Глава XI

Утром 29 октября Виола разбирала новые книги, доставленные накануне из типографии, когда в лавку вошел Джек Эджерли.

— Доброго утра!

— Джек! Ты что так рано?

Его появление говорило о том, что он заглянул сюда не случайно.

— Зашел тебя проведать. Мы с хозяином сегодня идем в порт. Но он еще в издательстве. А меня отправил пораньше. Вот я и решил заглянуть по дороге.

— В порт? Вы кого-то встречаете?

— Станки.

— Станки? Хозяин меняет оборудование?

— Да, старые приходят в негодность. Их ведь ставил еще прежний хозяин. А теперь от Альда^[150] привезли новые.

— Мистер Филд успел побывать в Венеции? Когда же?

Джек покачал головой.

— Нет. Он не был в Венеции. Вряд ли миссис Филд захочет отпустить его туда. Там, говорят, есть мост, из окон домов у которого женщины с голой грудью смотрят на прохожих и приглашают зайти.

— Джек! — рассмеялась Виола, — вспомни о приличиях и расскажи лучше, причем тут ты?

Довольный произведенным впечатлением Джек приосанился.

— Это я предложил мистеру Филду выписать их напрямую из Венеции. Поэтому доставка обошлась ему вдвое дешевле. Помнишь, я тебе говорил, что у меня брат служит на море? То есть не совсем брат, скорее кузен. Не совсем кузен, скорее…

— Так что же?

— Я рассказал о нем хозяину. Они списались. По заказу Филда брат забрал у Альда партию станков и доставил сюда без посредников, понимаешь.

— Джек, да ты, оказывается, хваткий малый! Смотри, однако, чтобы художник не заглушил в тебе негоцианта, а негоциант — художника. Впрочем, у тебя нет выбора — так или иначе, придется быть и тем и другим.

Джек пожал плечами.

— Да нет, это почти случайно вышло. Просто брат живет в Италии? Он теперь почти венецианец.

— Венецианец?

Виола улыбнулась, вспоминая другую встречу.

— Да, — сказала она. — Многие англичане стали почти венецианцами.

— Пожалуй. У него там большая торговля. И даже здесь есть магазины. На Холборне.

— Ты никогда не говорил об этом.

— Да как-то стыдно хвалиться чужим богатством.

Весь Джек был в этом. Он не лукавил. Ему и вправду в голову не пришло бы хвастать богатой родней.

— Своди меня как-нибудь туда, — попросила Виола, — покажи, чем торгует твой родственник.

— Покажу еще. Да ты и сама его теперь увидишь, — Джек запнулся и замолчал.

Он нервно пролистывал копию списка станков и деталей к ним, которую доверил ему хозяин.

— Ты что-то вспомнил?

— Да. Я… пойду. Я, кажется, забыл… кое-какие бумаги в издательстве, — очнулся Джек. — Адье! На всякий случай, я вечером буду в «Ученике типографа».

— Удачи тебе!

