Чокнутый голый мужик

Три часа спустя в баре «Подкова», что в отеле «Шелбурн», я, теперь уже почтенный супруг, вел светскую беседу с президентом Ирландии Имоном де Валерой. Его приход на торжество стал невероятной победой Макса, чья одержимость высшими слоями общества в последние годы уже отдавала патологией. Собственно венчание великий человек не посетил, сославшись на безотлагательность визита к мозольному оператору. Здесь же был экс-премьер-министр Джек Линч, державшийся подальше от Чарльза Хоги, который, заняв позицию у стойки бара, жутко смахивал на ярмарочную фарфоровую статуэтку, что медленно покачивает головой и взглядом обводит комнату, словно выбирая малолетнюю жертву для растления. Спорт был представлен Джимми Дойлом из Типперэри, шестикратным чемпионом Ирландии по хёрлингу, литература – Эрнестом Геблером и Д. П. Данливи^[40]; за угловым столиком Розалин, новая жена моего приемного отца, липла к актрисе Морин О'Харе^[41], которая вежливо улыбалась, но поглядывала на часы, явно выжидая удобного момента, чтобы попросить распорядителя вызвать ей такси.

Я почти не слышал президента, ибо внимание мое было поглощено Джулианом, который стоял рядом с беспокойно озиравшимся архиепископом Райаном, в то время как одна из подружек невесты всеми силами пыталась его разговорить. В иных обстоятельствах он бы уже напропалую заигрывал с ней (в смысле, Джулиан, не архиепископ), раздумывая, трахнуть ли ее по-быстрому перед застольем или немного погодить и сыграть в соблазнение, но сейчас казался совершенно равнодушным. Всякий раз, как взгляды наши пересекались, в глазах его я читал разочарование и убийственную решимость, и он тотчас отворачивался, чтоб заказать очередную выпивку. Безумно хотелось отвести его в сторонку и объясниться, но я понимал, что это бессмысленно. Никакими словами не вымолить прощения, не оправдать свои поступки. Наша былая дружба почила.

Наконец мне удалось отделаться от президента, красочно живописавшего свои мозоли, и я огляделся в поисках тихого уголка, где смог бы заколоться шпажкой от канапе. Но куда бы я ни сунулся, всюду натыкался на кого-то из трех сотен гостей, в массе своей мне совершенно незнакомых, и каждый хотел пожать мне руку, а также уведомить, что я приговорил себя к пятидесяти годам безуспешных попыток удовлетворить свою женушку.

– Бурная ожидается ночка, а? – подмигивали старики, и мне хотелось кулаком стереть похабные ухмылки с их морщинистых рож. – Влейте в себя парочку пинт, дабы укрепить своего отважного рыцаря.

– Вскоре пойдет прибавление, – говорили их жены, буквально сочась молоком при мысли, что в предстоящие годы я стану регулярно брюхатить Алису. – Послушайте доброго совета: в три года народите трех деток. Мальчика, затем девочку, а потом уж кого бог даст. Выйдет благородное семейство. И тогда уж заканчивайте с этим непристойным делом.

Одна советчица шепнула мне на ухо:

– Я бы даже рекомендовала раздельные спальни. Чтоб обуздать дьявола.

В шумной толпе я задыхался от зловония спиртного, духов и табачного дыма. Я себя чувствовал малышом, безнадежно заплутавшим на карнавале, сердце мое пыталось выпрыгнуть из груди. Наконец мне удалось пробиться ближе к вестибюлю, и я увидел Алису, в равной степени ошалелую. Она улыбнулась, однако я подметил тень беспокойства, промелькнувшую на ее лице.

– Гостей, по-моему, явный перебор. – Приходилось чуть ли не кричать, чтобы Алиса меня расслышала. – Половину из них я не знаю.

– Всё знакомцы Макса. – Она покачала головой. – Список-то выглядел не так уж страшно, а теперь мне некогда поговорить со своими друзьями. Средний возраст приглашенных – шестьдесят с лишним. Там один старик с калоприемником поверх костюма.

– Уже нет. Какой-то ребенок в него врезался, и штука эта лопнула.

– Боже мой! Ничего себе свадьба!

– Можно устроить пожарную тревогу, – предложил я, – и обратно гостей впускать выборочно. Только тех, у кого свои зубы и волосы, кто гарантированно не испортит свадебные фото.

Алиса вяло улыбнулась.

– Ведь знала, что Макса надо держать в узде, – пробормотала она. – Прошлый опыт ничему… ой, прости, Сирил.

– За что?

– Ладно, неважно.

– Нет уж, говори.

