Как мягкие подушки

Иногда строгий распорядок удручал своей монотонностью, однако в нем была некая уютность. Каждое утро будильник мой звонил ровно в шесть, я быстренько мастурбировал и в четверть седьмого вставал. День начинался с небольшой заботы – первым занять ванную и тем самым избегнуть омовения остывшей водой, к чему стремились я, по пояс голый и обмотанный полотенцем, и заспанный Альберт Тэтчер в трусах, молодой бухгалтер, проживавший в соседней комнате. Уже больше года назад мы с ним почти одновременно стали квартирантами престарелой вдовы миссис Хоган, обитавшей на Четэм-стрит, и в целом неплохо ладили. Планировка жилища была весьма странной. Лет тридцать назад покойный муж миссис Хоган купил для сдачи внаем квартиру, в которой после его смерти возвели перегородку, образовавшую две отдельные комнаты. Хозяева, миссис Хоган и ее сын Генри (первая – немая как рыба, второй – слепой как крот), жили по соседству, но отслеживали наши приходы и уходы не хуже профессиональной разведки. Они были неразлучны, точно сросшиеся близнецы; каждое утро мать вела сына за руку на мессу, вечером – на прогулку.

К нам они поднимались очень редко – потребовать просроченную квартплату или вернуть выглаженные миссис Хоган рубашки (пять штук за два пенса), и тогда мы слышали тяжелые шаги четырех ног по лестнице, немая вела слепого, а затем Генри, кого, похоже, не интересовало ничто на свете, задавал вопросы, на которые желала получить ответы его матушка, закоренелая сплетница.

– Мамаша жалуется, что во вторник на прошлой неделе из квартиры доносился странный шум, – в своей манере сказал однажды Генри, а мать его энергично закивала и, выгнув шею, попыталась заглянуть в комнату, словно ожидала увидеть там заросли конопли или проституток, развалившихся в кроватях. – Мамаша не любит непонятные звуки. Они ее шибко пугают.

– Шумели не мы, – ответил я. – Во вторник на прошлой неделе я ходил в кино, смотрел «Галечный пляж» со Стивом Маккуином, а Альберт был на танцах в Дандруме.

– Мамаша не могла уснуть, – не унимался Генри и вращал глазами, как будто пытаясь зацепиться взглядом за нечто, способное вернуть ему виденье мира. – Мамаша не любит, когда ее будят. Мамаше надо спать.

– Ты тоже не мог уснуть? – спросил Альберт. Он лежал на диване и читал «Над гнездом кукушки».

Бедолага Генри, не подозревавший, что в комнате есть еще кто-то, вздрогнул и повернулся на голос.

– Когда мамаша не спит, и я не сплю, – сказал он обиженно, словно отметая обвинение в том, что он плохой сын. – Геморрой ее замучил. Как разыграется, мы оба глаз не сомкнем.

Источником вышеозначенного шума был, конечно, Альберт, неутомимый бабник. Редкую неделю он не приводил девицу, чтобы «слегка, ну, ты понимаешь, пошалить». И пока он «шалил» свою очередную пассию, стук разболтанной кроватной спинки о стену изводил меня не меньше, чем геморроидальные шишки – миссис Хоган. В силу нашего соседства я был увлечен Альбертом, но умеренно, поскольку особой красотой он не отличался.

Каждое утро в половине восьмого я выходил из дома, по дороге на службу завтракал чашкой чая и пирожком с фруктовой начинкой и в четверть девятого уже сидел за своим столом на втором этаже министерства образования, что на Мальборо-стрит. Там я служил уже почти три года, с тех пор как с клеймом посредственности окончил Бельведер-колледж, а получил я это место благодаря протекции Анджелы, третьей, ныне бывшей (так мы условились ее величать) супруги моего приемного отца, которая в министерстве была заметной фигурой, но после замужества, согласно закону, уволилась с работы.

Супружество Чарльза рухнуло менее чем через год после свадьбы, когда он, проявив неслыханную щедрость, пригласил меня вместе с ними провести двухнедельный отпуск на юге Франции. До этого я видел Анджелу всего один раз, но с момента приезда в Ниццу мы с ней хорошо поладили, причем настолько хорошо, что однажды утром она в чем мать родила забралась ко мне голому в постель, и дальше все развивалось в лучших традициях фарса. От изумления я заорал, а потом, услышав, что открывается дверь в номер, опрометью кинулся в укрытие шкафа, где меня, скорченного, и обнаружил Чарльз.