Шагая по аркаде прихода, Джек ругал себя, предчувствуя, что его простодушие вот-вот может обернуться против него. «Кто тебя за язык тянул? — ворчал он себе под нос и даже остановился и топнул ногой, досадуя на себя. — Дурак!» Подняв плечи и опустив голову, он шел в порт, стараясь прогнать мысли, назойливо роившиеся в голове. Он понял, что поторопился с рассказом о том, кто, будучи связан с ним семейными узами, не был ему родным по крови. Проболтавшись, он испугался обещанной ей встречи. Еще ничего не произошло, а он уже ревновал Виолу к тому, кого в детстве полюбил больше других своих родных. Сын второй жены его отца был на восемь лет старше и появился в их семье, когда Джеку было четыре года. С первых дней в семье Эджерли высокий, громкоголосый двенадцатилетний рыжий мальчишка полюбился всем — и домашним, и соседям. Джека он сразу ослепил своей взрослостью и энергией и надолго стал для него примером для подражания. Когда Джек только учился говорить и уверенно стоять на ногах, Том тоже учился — ходить под парусами по морским просторам, доступным в те времена английским судам. В десять лет он поступил на корабль в качестве юнги капитана Джона Бишопа и навсегда связал себя с морем. Когда ему было двенадцать, его мать вышла замуж за отца Джека. Сильный, шумный, дерзкий, отважный, смешливый — Том завораживал названого брата рассказами о странах и занятных людях, бесподобно изображая каждого. Том таскал Джека с собой на пристань, показывал ему корабли, затевал с ним игры в морских разбойников и дикарей, прикидываясь то хищником, то охотником. Он то исчезал на много месяцев, то возвращался, переполненный солнцем жарких широт, из которых привозил диковинные вещи: растения, камни, одежду, утварь и много всяких чудес. Теперь капитан Томас Хартли перевозил на двух своих галеонах оливы, вино, посуду, украшения, ткани, станки, книги. Когда Джек впервые оказался в Лондоне, не растеряться и не сбиться с пути ему помогали советы Тома, приходившие в письмах из-за морей, или услышанные при редких коротких встречах, когда капитан приводил корабли к родным берегам. Уже в детстве Том научил брата наблюдать, присматриваться к миру, разнообразию его форм и красок. Повзрослев, Джек по-прежнему с доверием и уважением полагался на жизненный опыт Тома. С ним одним он решился поговорить о настигшей и тревожащей его теме желаний. Том без иронии и осуждения серьезно ответил на все вопросы и развеял сомнения Джека. Так между ними впервые прозвучала тема женщины. У Джека голова шла кругом от столичного шума и многообразия людей, в гуще которых он очутился. Он только-только снял свою первую комнату на Феттер Лейн. Соблазны настигали повсюду. Ему мерещилось, что будто в самом воздухе города растоплено пряное зелье. Он потерял сон и не знал, куда деться от мыслей, что в наказание за греховность воображаемых им картин, какие ему представлялись, у него чего доброго отнимется острота зрения или того хуже — исчезнет способность рисовать, без чего он не видел смысла жизни. Выручили его не назидания и порицания, а спокойные советы и подсказки брата. В результате его уберегли от излишеств и болезней те же рецепты, что и сам Том услышал когда-то не от отца, а от человека надолго ему отца заменившего. Брат рассказывал Джеку о странах, где так тепло, что женщины круглый год ходят совсем раздетые, и выглядят, будто вольные животные, тела которых прекрасны. «Вот если бы всякую женщину одеть так, чтобы и в одежде у нее было видно все тело, как есть», — от одной этой мысли можно было захотеть сбежать в обе Индии и на любой из самых дальних краев света. Но время шло. Они мужали, и желания их становились сложнее от того, что каждый в своем мире стремился найти самое, казалось бы, труднодостижимое. Теперь Джек вспомнил о сокровенном письме Тома из Венеции. Одному было тогда шестнадцать лет, другому — двадцать четыре. Брат писал, что всякая, даже самая прекрасная внешность женщины холодна, если душа ее мелка. Он признавался, о какой женщине мечтает, какую жаждет найти:

Джек прочел. Греза героя итальянского романа о женщине — воплощении всех достоинств античного прошлого — стала и его мечтой. И мечта стала явью.

Что стало с ним, когда он понял, что он нашел свою мечту! С тех пор, как он прочел признания Полифила, он смотрел на Виолу, как герой романа на Полню, и находил в ней все, о чем писал в своем письме Том. Порой ему казалось, что он говорит с Полней, а жизненные реалии напоминали ему гравюры из присланной Томом альдины^[154].

В долгих плаваниях Том, рано познав портовую любовь, оценил отношения бескорыстные, а в жарких странах увидел красоту почти обнаженного женского тела и узнал, каково женское желание, свободное от страха перед наказанием или презрением. Он отделил плоды от пустоцветов, и ту, которую искал, жаждал щедро одарить самым ценным из познанного. Избавление от тягости желания без хоть малой привязанности, брезгливость и постоянный самоконтроль из опасения заразиться вызывали омерзение. Холодную пустоту и наплыв равнодушия он испытывал в следующую же минуту к той, кто мгновение назад казалась источником утешения. В миг телесного разъединения он хотел, чтобы она исчезла, растворилась в воздухе, чтобы остаться одному со своим покоем и умиротворением. Именно этот переход от обладания, привязанности и благодарности к отторжению, неприятию, нежеланию — этот момент отрезвления — стал для него мучителен. Он знал, какого общения с женщиной ждет. Он хотел любви.