Алиса тактично изобразила смущение:

– Я хотела сказать, прошлый опыт меня ничему не научил, но сообразила, что в такой день вспоминать о нем совсем некстати.

– Ей-богу, это мелочь по сравнению с тем, что сегодня наговорил я.

– Все суют мне деньги, – пожаловалась Алиса. – В конвертах. А я не знаю, что с ними делать. Ему вот отдала. – Она кивнула в сторону бара.

– Чарли Хоги? – ужаснулся я. – Ну все, плакали наши денежки. Больше мы их не увидим.

– Да нет, Джулиану.

– А, ну ладно. Это еще не так страшно.

– Вот тут еще один. – Из каких-то неведомых складок платья Алиса достала конверт. – Ты не передашь ему?

– Нет, – излишне поспешно сказал я. Теперь к ее брату я близко не подойду. – Знаешь, я хотел выйти продышаться.

– С тобой все хорошо? Что-то ты весь красный.

– Тут очень душно. Я скоро.

Я шагнул к двери, но Алиса меня удержала:

– Погоди. Нам нужно поговорить.

– Через пару минут я вернусь, обещаю.

– Нет, я хочу поговорить сейчас.

– Что стряслось? – спросил я, удивленный ее настойчивостью. – Что он тебе сказал?

– Кто?

– Никто.

– Кто – никто? О чем ты, Сирил?

Я глянул на Джулиана, грозно смотревшего на нас, и меня окатило раздражением. Ты вполне мог расстроить эту свадьбу, подумал я, – но теперь дело сделано, и не хер на меня так смотреть.

Алиса хотела еще что-то сказать, но тут возникла ее мать Элизабет под ручку с кавалером, годившимся ей во внуки. Я решил воспользоваться моментом и смыться, однако не тут-то было.

– Постой, – промурлыкала Элизабет, ухватив меня за руку. – Ты же еще не знаком с Райаном?

– Нет.

Мы с юнцом обменялись рукопожатием. Если честно, в нем не было ничего примечательного, кроме молодости. Он смахивал на Микки Руни в роли Энди Харди^[42], только ростом пониже. В толпе гостей я заметил Чарльза, который разглядывал эту пару и, видимо, вспоминал о своей давней преступной связи с Элизабет, приведшей к большим неприятностям.

– Вы не считаете, что институт брака себя изжил? – Райан окинул нас с Алисой таким взглядом, словно вдруг узрел две говешки в человечьем облике.

– По-моему, странно говорить это новобрачной в день ее свадьбы, – ответила Алиса.

– Райан шутит! – захохотала Элизабет, явно победившая в конкурсе «Кто первым напьется на свадьбе». – Он из Вермонта, – сказала она, словно этим все объяснялось.

– Я бывал в Вермонте. – Работая локтями, Чарльз ввинтился между парой. – Какое-то время провел в Ньюпорте, – сказал он и многозначительно добавил: – По делам.

– Ньюпорт в Род-Айленде, – возразил Райан. – Это другой штат.

– Я знаю, – обиделся Чарльз. – Просто нескладно выразился. Однажды я побывал в Вермонте. А еще в Ньюпорте, Род-Айленд. В другой раз.

– Чарльз Эвери, – представила его Элизабет и затем, трепеща от восторга, предъявила свое маленькое сокровище: – А это Райан Уилсон.

– Привет, – сказал Райан.

– Здравствуйте, – ответил Чарльз.

– Чарльз – отец Сирила, – пояснила Элизабет.

– Приемный, – хором сказали мы с Чарльзом.

– Он не настоящий Эвери. – Чарльз помолчал. – Каким ветром вас сюда занесло, юноша? Приехали по студенческому обмену?

– Нет, я любовник Элизабет, – мгновенно ответил Райан, и даже Чарльз, надо отдать ему должное, был впечатлен столь неирландской откровенностью.

– Ясно, – сказал он, как будто немного сдувшись. По правде, я не понимал, ему-то какое дело. Он же не собирался возобновлять связь с Элизабет. Однажды Чарльз, помнится, поделился своей мудростью: мужчина совершает ошибку, если женится на своей ровеснице.

– Сейчас вернусь, – шепнул я Алисе.

– Подожди. – Она схватила меня за руку. – Нам надо поговорить.

– Чуть позже.

– Это очень важно. Дай мне всего…

Я выдернул руку.

– Боже ты мой, Алиса! – Впервые я на нее повысил голос.

– Ого! – ухмыльнулся Райан, и я ожег его презрительным взглядом.

– Вернусь через пять минут, – сказал я. – Зов природы.

