Народ глазеет у ворот

Тяжко, если ты ирландец, тяжко, если тебе двадцать один год от роду, тяжко, если тебя влечет к мужчинам. А комбинация всего этого требовала немыслимой изворотливости, противной моей натуре. Я не считал себя бесчестным человеком, и мысль, что я способен на беспримерное вранье, мне претила, но чем больше я вглядывался в свою жизнь, тем сильнее убеждался, что все в ней построено на обмане. Перспектива того, что до конца своих дней я буду лгать окружающим, давила тяжким бременем, и порой я всерьез подумывал о самоубийстве. Зарезаться было бы страшно, повеситься – противно, застрелиться – не хватило б сноровки в обращении с оружием, но имелся еще один способ расквитаться с жизнью: я плохо плавал. Вот если, скажем, поехать в Хоут и броситься в море, течением меня моментально утянет под воду и я непременно утону. Этот вариант я хранил про запас.

Друзей у меня почти не было, и я понимал, что мои отношения с Джулианом держатся лишь на моей затаенной безумной любви к нему. Долгие годы я ревностно ее оберегал, стараясь не думать о том, что если б не мои усилия, он бы давным-давно от меня отдалился. У меня не было так называемой семьи – братьев, сестер, дальних родственников, я знать не знал, кто мои настоящие родители. Я очень мало зарабатывал и возненавидел свое жилье на Четэм-стрит, ибо Альберт Тэтчер обзавелся постоянной подружкой, и их звучные шалости за стенкой меня в равной степени отвращали и возбуждали. Я мечтал о квартире, ключи от которой были бы только у меня.

В полном отчаянии я обратился к Чарльзу с просьбой о ссуде в сотню фунтов, дабы я подыскал себе сносное пристанище. Я уже присмотрел квартирку над магазином на Нассау-стрит с видом на лужайки Тринити-колледжа, но мое нищенское жалованье не позволяло ее снять. Ссуды, сказал я Чарльзу, мне хватило бы года на два, а за это время я бы постарался лучше обустроиться в жизни. Свою просьбу я изложил в яхт-клубе Дун-Лэаре, где мы угощались омаром, запивая его шампанским «Моэт и Шандон», но Чарльз с ходу мне отказал: он не одалживает деньги приятелям, ибо подобная благотворительность всегда оканчивается скверно.

– Но мы не просто приятели, – сказал я, рассчитывая на его милосердие. – Как-никак вы мой приемный отец.

– Хорош трепаться, Сирил! – Чарльз рассмеялся, словно я удачно пошутил. – Тебе уже двадцать пять…

– Двадцать один.

– Ну двадцать один. Конечно, ты мне не безразличен, поскольку мы давно знакомы, но ведь ты не…

– Я знаю. – Я поднял руку, не дав ему закончить фразу. – Ладно, проехали.

Однако всего больше меня беспокоила моя всепоглощающая, ненасытная, безудержная похоть, столь же сильная, как естественная человеческая потребность в пище и воде, но, в отличие от нее, всегда сопровождаемая страхом быть пойманным в ночных вылазках на набережные Большого канала и в рощицы Феникс-парка или в тайных скитаниях по узким улочкам в окрестностях Бэггот-стрит и неприметным проулкам, извивавшимся от моста Полпенни к собору Церкви Христовой. Темнота скрывала мои преступления, но подтверждала, что я выродок, извращенец, мистер Хайд, сбрасывающий личину добродетельного доктора Джекилла, едва солнце сядет, а луна спрячется за медленно наплывающими облаками.

Ублажить похоть было легко. В городском центре всегда найдется парень с такими же склонностями, и достаточно простого перегляда, чтобы вы мгновенно друг друга поняли и отправились в укромное местечко, где в кустах, пряча глаза, будете друг друга обшаривать и осыпать жадными поцелуями, лежать на траве и молитвенно стоять на коленях. Потом кто-нибудь из вас изольется на землю и ему захочется поскорее уйти, но правила хорошего тона требуют дождаться извержения партнера. После торопливого «спасибо» вы разбежитесь в разные стороны, а по дороге домой будете благодарить бога, что вас не застукала полиция, и мысленно клясться: это было в последний раз, такого больше не повторится, с этим покончено навсегда. Однако через некоторое время зуд вернется, и на следующий вечер вы опять отдернете занавеску, проверяя, какая нынче погода.

