот счет?

– Честно? Я об этом никогда не задумывался. У меня было паршивое детство. Мой сыновний опыт напрочь отбил желание отцовства. Но вот что забавно: сейчас, когда у нас появился якобы сын, мне это очень даже нравится.

Конечно, вначале я сильно сомневался в разумности идеи дать кров мальчишке. Я был уверен, что он опять обкрадет нас либо однажды ночью заявится обдолбанный и сотворит над нами какую-нибудь непоправимую жестокость. Нет, мы должны помочь ему по той простой причине, что он просит о помощи, убеждал меня Бастиан. Для него это было вполне логично. Несколько дней, на которые первоначально мы условились предоставить нашу свободную комнату как убежище от сутенера, превратились в несколько недель, а затем, после трехстороннего совещания, было решено принять квартиранта на постоянное жительство. Джек Смут согласился взять его к себе на полставки, все остальное время он проводил дома, читая книги или что-то корябая в тетрадке, которую потом прятал в тумбочку.

– Не хочешь ли ты стать писателем? – однажды спросил я.

– Нет, – сказал Игнац. – Просто мне нравится сочинять рассказы.

– Тогда твой ответ – «да».

– Скорее не «да», а «может быть».

– Знаешь, моя приемная мать была писателем.

– Хорошим?

– Очень хорошим. Мод Эвери, слышал о ней? (Игнац помотал головой.) Ничего, ты читаешь запойно, вскоре доберешься и до нее.

– Ей нравилось писать? Сочинительство доставляло ей радость?

На этот вопрос, однако, ответить я не смог.

Постепенно Игнац поведал о себе. Сперва он скрытничал, не зная, можно ли нам доверять, но потом, как в своих рассказах, нашел нужные слова. В Амстердам он приехал из Словении, когда вскоре после смерти матери бабушка по отцу, на чьем попечении он остался, вручила ему билет на поезд, объявив, что не готова о нем заботиться. Денег у нее кот наплакал, сказала она, а еще меньше желания вырастить очередного никчемного охламона вроде его папаши. Мы пытались расспросить его об отце, но он дал понять, что это закрытая тема. Поезд привез Игнаца в Амстердам, где всего через неделю его купил первый клиент. Парень не был геем, его тянуло к женщинам, хотя он еще ни с одной не переспал, а теперь, после всех измывательств над его телом, не очень-то и хотел. Мы не осуждали его поведение, о котором он, похоже, не сожалел, хотя было ясно: свою нынешнюю жизнь он ненавидит. На вопрос о друзьях он ответил, что у него много знакомцев, но друзьями он их не считает. Круг его общения состоял из беглецов, беженцев и сирот, приехавших в Амстердам заработать денег.

– Хотелось есть, – сказал Игнац, избегая наших взглядов. – И вот так я добывал себе на пропитание.

Наркотики он стал принимать лишь потому, что они помогали скоротать тягучее время до вечера, когда в барах появлялись клиенты. Днем маясь бездельем, он с такими же продажными парнями торчал в кофейнях и, болтая ни о чем, покуривал травку, а потом перешел на тяжелые наркотики. Бастиан сразу взял дело в свои руки – отвез Игнаца в клинику, где его хорошенько прочистили. Теперь он буквально светился здоровьем, да и нрав его заметно улучшился.

После переезда Игнаца к нам я лишь однажды столкнулся с его сутенером в охотничьей шляпе. Недели две назад мы договорились, что я встречу парня с работы, потом мы зайдем за Бастианом и все вместе поужинаем. Мы с Игнацем вышагивали вдоль канала Сингел, и я любовался его пружинистой походкой.

– Расскажи об Ирландии, – попросил он, впервые проявив интерес к моей родине.

– Что ты хочешь узнать?

– Какая она? В ближайшее время туда съездить не собираешься?

– Ой, нет. – Прошло семь лет, но я содрогнулся при мысли о том, что я там натворил. – Вряд ли когда-нибудь вообще.

– Если вдруг надумаешь, возьмешь меня с собой? Мне интересно.

– Я же только что сказал, что не хочу туда возвращаться. Никогда.

– Врешь, голос тебя выдает. Ты бы очень хотел побывать дома.

– Мне там нечего делать. Друзья, родственники… меня к себе близко не подпустят.

– Почему? Что такое ужасное ты совершил?

Я не видел причин скрывать правду.

– Двадцать лет я лгал своему лучшему другу – не признавался, что люблю его, а потом женился на его сестре и сбежал со свадебного застолья, даже не попрощавшись.

– Черт! – Игнац прикусил губу, стараясь не засмеяться. – Паршиво.

– Еще как. Кроме того, в Дублине Бастиан не найдет клинику, заинтересованную в его исследованиях.

– В Ирландии нет венерических болезней, что ли? – хихикнул Игнац. Несмотря на весь свой опыт, он оставался мальчишкой.

– Полно. Но мы делаем вид, что их не существует, об этом никто не говорит. Вот так заведено в Ирландии. Если что-нибудь подцепил, идешь к врачу и получаешь укол пенициллина, а на обратном пути исповедуешься в грехах священнику.

– Да не может такого быть! – не поверил Игнац.

Я хотел привести еще факты, но он вдруг встал как вкопанный, и я только шагов через пять сообразил, что его нет рядом.