На выходе из зала я непроизвольно посмотрел на Джулиана, но за стойкой он сидел ко мне спиной, уронив голову на руки. Плечи его подрагивали, и я уж решил, он плачет, однако тотчас отмел эту мысль как совершенно невозможную. За все время я ни разу не видел его в слезах, он не плакал, даже когда без пальцев и уха вырвался из нежных объятий ИРА.

В вестибюле я вздохнул свободнее, но тотчас углядел Дану Розмари Скэллон: раскинув руки, она двинулась ко мне, песенное поздравление уже было готово сорваться с ее коралловых губ. Я резко свернул к лестнице и, перескакивая через две ступеньки, взлетел на шестой этаж, где номер для новобрачных горделиво занимал центральную часть пентхауса. Поспешно заперев за собою дверь, я сорвал удавку-бабочку и жадно глотнул прохладного воздуха, лившегося в открытое окно спальни. Понемногу сердце угомонилось, я присел на край кровати, но нежность покрывала, усыпанного лепестками роз, только усугубила мое отчаяние, заставив вскочить и пересесть на диван.

Я покрутил золотое обручальное кольцо, теперь украшавшее мой левый безымянный палец. Снялось оно легко, я подержал его на ладони и положил на прикроватную тумбочку рядом с непочатой бутылкой красного вина. В субботу мы с Алисой полдня ездили по магазинам, выбирали кольца, и все это было так здорово, что за ужином меня накрыло волной нежности, и я уже надеялся, что со временем наша дружба расцветет в любовь. Конечно, я себя обманывал, ибо любовь – это одно, а желание – совсем другое.

Я почти сожалел, что открылся Джулиану, но вместе с тем негодовал, что столько лет мне приходилось скрывать правду о себе. В церкви он сказал, что если бы с самого начала я был с ним искренен, его бы это не оттолкнуло, но я ему не поверил. Даже на секунду. Если б еще в школе я поведал ему о своих чувствах, он бы попросил переселить его в другую комнату. Даже если б он проявил доброту и понимание, вскоре пошли бы слухи, и одноклассники превратили бы мою жизнь в кошмар. Священники потребовали бы моего исключения, а у меня даже не было дома, куда можно вернуться. Хорошо бы Чарльз и Макс никогда не встретились, подумал я. Хорошо бы жизненные пути Эвери и Вудбидов не пересеклись вообще. Другим я бы, наверное, все равно не стал, но хоть не угодил бы в нынешнюю передрягу. Или был бы другой Джулиан, под чары которого я бы попал? Другая Алиса? Никто не ведает. От попыток в этом разобраться ломило голову.

Через французское окно я вышел на балкон и осторожно выглянул на улицу, точно младший член королевской семьи, появившийся уже после того, как толпа разошлась. С этой точки над деревьями парка Сент-Стивен я еще никогда не видел Дублин – столицу государства, место моего рождения, любимый город в сердце ненавистной страны. Обитель добродушных простаков, упертых фанатиков, неверных мужей, лицемерных церковников, бедняков, брошенных на произвол судьбы, и богачей, питающихся жизненными соками нации.

С вышины я смотрел на сновавшие машины, конные экипажи с туристами, такси, подъезжавшие к отелю. Мне хотелось раскинуть руки и воспарить над деревьями уже в пышной листве, а затем, подобно Икару, взлететь к облакам и, опаленному солнцем, радостно кануть в небытие.

Вечерело. Я снял пиджак и жилетку и забросил их в комнату, угадав точно в кресло. Потом скинул тесные туфли, следом носки – ощущение прохладного камня под босыми ступнями было невероятно живительным. Полной грудью я вдыхал вечерний воздух, и понемногу на меня снизошел покой.

Если бы балкон выдавался чуть дальше, слева я мог бы увидеть край парламента, где некогда мы с Джулианом затеяли приключение. Далеко впереди, уже вне поля зрения, был дом моего детства на Дартмут-сквер, тот самый дом, из которого после заключения Чарльза в тюрьму нас с Мод с позором изгнали и где я впервые увидел Джулиана, а перед тем – Алису, с воплем вылетевшую из кабинета моей приемной матери на третьем этаже. Дом, где я влюбился, еще не понимая значения этого слова.

Воодушевленный воспоминаниями, я счел вполне естественным снять рубашку и подставить грудь ветерку. Ласки его были необычайно приятны, они просто завораживали, и потому я скинул и брюки, ничуть не стыдясь того, что в одном исподнем возвышаюсь над дублинскими улицами.

Я посмотрел направо, но строения вдоль северной оконечности парка не позволили разглядеть Четэм-стрит, где некогда я квартировал с Альбертом Тэтчером и еженощно был вынужден терпеть стук кроватной спинки о стену. Вернуться бы на семь лет назад, подумал я, и все изменить.