Я не любил парки, где было полно старичья, желавшего заманить юнца на заднее сиденье своей машины, – старичья, от которого воняло пивом и потом, что убивало всякое желание. Я ходил туда от безысходности, страшась, что наступит день, когда я сам буду вот так же выискивать молодое тело. Я прекратил свои хождения в парк после того, как старики стали предлагать мне деньги. Притормозив возле меня и получив отказ, они сулили фунт за исполнение их прихотей. На безденежье я раз-другой согласился, но близость без желания меня ничуть не интересовала. Я не мог за деньги. Только по влечению.

Лишь один раз я осмелился привести незнакомца к себе на Четэм-стрит, и только потому, что был пьян и ошалел от похоти, а парень тот, чуть старше меня (лет двадцати трех – двадцати четырех), так напомнил мне Джулиана, что, казалось, ночь с ним позволит вообразить, будто друг мой уступил моим желаниям. Звали его Киаран, так, по крайней мере, он представился, а познакомились мы в баре на Харкорт-стрит, где замазанные черной краской окна позволяли клиентам почувствовать себя всеобщими кумирами, которые вынуждены скрывать свою любовь. Под предлогом пропустить пинту-другую я захаживал в этот бар, где всегда встретишь какого-нибудь застенчивого искателя вроде меня. Я увидел парня, когда он выходил из туалета, и мы понимающе переглянулись. Через пару минут он подошел и спросил, нельзя ли сесть за мой столик.

– Конечно, – сказал я. – Я один.

– В принципе, все мы одиноки, – криво усмехнулся он. – Как тебя зовут?

– Джулиан. – Имя выскочило, прежде чем я успел подумать о благоразумности такого выбора. – А тебя?

– Киаран.

Я кивнул и отхлебнул пива, стараясь не таращиться на собеседника. Он был невероятно хорош собой, гораздо красивее моих обычных скоротечных знакомцев, однако подошел ко мне сам, а значит, я его заинтересовал. Мы молчали. Я мучительно раздумывал, с чего бы начать разговор, но в голове было пусто, и я обрадовался, когда он взял дело в свои руки.

– Раньше я здесь не бывал, – сказал Киаран, но приветственный кивок бармену заставил усомниться в истинности его слов. – Говорят, тут клёво.

– Я тоже заглянул, проходя мимо. Прежде об этом баре я даже не слыхал.

– Можно спросить, чем ты занимаешься?

– Работаю в зоопарке. – Это был мой обычный ответ. – В террариуме.

– Я боюсь пауков.

– Вообще-то пауки из отряда насекомых, – со знанием дела сказал я. – К рептилиям относятся ящерицы, игуаны и прочие.

– Понятно.

Сидевший у стойки пожилой толстяк, у которого живот вываливался из штанов, искательно смотрел на нас, явно желая присоединиться к нашей компании. Но он был лет на сорок старше, а потому оставался на месте, размышляя, наверное, о своей злосчастной судьбе.

– Я тут ненадолго, – сказал Киаран.

– Я тоже. Утром на работу.

– Живешь далеко отсюда?

Я замешкался, поскольку еще никого не приводил на Четэм-стрит. Но тут случай незаурядный. Было бы жалко упустить такого красавца. И потом, он напоминал Джулиана. Хотелось чего-то большего, нежели судорожная суета в темном закоулке, воняющем мочой, жареной картошкой и застарелой блевотиной. Хотелось познать, каково это – кого-то заключить в объятия и самому очутиться в кольце чьих-то рук.

– Не очень, неподалеку от Графтон-стрит, – проговорил я. – Но есть кое-какие сложности. Может, к тебе?

Он покачал головой:

– Исключено.

Я подумал, как быстро мы сговорились, как мало слов нам понадобилось, чтобы выразить обоюдное желание оказаться в постели. Что там ни говори, натуралы были бы счастливы, если б в подобных обстоятельствах всякая женщина вела себя так же.

– Давай прогуляемся, – сказал я, готовый удовольствоваться всегдашним, раз не дано иного. – Погода хорошая.