– Самое забавное, Сирил, что я бы тебя зауважал, если б вошел и увидел, как ты засаживаешь ей по самые гланды. – Голос его был совершенно бесцветен, а я вжался в угол, стыдливо прикрывая руками промежность. – Но разве от тебя этого дождешься? Нет, ты драпаешь и прячешься. Настоящий Эвери так никогда бы не поступил.

Я промолчал, что, похоже, огорчило его еще больше, и он обратил свой гнев на Анджелу, которая так и лежала в постели, лишь по пояс прикрытая простыней. Казалось, вся эта сцена ей ужасно прискучила: она пальчиком теребила левый сосок и беспечно насвистывала битловскую «Ты вынужден скрывать свою любовь», безбожно перевирая мелодию. Следом возникла банальная свара, и по возвращении в Дублин жизненные пути супругов разошлись, а лондонский суд получил прошение о скорейшем разводе. (Чарльз, чей брачный опыт был далеко не образцовым, предвидел подобный оборот событий и благоразумно женился в Англии.) Позже, когда я слонялся без дела, Анджела, желая загладить вину, замолвила за меня словечко перед своими бывшими работодателями, но мне об этом даже не сообщила. Я удивился, когда мне позвонили и пригласили на собеседование, поскольку вовсе не думал о карьере государственного служащего, а потом в одно прекрасное утро проснулся чиновником.

Работа была жутко нудной, а коллеги, день-деньской сплетничавшие о знаменитостях и политике, слегка раздражали. Мой отдел располагался в большой комнате с высоким потолком и старинным камином посредине одной стены, над которым висел портрет нашего министра без его двойного подбородка. Четыре рабочих стола по углам были развернуты фронтом к так называемому столу совещаний, который занимал центр комнаты и почти никогда не использовался.

Начальницей отдела считалась мисс Джойс, служившая в министерстве со дня его основания в 1921 году. Ей стукнуло шестьдесят три, и она, подобно моей покойной приемной матери, была заядлой курильщицей, предпочитавшей сигареты «Честерфилд» (красный). Мисс Джойс получала их из Соединенных Штатов партиями по десять блоков, которые хранила в резной деревянной шкатулке с изображением короля Сиама на крышке. Поветрие личных вещиц на столах нас миновало, однако за спиной мисс Джойс висели два плаката, оправдывавших ее слабость. На одном с надписью: ВСЕ МОИ ДРУЗЬЯ ЗНАЮТ, ЧТО «ЧЕСТЕРФИЛД» – МОЙ СОРТ – Рита Хейворт (белая блузка, полосатый жакет, рыжие локоны обольстительно ниспадают на плечи) держала в руке незажженную сигарету и задумчиво смотрела вдаль, где некто (Фрэнк Синатра то ли Дин Мартин) в предвкушении эротических приключений, похоже, сам себя ублажал. На другом (слегка обтрепанном по краям и с заметным следом губной помады на лице персонажа) Рональд Рейган, он же Гиппер, изо рта которого небрежно свисала сигарета, сидел за столом, заваленным пачками «Честерфилда». ВСЕМ СВОИМ ДРУЗЬЯМ Я ПОСЫЛАЮ «ЧЕСТЕРФИЛД».

ЭТО ЛУЧШИЙ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК КУРИЛЬЩИКУ – МЯГКИЙ ВКУС И НИКАКОГО ТАБАЧНОГО ПЕРЕГАРА, гласила надпись, а рекламный герой заворачивал блок в цветную бумагу, собираясь порадовать гостинцем кого-нибудь вроде Барри Голдуотера или Ричарда Никсона.