Задумавшись, Джек подходил к порту. Шаг за шагом перед ним открывалась его перспектива — мачты, бока и носы кораблей всех размеров и видов: ганзейские когги, первые хорнские флейты, нарядные итальянские и мальтийские галеры и галеасы, каракки, датские торговые корабли. Джек искал глазами два английских галеона. Вскоре он увидел их — многоярусные, с пятью мачтами, отделанные резьбой и рельефами, элегантно украшенные белыми, красными, зелеными и синими поясами бортов, с усеченной кормой, с сетями канатов, тянущимися к мачтам, словно прозрачные крылья фантастических стрекоз. Всякий раз, когда Джек видел их, у него захватывало дыхание от красоты и стати этих рукотворных громад. Он называл их по именам и думал о них, как о живых существах, преданных владельцу и столь же прекрасных, какими бывают могучие и редкие создания природы. И звали их словно двух влюбленных или верных друзей — «Турин» и «Верона».

В 1587 году Том Хартли принял у простившегося с морем капитана Генри Бишопа командование этой небольшой флотилией, состоявшей из двух кораблей и принадлежавшей тогда Венецианской торговой компании. Еще до того, как эта компания была основана, ее создатель, Роберт Дадли, первый граф Лестер, знавший всех выдающихся мореходов своего времени, в первую очередь Хокинса и Дрейка, отметил среди сподвижников последнего и Генри Бишопа. Можно сказать, что капитан Бишоп, отличавшийся умом, прозорливостью и широтой кругозора, почти заменил Тому Хартли, поступившему на «Турин» юнгой, родного отца. Многое, что стало для Тома основополагающим в жизни, привил ему именно Генри Бишоп. Первой из таких основ была молитва, написанная капитаном Дрейком. Бишоп приказал Тому выучить ее наизусть и повторять с упованием и верой ежедневно вслед за «Отче наш»:

На всю жизнь эти слова стали гимном и девизом Тома.

В 1588 году «Турин» и «Верона» под командованием нового капитана выступили в отряде вице-адмирала Дрейка под Гравелином, приняв участие в победоносной кампании против испанского флота. После победы над испанцами Том выкупил «Турин» и «Верону» у Венецианской компании, сменив положение наемного капитана на статус акционера.

Он по-новому оснастил корабли и заказал их новую отделку. Теперь борта охраняли коронованные львы — головы этих венецианских зверей украшали крышки восьмидесяти литых чугунных пушек. На форштевне «Турина» возвышалась массивная фигура восстающего льва. Для «Вероны» Том заказал скульптуру Амфитриты — морской богини, жены Посейдона. Он сам наблюдал, как дерево сначала покрывали слоем левкаса, а затем полировали. Казавшееся теплым тело богини на глазах становилось глянцевитым, словно ожившую кожу окатывала вода. Николас Смайт, штурман, приметив тогда, с каким выражением Том, забыв обо всем, следил за процессом, едва сдержал смех.

— Земля, капитан! — пробасил он, чем вывел Тома из почти гипнотического оцепенения.

— Да, — согласился тот, стараясь сохранить достоинство. — Завораживает.

— Укрепляет, — согласился Мартин Критчет, помощник капитана.

— Надежду, — улыбнулся Том.

Его желание обрести надежную гавань со временем обретало все более четкие формы благодаря жизненному опыту и постоянно пополняемым знаниям. Совершая походы за разным товаром, Том узнавал все о снадобьях, оружии, тканях, маслах, породах деревьев, почвах, о строительных материалах и оборудовании мастерских, об убранстве храмов, пигментах и чернилах, о древесных и земляных плодах, о животных настоящих и вымышленных. В какой-то момент в нем проснулся азарт коллекционера.

Appetitoso^[155] — называл он это состояние. Это был настоящий голод — страстное, неотступное, неутолимое желание обладать тем, что полюбилось.