Раз уж начал, сказал я себе, валяй дальше, терять тебе нечего. Я снял белье и зафутболил его в комнату. Голова моя слегка кружилась, когда я в чем мать родила оглядывал город.

Будь я всевидящ, мой взгляд унесся бы за пределы Дублина, миновал Килдар, Типперери, Корк и достиг оконечности страны, где в тот самый день (о чем тогда я не ведал) в Голине рядышком похоронили моих деда и бабку, насмерть сбитых машиной, когда они возвращались с панихиды по отцу Джеймсу Монро, двадцать восемь лет назад изгнавшему мою мать из поселка. Перед могилами я бы увидел шесть своих дядьев, неизменно выстроившихся по ранжиру возраста и тупости, и своего отца, который некогда бросил семя во чрево моей матери, а сейчас принимал соболезнования соседей, гадая, должен ли он пригласить их на поминальную выпивку в пабе Фланавана.

Обладай я прозорливостью, я бы все это разглядел, но я не видел ничего, потому что всю свою жизнь был слеп, глух, нем и дремуч, был лишен всех чувств, кроме одного, которое управляло моими плотскими желаниями и привело меня к этому страшному месту, откуда, я знал, нет возврата.

Перелезть через перила оказалось легко. Так легко, что я подивился, почему не сделал этого раньше. Я оглядел улицу внизу и себя голого над ней – ни одна душа не смотрела вверх, никто меня не видел. Я туда-сюда качнулся, позволяя центру тяжести и ветерку сделать свою работу. Моя хватка за чугунные перила понемногу слабела.

Отпусти, велел я себе.

Отпусти.

Просто падай…

Я глубоко вдохнул, и моя последняя мысль, которую я допустил в сознание, была не о матери, не о приемных родителях, не о Джулиане, не о случках с незнакомцами под покровом темноты. Я подумал об Алисе. Прося прощения за причиненное зло. Своим поступком даруя ей свободу. На меня снизошел покой, я выпустил перила и качнулся вперед.

И тут с улицы вознесся детский голос:

– Смотри, мам, голый дядька!

Я вздрогнул и вновь ухватился за чугунную решетку. Загорланил народ в парке, я слышал хмельные радостные вопли, которым вторили крики ужаса. Внизу собиралась толпа; голова моя опять закружилась, и я едва не сорвался вниз, хотя уже раздумал падать. Не обращая внимания на крики и смех зевак, я кое-как перелез обратно на балкон, ввалился в комнату и рухнул на ковер, задыхаясь и не вполне соображая, почему я голый. Через секунду зазвонил телефон.

Я снял трубку, полагая, что звонит управляющий отелем или полиция, вызванная уличными зрителями. Но услышал полный любви и сочувствия голос Алисы, ни сном ни духом не ведавшей о том, что я пытался совершить.

– Вот ты где, – сказала она. – Чего тебе там понадобилось? Ты же сказал, сейчас вернешься.

– Извини, я заскочил за бумажником. Уже спускаюсь.

– Нет, будь там. Я иду наверх. Нам надо поговорить. Это важно.

Ну вот, опять, подумал я и спросил:

– Что тебе сказал Джулиан?

Долгая пауза.

– Сейчас поговорим. Наедине.

– Давай я спущусь к тебе.

– Нет, Сирил, – упрямо сказала Алиса. – Оставайся на месте. Я уже иду.

И дала отбой. Я положил трубку, посмотрел на свой свадебный наряд, разбросанный по полу. Через минуту-другую появится Алиса. А следом нагрянет толпа народу, узнавшего о представлении на балконе. И я сделал первое, что пришло в голову. Накинул одежду, лежавшую в чемодане для свадебного путешествия. Из сумки взял только паспорт и бумажник. Нахлобучил шляпу. Глянул на обручальное кольцо, но так и оставил его на тумбочке. Выйдя из комнаты, я свернул не к лестнице, а к служебному лифту, которым доставляли заказы в номера.

Двери лифта почти сомкнулись, когда в конце коридора белым облаком мелькнуло подвенечное платье Алисы. Кабина тихо опустила меня в недра здания, и через служебный вход я выбрался на Килдар-стрит. Толпа зевак глазела на последний этаж отеля, надеясь вновь увидеть чокнутого голого мужика. Одна половина зрителей желала ему спасения, другая рассчитывала увидеть его прыжок.

Я прекрасно сознавал, что здесь мне делать нечего. Оставалось лишь последовать собственному пожеланию и пропасть пропадом.