Мисс Джойс сидела в правом от меня углу, где освещение было лучше, а слева от меня располагалась мисс Амбросия, чрезвычайно легкомысленная и ужасно несобранная девица лет двадцати пяти, которой нравилось ошеломлять меня безудержным заигрыванием и неустанными рассказами о своих бесчисленных постельных подвигах. Обычно у нее в запасе было пять как минимум мужчин, от бармена до хозяина танцзала и от жокея до претендента на российский трон, и она бесстыдно ими жонглировала, словно циркачка-нимфоманка. Каждый месяц неизменно выдавался день, когда она рыдала за столом, заявляя, что «погубила себя» и теперь ни один мужчина ее не захочет, но к полднику вдруг настораживалась и стремглав мчалась в туалет, откуда возвращалась благостная и сообщала о приезде тетушки Джемаймы, которая погостит несколько дней и которой она несказанно рада. Однажды я недоуменно спросил, где проживает ее тетушка, которая ежемесячно ездит в Дублин как на работу. Все вокруг заржали, а мисс Джойс сказала, что тетушка Джемайма некогда регулярно навещала и ее, но последний раз пожаловала еще во время Второй мировой войны, о чем она ни капли не жалеет.

Последний наш сотрудник, мистер Денби-Денби, сидел прямо напротив меня, и я, подняв голову, всякий раз ловил на себе его пристальный взгляд киношного убийцы, размышляющего, как лучше выпотрошить свою жертву. Этакий живчик лет пятидесяти с лишним, он носил цветастые жилеты и под стать им галстуки-бабочки, а его интонации и манеры полностью совпадали с традиционным представлением о гомосексуалисте, хотя он, конечно, не признался бы в подобной ориентации. Волосы его цвета жухлой соломы (или скорее шартреза) топорщились в начесе, а брови оттенком соперничали со зрелой кукурузой. Яркость своей шевелюры он обновлял с регулярностью визитов тетушки Джемаймы к мисс Амбросии и тогда на службу являлся буквально светящимся, от чего все мы давились смехом, а он смотрел на нас вызывающе – дескать, попробуйте сказать хоть слово. Однажды от изумления я чуть не упал со стула, узнав о существовании миссис Денби-Денби и выводка из девяти (!) младших Денби-Денби, которые с потрясающей бесперебойностью появлялись на свет с середины тридцатых до конца сороковых годов. Представить, что он совокупляется с женщиной, было трудно, однако же это произошло девять (!) по крайней мере раз, что окрыляло надеждой касательно моего собственного будущего.

– А вот и он, – сказал мистер Денби-Денби, когда тем чудесным весенним утром я в новом пиджаке (недавно купленном в предвкушении хорошей погоды и надетом впервые) вошел в отдел. – В двадцать один год еще нецелованный! Знаете, кого вы мне напоминаете, мистер Эвери? Святого Себастьяна кисти Боттичелли. Видели эту картину? Наверное, видели. А вы, мисс Джойс? Она висит в берлинском государственном музее. Себастьян голый, в одной набедренной повязке, и весь утыкан стрелами. Божественное творение! Есть еще картина меньшего размера кисти Содомы^[22], но о ней даже не стоит говорить.

Я бросил на него раздраженный взгляд, первый за день, сел за свой стол и, развернув свежий номер «Айриш таймс», пролистал его в поисках чего-нибудь, что имело отношение к нашей работе. С первого дня службы я невзлюбил мистера Денби-Денби, гомосексуалиста еще более скрытого, нежели я, а его стремление утаить свою истинную сексуальную ориентацию меня озадачивало и смущало.

– Вы только взгляните на эти губы, мисс Джойс! – Мистер Денби-Денби схватился за грудь в жилетке цвета фуксии и пальцами изобразил трепетанье сердца, готового разорваться от избытка чувств. – Они как мягкие подушки, что продаются в универмаге Швицера и которые вы, мисс Амбросия, наверное, мечтаете купить, как только поднакопите денег.

– Зачем они мне? – возразила мисс Амбросия. – Чаще всего моя голова покоится на чьей-нибудь руке.

– Берите ее! – вскричал мистер Денби-Денби, а я закатил глаза.

В соседнем кабинете обитали три тихих джентльмена: мистер Уэстликотт-старший, мистер Уэстликотт-сын и мистер Уэстликотт-младший, внук. Это семейное трио соблюдало официоз, всегда обращаясь друг к другу только «мистер Уэстликотт», а я мечтал, чтобы один из них ушел на пенсию или угодил под автобус, и тогда я бы смог перевестись в их отдел. Может, тот или другой меня усыновит и я тоже стану мистером Уэстликоттом. Я не сомневался, что второе мое усыновление будет гораздо успешнее первого.