Оценив достоинства вещи, сделанной талантливым мастером, Том становился его постоянным заказчиком. Узнавая о преимуществах или полезности того или иного предмета, он старался не только приобрести новую вещь, но и узнать о ней больше. С терпением охотника, с радостью и гордостью он выслеживал, находил, изучал и получал то, что увлекало его. Он стал настоящим знатоком в разных областях и искушенным собирателем. Так однажды и навсегда в его жизнь вошли книги, совершенно изменившие его представление о мире и отношение ко всему. Можно сказать, что Венецианская компания стала для Тома второй крестильной купелью. Именно Венеция благодаря своему географическому положению, своим торговым и деловым связям с далекими и близкими странами во всех концах света претворяла в ту пору в жизнь идеал художественной и политической свободы. Наука в этом чутком городе, чьей главной индустрией было книгопечатание, процветала. Благодаря этому городу, в который капитан все чаще приводил свои галеоны, он стал в итоге тем, кем стал.

Здесь, в библиотеке Якопо Сансовино, Том впервые начал читать так, как делает это исследователь, захваченный самим процессом познания, жадно ищущий новизны. Восприимчивость и любознательность помогала ему присваивать новые знания чрезвычайно быстро, а навык перепроверять и уточнять утверждения, рассматривать предмет со всех сторон заставлял его двигаться дальше в поиске новых сведений об уже прочитанном. Помимо прочего Том обладал цепкой памятью и легко улавливал особенности языков и наречий, в ареалах которых оказывался, швартуясь в иноземных портах. Обратившись к наставникам Скуола Гранда ди Сан-Рокка, он с завидным упорством учил знакомые ему по уличной речи языки. Итальянский, латынь, испанский, французский. Том прежде и не думал, какое удовольствие скрыто в познании. Он даже не подозревал о широте собственного воображения, которое ему открыло языкознание, а с ним поэзия и философия. То ощущение, какое дает способность фантазировать еще в детстве, теперь вернулось и стало наполнять его образами, умозаключениями, удивительными орнаментами взаимосвязанных выводов и стройными утонченными узорами логических рассуждений. Все, чему научила его жизнь — его корабли с их сложным устройством, природа с ее стихиями, работа, основанная на умении ладить с людьми и одновременно противостоять им, сражения с их опасностью, торговля с ее практицизмом — он соединил с миром книг и перенес в общение с их незримыми авторами. Он научился осознавать и оценивать понятия, иногда противоречащие друг другу. Природой в нем была заложена эта первооснова парадоксального мышления, свободного от догматических тупиков и преград. Он открыл для себя формулу, навсегда изменившую его понимание человеческой природы, — в человеке может таиться целый мир.

Философия подвела его к поэзии, открывшей ему мир иной красоты, — мир искусства. Находясь под впечатлением от работ итальянских живописцев, он нарисовал в воображении свою Венеру — воплощение античного идеала — таланта, красоты, чувственности и силы в соединении с изяществом. Том написал и посвятил ей поэму «След Венеры», которая начиналась словами:

Он перечислял дивные и светлые имена Венеры, звучавшие так на разных языках и означавшие — «пенорожденная», «фиалковенчанная», «улыбколюбивая». В каждом имени, в каждом слове — она. Ее приметы словно были рассеяны повсюду, ее самой не было нигде.

Никто из тех, кто знал капитана Хартли — мореплавателя и воина — не мог заподозрить в нем ничего подобного. Спасительным и довольно редким свойством его характера была уравновешенность. Это было сродни тому врожденному балансу, который удерживает равновесие тонконогой лошади на полном скаку. Другие сильные стороны натуры Тома защищали его от бессмысленной расточительности — пылкое желание делиться обретенным и не менее горячая потребность получать вознаграждение за потраченные усилия. Это разбудило еще одно желание — стать отцом. Чужие дети могут разрушить то, что ты создал и чему их научил. Свои тоже могут, но все же есть шанс воспитать в них единомышленников.

Шло время, и Том незаметно для себя превратился из мореплавателя — дерзкого и бесстрашного, приобретателя — зоркого и разборчивого, охотника — терпеливого и быстрого, в разумного и щедрого благотворителя, радушного и приветливого хозяина, для которого «дарить» и «отдавать» вмещало не меньше смысла и искреннего удовольствия, чем «обретать».