– Чего ты? Что случилось? – спросил я, а затем увидел знакомую огромную фигуру в пальто с меховым воротником и неизменной охотничьей шляпе. Я подумал, не спрятаться ли нам в ближайшую подворотню, но бугай нас уже заметил и расплылся в широченной улыбке. Через мгновение он тискал в объятьях своего бывшего подопечного, замершего, точно кролик перед удавом.

– А я уж решил, ты утоп в Амстеле, – сказал мужик. – Обдолбался, думаю, сверх меры и лишил меня удовольствия самому спихнуть его в реку. Либо, думаю, сбежал с каким-нибудь нефтяным магнатом, позабыв о своем благодетеле.

Игнац беззвучно открыл рот; я видел, что он перепуган насмерть, и толкнул его себе за спину.

– Мы спешим, – сказал я.

– А это еще кто? – Мужик смерил меня взглядом, насмешливым и злобным. – Кажись, мы не встречались? Меня зовут Дамир.

Он протянул мне огромную лапу и я, не желая конфликта, неохотно ее пожал.

– У нас дела, – сказал я.

– Дела, они у всех, – ухмыльнулся мужик. – Однако представьтесь. Я-то представился. Соблюдайте приличия, дружище.

– Сирил. Сирил Эвери.

– Что ж, Сирил, позвольте вопрос: вы капиталист или коммунист?

Я нахмурился, не понимая, что он затеял.

– Пожалуй, ни то ни другое.

– Стало быть, капиталист. Почти все мы капиталисты, но боимся себе в том признаться. В первую очередь заботимся о себе – такова природа капитализма. Но, покупая услугу или товар, мы за них платим производителю. Вам это, конечно, известно?

– Игнаца я не покупал. – Я даже не стал притворяться, будто не понимаю, к чему он клонит. – И он не товар. У нас не времена рабства.

– Ой ли? – усмехнулся сутенер. – Жаль, не могу согласиться. – Он снова меня оглядел, а потом обратился к Игнацу, и голос его стал жестче: – Где пропадал все это время? Ты хоть представляешь, сколько денег я на тебя ухлопал?

– Я тебе ничего не должен, – сказал Игнац.

– Если ты сам находишь клиентов, это еще не значит…

– Никого я не нахожу. Уже давно. Я этим больше не занимаюсь.

– Кто тебе сказал? – нахмурился сутенер.

– Что?

– Что ты этим больше не занимаешься. Ты так говоришь, словно вправе сам это решать.

– Так оно и есть, – сказал Игнац, в ответ мужик лучезарно улыбнулся. Со стороны могло показаться, что мы закадычные друзья. – Я с тобой за все расплатился. И теперь хочу завязать.

– А я вот хочу дом на Багамах и Бо Дерек^[45] под боком. Но живу в захудалой квартирке возле Эразмус-парка и сплю с бабой, на которую у меня встает только в полной темноте, когда не видно ее страшной рожи. Ты все еще работаешь на меня, Игнац. Я тебе сообщу, когда работа закончится.

– Она уже закончилась, – сказал я.

Улыбка его угасла.

– А ты, пидор, заткнись на хрен. – Бугай ткнул меня пальцем в плечо. – Это наше с ним дело…

– Что бы там ни было, траты ваши уже окупились. – Я повысил голос, сердце мое колотилось. – Он больше не хочет этим заниматься, понятно? Вокруг полно других парней, которых вы сможете использовать. – Я сбавил тон, надеясь пробиться к его душе, если она имелась. – Оставьте его в покое. Он хочет жить по-новому.

– Других-то парней полно, да не таких красавцев. – Сутенер погладил Игнаца по щеке. – Поймите и меня, Сирил. Вы с ним забавлялись три месяца, а значит, должны мне… – Он уставился на канал и, шевеля губами, пытался подсчитать. – Нет, надо на бумаге, арифметика в уме никогда мне не давалась. Вот что, я все подытожу и представлю вам счет. Не бойтесь, лишнего не запрошу.

– Между нами ничего нет, – сказал Игнац. – Я просто живу у него.

– Думаешь, я поверю? – рассмеялся Дамир. – Не будем валять дурака. Скажи, тебе нравится жить с ним?

– Да.

– Хочешь, чтоб так оно и продолжалось?

– Да.

– Чудненько. Никаких возражений. Я рад, что всё прекрасно устроилось. Но привилегию надо оплатить. Ты все же мой, а не его. За вами, Сирил Эвери, должок. А по долгам следует платить. Такова природа капитализма.

– Я не дам ни гроша, – сказал я.

– Еще как дадите. Спросите Игнаца, что я делаю с теми, кто тянет с долгом. Приятного мало. Ну ладно, – глянув на часы, он тряхнул головой, – меня ждут дела. Я с вами свяжусь. До свиданья, Сирил. Пока, Игнац. Берегите себя!

Толкнув меня плечом, он прошел между нами и скрылся за углом.

– Я знал, что это ненадолго. – Лицо Игнаца посерело от страха. – Так оно всегда.

– Если ты о нашем совместном проживании, то запомни: ничего не изменится.

– Нет, изменится. Он не остановится, пока не выжмет тебя досуха. И даже потом будет требовать еще. Он не оставит меня в покое.

– Сколько парней на него работает?

– Человек двадцать пять. Может, больше. Число меняется постоянно.

– Тогда ему хватит забот с другими. О тебе он забудет. Сейчас он просто зол, что ты его бросил, вот и всё. Вряд ли мы о нем еще услышим. Он даже не знает, где ты живешь.

– Амстердам – город маленький. А ты назвал свое имя.

– Беспокоиться не о чем, – сказал я, сам себе не веря.