Киаран на секунду задумался и опять покачал головой:

– Извини, я не шастаю по кустам. – Он положил руку мне на колено, и меня будто пронзило током. – Без обид, ладно? Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Может, в другой раз.

Киаран встал, и я, поняв, что сейчас его потеряю, мгновенно решился:

– Хорошо, попробуем ко мне. Но очень тихо.

– Уверен? – с надеждой спросил он.

– Шуметь нельзя, – повторил я. – За стенкой сосед, внизу хозяйка с сыном. Подумать страшно, что будет, если нас застукают.

– Я буду как мышь. Во всяком случае, постараюсь, – улыбнулся Киаран, и я, несмотря на все переживания, рассмеялся.

Мы вышли из бара и зашагали в сторону парка Сент-Стивенс-Грин. Имелась уйма веских доводов не приводить незнакомца к себе, но все они меркли перед мощным желанием соединиться с ним каждой клеточкой тела, а потому вскоре мы стояли перед крашенной суриком дверью и оставалось лишь вставить ключ в скважину. От волнения я не сразу в нее попал.

– Подожди здесь, – прошептал я, почти касаясь губами лица Киарана. – Я гляну, чист ли горизонт.

В прихожей свет не горел, на лестничной площадке тоже было темно – видимо, Альберт уже спал. Обернувшись, я поманил своего спутника, и мы взошли наверх. Там я втолкнул Киарана в свою комнату, запер дверь, и через секунду мы, точно пара юнцов, уже срывали друг с друга одежду, напрочь забыв о тишине, ибо занялись тем, что было нам написано на роду.

Я переживал нечто доселе неизведанное. Обычно хотелось поскорее все закончить и сбежать, но сейчас я желал, чтобы это происходило медленно. У меня не было опыта постели в ее буквальном смысле, и ощущение простыней под голым телом возбуждало невероятно. Еще никогда рука моя не скользила по чужой обнаженной ноге, а ладонь не чувствовала ее волоски, еще никогда ступня моя не касалась чужой ступни, а язык не пробегал по позвонкам, заставляя чужую спину выгибаться в наслаждении. В тусклом свете уличного фонаря, пробивавшемся сквозь занавески, все происходившее казалось неподдельным, и вскоре я, напрочь забыв о Джулиане, думал только о своем новом друге.

К рассвету я осознал, что испытал нечто прежде неведомое и оно гораздо сильнее вожделения и безумного желания излиться. Меня окатило счастьем, я был полон дружеского тепла к человеку, о котором не знал ничего, даже, наверное, его настоящего имени.

Он посмотрел на меня и покачал головой, на губах его появилась уже знакомая сожалеющая улыбка.

– Пора уходить, – сказал он.

– Останься. – Я сам удивился своим словам. – Уйдешь, когда сосед отправится в ванную. Тебя никто не заметит.

– Не могу. – Он вылез из постели и стал собирать свою одежду, разбросанную по полу. – Жена ждет. Я сказал, что работаю в ночную смену.

У меня ухнуло сердце, и только сейчас я понял, что царапало мне спину, когда он меня обнимал. Обручальное кольцо. Он женат. Ну да. И теперь застегивает рубашку, ищет ботинки, ничуть не смутившись своим признанием.

– Давно здесь живешь? – спросил он, тяготясь молчанием.

– Прилично.

– Ничего, тут славно. – Он огляделся. – Мне кажется или эта трещина в стене похожа на русло Шаннон?^[28]

– Да, смахивает. Я просил хозяев ее заделать, но они волынят – мол, ремонт обойдется слишком дорого, а трещине уж сто лет, от нее никакого вреда.

Я лежал, укрывшись простыней, мне хотелось, чтобы он поскорее ушел.

– Можем как-нибудь повторить, если хочешь, – уже в дверях сказал он.

Я вернул ему его фразу:

– Не могу. Извини.

Он пожал плечами:

– Нет так нет.

Вероятно, для него все это было очередной заурядной случкой. Завтра будет другая, потом еще и еще. Он вышел, и мне было безразлично, если вдруг он столкнется с Альбертом, миссис Хоган или ее слепым сыном. Но внизу никто не зашумел. Видимо, он выскользнул незаметно.