— Том! — окликнул его Джек, заметив на пристани.

Капитан обернулся и, улыбаясь, шагнул ему навстречу. Они обнялись. Том потрепал Джека за плечи.

— Возмужал, возмужал!

— Мне за тобой не угнаться.

Глядя на Тома, глаза художника в Джеке видели серые скалы со стволами смолистых сосен, вздыбленных и всклокоченных ветром. В сером камзоле и аппа-стокс^[156], прошитых тонкой крученой тесьмой по краю разрезов с сиреневой подкладкой, брат выглядел еще выше прежнего. Ветер трепал и будто воспламенял его каштановые кудри. На лбу, переносице и под глазами Тома пролегли просеченные ветром морщины. Россыпь мелких веснушек и крошечных шрамов покрыла лицо, кожа была обожжена солнцем и омыта морской водой. В нем чувствовалась недюжинная сила. «Мыс доброй надежды», — подумал Джек. Его беспокойство, вызванное надуманной ревностью, на время улеглось.

— Судя по всему, сэр, вы и есть знаменитый капитан Хартли? — за спиной Джека раздался голос его хозяина, спешившегося с лошади. — Позвольте представиться — Ричард Филд, к вашим услугам. Надеюсь, вы шли с попутным ветром?

— Мистер Филд, я рад нашей встрече. Благодарю вас, мы дошли без приключений.

Втроем они направились к зданию склада, куда выгрузили печатные станки и другие товары из Венеции.

Вечером Том был приглашен к Филдам. Жаклин, встретив гостей и исполнив обязанности любезной хозяйки, удалилась на свою половину. Собралась мужская компания: хозяин дома, Том, его помощник Мартин, штурман Николас, Джек, брат Ричарда Джаспер и печатники издательства Грегори Джойс и Эндрю Лоун. Джек с удовольствием слушал рассказы Тома и его друзей о плаваниях и торговле, удивлялся, как повелось, завидовал и воспринимал происходящее, как одну из пьес Уильяма. Он захмелел, согрелся, расслабился и никак не ожидал, что опасность подстерегает именно в этом, казалось бы, далеком от его утренних переживаний, разговоре. Будь Джек немного искушеннее, он бы знал, что мужской разговор рано или поздно всегда обращается к самой волнующей теме.

Том рассказывал о Венеции и вдруг упомянул, что со временем хочет купить или построить там дом.

— Правда, строить — это значит осесть навсегда, рассуждал он. — Я думаю об этом всякий раз, когда нам улыбается удача. Однако, «кто строит дом, чтоб мраморные залы замкнуть для всех и сунуть ключ в карман?»^[157].

— Почему вы не женитесь, капитан? — спросил Эндрю Лоун.

— Непременно женюсь, — ответил тот. — Как только встречу самую изобретательную, остроумную и смелую женщину.

— Уж не ослышался ли я? Она должна быть умной? — недоверчиво переспросил Джаспер.

— Разумеется. Чем женщина умней, тем изобретательней. Заприте перед женской хитростью двери — она проберется в окно. Заколотите окно — она пролезет в замочную скважину. Заткните скважину, она ускользнет через дымовую трубу^[158]. Находчивость, изобретательность, смекалка женщины может далеко распространяться за пределы кухни и спальни. Была бы только возможность.

— Человек, женившийся на женщине, у которой столько ума, в конце концов спросит: «Ум, куда ты ведешь мою жену?»^[159] — спокойно проговорил Ричард.

Мартин расхохотался.

— И застигнет однажды ум своей жены в постели своего соседа.

Ричард промолчал. Эндрю задумался.

— Но если она изобретательна, как вы хотите, капитан, у нее и в таком случае хватит ума для оправдания? Незавидную ж долю вы хотите для себя. Неужто вам не хватает приключений на море, чтобы еще испытывать их в собственном доме?

Том улыбнулся.

— Я уверен, попади умная женщина в такую историю, она скажет, что искала мужа у соседа или что-то в этом духе. Без ответа вы не останетесь. Женщина, знаете ли, не умеющая свалить вину на мужа, не имеет права кормить ребенка, иначе она вскормит дурака.