– Меньше трепа, больше дела, – сказала мисс Джойс, закуривая «Честерфилд» (красный), но никто и ухом не повел.

– Поведайте нам, мистер Эвери, как вы проказничали в выходные. – Мистер Денби-Денби подался вперед и, опершись локтями о стол, устроил подбородок в ладонях. – Куда рвется с поводка молодой красивый песик?

– Вообще-то мы с моим другом Джулианом ходили на регбийный матч. – Изо всех сил я старался выглядеть неотесанным мужланом. – А в воскресенье я сидел дома, читал «Портрет художника в юности»^[23].

– Ой, я не читаю книги, – отмахнулся мистер Денби-Денби, словно я выказал экстравагантный интерес к ближневосточной символике или истокам тригонометрии.

– А я читаю Эдну О'Брайен^[24], – шепотом сообщила мисс Амбросия, опасаясь, что какой-нибудь мистер Уэстликотт ее услышит и назовет пошлячкой. – Вот уж клубничка!

– Смотрите, чтоб министр о том не узнал. – Мисс Джойс выпустила идеальное колечко дыма. Мы завороженно следили, как оно, поднимаясь к потолочным светильникам, медленно растворяется в воздухе, который затем проникнет в наши легкие. – Вам же известно его мнение о пишущих женщинах. Будь его воля, он бы их выкинул из учебной программы.

– Он не жалует и читающих женщин, – сказала мисс Амбросия. – От чтения, говорит, у них рождаются всякие идеи.

– Верно, – энергично закивала мисс Джойс. – Вот тут я с ним согласна целиком и полностью. Моя жизнь была бы гораздо легче, если б я осталась неграмотной, но папенька велели обучиться чтению. Он был очень современный, мой папенька.

– Я просто обожаю Эдну О'Брайен! – Мистер Денби-Денби восторженно всплеснул руками. – Не будь я счастлив в браке, ее прелести свели бы меня с ума. Клянусь Господом Богом и всем святым, на этих берегах еще не было женщины краше.

– Между прочим, она бросила мужа, – скривилась мисс Джойс. – Это кто ж на такое способен?

– Так ему и надо, – сказала мисс Амбросия. – Я тоже когда-нибудь брошу мужа. Интуиция подсказывает, что мое второе замужество будет гораздо удачнее первого.

– А по-моему, это ужасно. У нее ведь двое детей.

– Когда я смотрю на Эдну О'Брайен, – не унимался мистер Денби-Денби, – мне кажется, что всякого встречного мужчину она хочет перекинуть через колено и хорошенько отшлепать, дабы выказывал надлежащее почтение. Какое счастье быть голой попкой под этой алебастровой ладошкой!

Мисс Амбросия поперхнулась чаем, и даже на лице мисс Джойс появилось нечто похожее на улыбку.

– Ну да бог с ним. – Мистер Денби-Денби тряхнул головой, отгоняя наваждение. – Вы, мистер Эвери, рассказывали, как провели выходные. Только не говорите, что все ограничилось регби и Джеймсом Джойсом.

– Могу что-нибудь выдумать, если вам угодно. – Я отложил газету и посмотрел на него в упор.

– Сделайте милость. Любопытно узнать, какие грязные мыслишки обитают в вашей голове. От них, наверное, негр покраснеет.

Он меня бесил. Расскажи я о своих фантазиях, по ночам не дававших уснуть, обе женщины, вероятно, лишились бы чувств, а мистер Денби-Денби задушил бы меня в похотливых объятиях. Однако последний раз мое признание убило священника, и я не хотел новой крови на своих руках.

– В двадцать один год я каждый вечер выходил на охоту. – Этот нелепый хлыщ уставился на камин, изображая задумчивость. – Ни одна дублинская девушка не могла себя чувствовать в безопасности.

– Да ладно? – Насмешливая недоверчивость на лице мисс Амбросии в точности копировала мою мину.

– О, я читаю ваши мысли, голубушка. Вы смотрите на меня и думаете: неужто этот мужчина на склоне лет, слегка располневший, однако сохранивший свои великолепные светлые волосы, когда-то нравился молоденьким девушкам вроде меня? Но уверяю вас, в юности я был тот еще ходок. Девицы буквально дрались за меня. Когда Десмонд Денби-Денби выходил на улицу, по городу проносился клич: запирайте дочерей! Но те деньки, конечно, миновали. На смену стареющей бабочке приходит молодая гусеница. Я о вас, мистер Эвери. Наслаждайтесь своим превращением в куколку, ибо период этот весьма скоротечен.