Все замолчали, не ожидая такого ответа.

— Ну, если так, то вам и карты в руки. Вы, капитан, отважны и бесстрашны, — рассмеялся Грег Джойс.

А Эндрю Лоун вдруг добавил;

— Если вам такая нужна, капитан, то вы причалили в нужном порту! По-моему, самая остроумная и словоохотливая женщина Лондона работает у мистера Филда. Я говорю о вашей продавщице, сэр. Не так ли, Джек? Ведь вы с ней, если не ошибаюсь, добрые друзья?

Джек кашлянул, стараясь вернуть севший от сердцебиения голос.

— Да, — сказал он.

— И она хороша собой? — спросил его Том.

Джек не нашелся, что сказать.

— К сожалению, — ответил Филд, покачав головой.

— Вы не находите ее красивой? К сожалению, «да» или, к сожалению, «нет»?

— Ее не назовешь красавицей, — сказал Ричард.

Джек еле сдержался от возмущения.

— То есть, нужно быть ценителем очень особого типа внешности, чтобы назвать ее красивой, — продолжил Ричард. — Хотя она обаятельна, мила и, как сказано, весьма остроумна. Это верно. Все зависит от того, какие женщины вам нравятся, капитан. Джек познакомит вас. Ведь так, мистер Эджерли?

Джек только кивнул. Казалось, что его казнят на месте.

— Вы заинтриговали меня, джентльмены, — сказал Том. — Однако, если дело обстоит так, как вы говорите, боюсь, это не моя фортуна. Потому что в придачу к уму нужно, чтобы моя жена была красива и к тому же обладала положением в обществе. А если та, о ком вы говорите, продавщица книг, вряд ли она такова. Нет, боюсь, это не моя судьба.

У Джека отлегло от сердца.

— Однако в магазин заглянуть придется, — добавил Том. — Ричард, меня интересует «Екклесиаст» Лока^[160].

Я с удовольствием сам отведу вас туда.

Джеку не стоило верить всему, что он услышал. Признаваясь в сомнениях по поводу предстоящего знакомства, Том стремительно повернул разговор, поступив ровно так, как научила его многолетняя практика негоцианта. К тому, что явно вызвало интерес и могло оказаться желанной целью, не стоит проявлять подчеркнутое внимание, особенно в присутствие тех, кто целится в ту же мишень. Invece^[161], имеет смысл выразить полное отсутствие заинтересованности, тем самым снизив степень азарта окружающих. Том и глазом не моргнул, услышав слова, подобно череде световых проблесков, указавшие ему, что берег, еще густо покрытый туманом, возможно, близок.

«Продавщица книг» — слова эти приобрели для него особое значение. Слова Эндрю: «Самая остроумная женщина Лондона работает у Филда», «я говорю о вашей продавщице». И еще: «Вы причалили в нужном порту, капитан» — неожиданно и тем более волнующе перекликались с тем, о чем он думал с Бристоля.

На следующий день он отправиться к приходу Св. Павла. По дороге зашел в издательство, где обсудил с Филдом список книг, какие намеревался приобрести для продажи в своем магазине английской литературы в Венеции. Сам Ричард был занят и извинился, что не сможет проводить Тома, которому это было только на руку. Счастливой удачливости капитана Хартли способствовало еще одно любопытное обстоятельство. Кроме обаяния, подкрепленного доброжелательной манерой вести себя и говорить на их языке с людьми разных профессий и сословий, от него исходила такая сильная, почти осязаемая и плотная энергия, что препятствия расступались перед ним сами собой. Работа и морская жизнь приучили его во всех ситуациях и при всех обстоятельствах ставить перед собой точные цели независимо от того, насколько трудным и штормовым мог оказаться к ним путь. Мощь и энергия, словно гонцы, опережая его, казалось, открывали перед ним все двери, стоило только протянуть руку. Задуманное всегда оказывалось достигнутым.