– В котором часу министр едет в парламент? – спросил я мисс Джойс, надеясь положить конец дурацкому разговору.

Начальница раскрыла ежедневник и пробежала пальцем по левому столбцу одновременно стряхивая пепел в пепельницу с портретом принцессы Монако:

– В одиннадцать. Но сегодня его сопровождает мисс Амбросия.

Та покачала головой:

– Я не могу.

– Это еще почему?

– Тетушка Джемайма приехала.

– О господи, – вздохнула мисс Джойс, а мистер Денби-Денби закатил глаза.

– Я съезжу, – сказал я. – Денек нынче славный. Буду рад продышаться.

– Ну если вам угодно, – пожала плечами мисс Джойс. – У меня-то ни малейшей охоты.

– Отлично, – улыбнулся я.

Прелесть сопровождения была в том, что на казенной машине ты вместе с министром ехал в парламент, где передавал босса его шестеркам, а потом, дождавшись, когда он отправится на послеобеденную дрему в свой кабинет, мог сходить в кино или на пару с Джулианом угоститься пинтой-другой в каком-нибудь пабе. День, считай, удался.

В комнате возникло редкое затишье, позволявшее заняться работой, но вскоре его нарушила мисс Амбросия:

– Пожалуй, стоит поделиться тем, что я всерьез подумываю об отношениях с евреем.

Как раз в эту секунду я прихлебнул чай и, поперхнувшись, едва не плюнул на стол.

– Не приведи господь! – Мисс Джойс покачала головой и возвела очи горе, а мистер Денби-Денби захлопал в ладоши:

– Чудесная новость, мисс Амбросия! Еврейчики, они такие милые. И как же его кличут? Аншель? Даниил? Илай?

– Педар, – сказала мисс Амбросия. – Педар О'Мурху.

– Иисус прослезился бы. Имя такое же еврейское, как Адольф Гитлер.

– Как вам не стыдно! – Мисс Джойс пристукнула ладонью по столу.

– Но ведь так оно и есть. – Мистер Денби-Денби ничуть не устыдился. – Расскажите нам о нем, милочка. Чем он занимается, где живет, как выглядит, кто его родные?

– Он бухгалтер.

– Это само собой, – отмахнулся мистер Денби-Денби. – Нетрудно догадаться. Они все бухгалтеры, или ювелиры, или ростовщики.

– Вместе с матерью он живет неподалеку от Дорсет-стрит. Росту среднего, но у него чудесные волосы, темные и кудрявые, и он здорово целуется.

– Отменная характеристика. Пожалуй, надо брать, мисс Амбросия. Знаете что, вы его сфотографируйте и покажите нам снимки. А как у него с нижним департаментом? Большой? Обрезанный, конечно, но это не его вина. Родители уродуют дитя, прежде чем оно способно высказать свое мнение.

– Ну уж это ни в какие ворота! – возвысила голос мисс Джойс. – Надо прекращать болтовню на службе. А то вдруг министр войдет и услышит…

– Он поймет, что мы озабочены судьбой мисс Амбросии и хотим направить ее по верному курсу, – ответил мистер Денби-Денби. – Как вы считаете, мистер Эвери, надо ли нашей коллеге вступать в плотские отношения с курчавым евреем? Большой елдак снимает все вопросы, вы согласны?

– Мне, знаете ли, все равно. – Я встал и направился к двери, чтобы никто не заметил, как сильно я покраснел. – Извините, сейчас вернусь.

– Куда это вы? – спросила мисс Джойс. – Вы ведь только что пришли.

– Зов природы.

По коридору я прошел в туалет, где, к счастью, никого не было. В кабинке я спустил штаны и внимательно себя осмотрел. Сыпь, слава богу, почти исчезла. Краснота спала, зуд наконец-то унялся. Мазь, которую дал врач, помогла. («Остерегайтесь грязных девок, – сказал он, вплотную приблизив лицо к моей промежности и карандашом приподняв мой вялый, понуро висевший пенис. – В Дублине их пруд пруди. Найдите себе чистенькую католичку, если уж не можете совладать с похотью».) Я спустил воду и, выйдя из кабинки, увидел мистера Денби-Денби, который, скрестив руки на груди, привалился к раковине. На лице его играла улыбка, говорившая, что он видит меня до самого донышка моей души, куда сам-то я наведывался нечасто. Глянув на него, я на полную мощь открыл кран рукомойника, нас обоих обрызгав водой.

– Не вас ли я видел в субботу вечером? – без предисловий спросил мистер Денби-Денби.

– Простите?

– Речь о субботнем вечере, – повторил он. – Прогуливаясь по набережным Большого канала, я случайно оказался возле одного заведения, о котором давно уже ходят всякие слухи. Мол, его посещают джентльмены с извращенными наклонностями.

– Не понимаю, о чем вы. – Я не смотрел в зеркало, боясь увидеть, что залился румянцем.

– Видите ли, старшая сестра моей супруги проживает на Бэггот-стрит. И я решил занести ей пенсию. Бедняжка сама не выходит на улицу. Артрит, – почему-то беззвучно проартикулировал мистер Денби-Денби. – Этим все сказано.

– Не знаю, кого вы видели, но определенно не меня. Субботний вечер я провел со своим другом Джулианом. Я уже говорил об этом.

– Нет, вы сказали, что ходили с ним на регбийный матч днем, а вечер посвятили чтению. Я слабо разбираюсь в спорте, однако знаю, что соревнования не проводят под покровом темноты. Она для иного.

– Ну да, именно это я имел в виду. – Я слегка занервничал. – Я был дома и читал «Поминки по Финнегану».

– А раньше вы говорили – «Портрет художника». Если уж решили соврать, Сирил, не выбирайте книгу, которую ни один нормальный человек не читал. Так вот, была почти полночь…

– И в полночь вы решили отнести свояченице ее пенсию? – спросил я.

– Она ложится поздно. Страдает бессонницей.

– Вы меня с кем-то спутали. – Я хотел пройти к двери, но он, точно Фред Астер, туда-сюда скользнул, загораживая мне дорогу. – Что вам от меня нужно? Мы с Джулианом были на матче, затем посидели в пабе. Потом я пошел домой и час-другой читал. – Я помешкал, готовясь к фразе, которую еще никогда не произносил. – А позже, если уж вам приспичило знать, в ресторане я ужинал со своей девушкой.

– С кем? – Мистер Денби-Денби удивленно вскинул бровь. – С вашей девушкой? Впервые о ней слышу.

– Я не афиширую свою личную жизнь.

– И как же зовут эту вашу девушку?

– Мэри-Маргарет Маффет.

– Она монашка?

– С чего вдруг? – оторопел я.

– Шучу. – Мистер Денби-Денби выставил ладони, от которых пахнуло лавандой. – Позвольте узнать, чем занимается эта крошка, когда не сидит у окошка? Или на вас.

– Она младший кассир в отделе обмена валюты в Ирландском банке, что на Колледж-Грин.

– Прелестно. Когда мы с миссис Денби-Денби познакомились, она служила в универмаге Арнотта. Я это считал карьерной вершиной, но для вас, похоже, финансы предпочтительнее торговли. Вы точно вековуха из романа Элизабет Гаскелл^[25]. Но имейте в виду, легче не станет.

– Легче не станет – что?

Он пожал плечами:

– Жизнь. Ваша жизнь.

– Дайте пройти. – Я смотрел ему в глаза.

– Можете не верить, но я забочусь о вашем благополучии, потому и заговорил об этом. – Мистер Денби-Денби отступил в сторону и следом за мной вышел в коридор. – Я знаю, что видел вас, Сирил. У вас очень приметная походка. Я к тому, что вам следует быть очень осторожным, вот и все. Когда полицейским охота покуражиться, в этом заведении бывают облавы. Нет нужды говорить, что попади вы в этакую неприятность, ваше положение в министерстве очень сильно пошатнется. И вообразите, что скажет ваша матушка!

– У меня нет матери. – Я свернул к двери в гараж и, увидев подходившего министра, приветственно вскинул руку.

Когда мы отъезжали, я оглянулся. Мистер Денби-Денби смотрел нам вслед, вид его выражал сочувствие, а яркая шевелюра издали смахивала на маяк, указующий путь терпящему бедствие кораблю.