Утром Уильям вместе с Виолой пришел в магазин. «Белый грей-гаунд» для многих поэтов и драматургов стал своего рода библиотекой, где можно было читать книги, не тратя деньги на их покупку. Уилл припал к этому источнику, открытому для них Ричардом, с первых дней их жизни в Лондоне. А все началось с «Метаморфоз» Овидия. Ставшая любимой книга была когда-то тоже издана у Вотроллье. «Хроники» Холиншеда, Плутарх в переводах Норта, «Пандосто» Роберта Грина, «Королева фей» Спенсера, произведения Сиднея и Кромптона — все это и многое другое, напечатанное в том же издательстве, было прочитано здесь. Сейчас Уилл читал «Орландо» Ариосто. Перелистывая страницы, он фыркал так выразительно, что, казалось, от него вот-вот посыплются искры. Виоле было интересно, что же такое высмотрел он в зачитанном до дыр романе.

— Что там тебя так… не знаю… возмущает? Удивляет? Веселит?

— В том-то и дело, что «ничего» буквально.

— «Ничего?»

— Иными словами, девичья честь^[162].

— Что-что? — Виола с любопытством взглянула на него. — Я не ослышалась? «Девичья честь?» И что тебя, да простятся грехи твои, еще в этом задело? Мне казалось тебе давно все известно. Или я ошибаюсь?

Брат ласково взглянул на нее и ответил:

— Вот, скажи мне, что за радость суетиться по поводу того, что предопределено природой? Кто осудит дерево за то, что оно начало плодоносить? Или корову за теленка? Или королеву за наследника?

— Тише, Уилл!

— Да ладно! Природа не создала живые существа недотрогами. Почему такие, как ты, должны отстаивать и защищать свою так называемую «честь», тогда как самая честь женщины — в любви, в плодовитости, в опытности. Что за лицемерие, ей-богу!

— «Не карайте грозно ошибки женщин. Рано или поздно, все зло исходит от владык мужчин, винить подвластных женщин нет причин». Помнишь?

— Еще бы. Вот я и говорю — много шума из ничего^[163].

— Кстати, послушай, что пишет на эту тему Джон Донн:

— И дальше:

Его прервал звон колокольчика. Том Хартли, войдя в магазин, услышал стихи известного поэта.

— Кто выстроил корабль, чтоб у причала застыл он, а не вышел в океан? — продолжил он строку, которую не закончил Уилл.

Виола шагнула было навстречу посетителю.

— Добрый день, сэр! Чем я…

Она осеклась на полуслове. Том, потрясенный, тоже молчал, глядя на нее. Надеясь на возможность именно этой встречи, он, как оказалось, совершенно не был к ней готов. Наконец, он справился с собой.

— Мне сказали, что это лучший книжный магазин в городе. Мисс Шакспир? Если глаза не обманывают меня.

— Помню, на прощание я вам пожелала, чтобы ваши глаза и впредь были зорки, капитан. Мое пожелание исполнилось.

Уильям с любопытством наблюдал за ними. Том перехватил его взгляд и поклонился.

— Мистер Шакспир?

— К вашим услугам, сэр. Надо понимать, что ваше знакомство уже состоялось. Но осталось втайне от меня! — Он повернулся к Виоле и с улыбкой в глазах покачал головой.

— Уилл, разреши представить тебе капитана Томаса Хартли. На борту его корабля играют твои пьесы.

— Неужели, сэр? Я польщен. Искренне рад. Но все же, когда вы успели рассказать об этом моей сестре?

— Мы познакомились в Бристоле, в театре. Вы тогда блистательно играли Ричарда и Болинброка, — ответил Том. — И позвольте выразить вам мое восхищение. Это лучшее, что мне доводилось видеть на сцене.

— Не переоценивайте наши скромные усилия, капитан, — ответил Уилл.

— Я тогда купил вашу пьесу, и мы вскоре поставили ее в море.

— Вы?

— Да, на борту «Турина». Это мой корабль. На нем мы доставили станки для издательства мистера Филда. Он и посоветовал мне зайти сюда.

— Простите, капитан, — оживилась Виола. — Имя Эджерли вам знакомо? Это гравер в издательстве мистера Филда. Он говорил, что его кузен служит на «Турине». Значит, у вас.

— Мисс Шакспир, я отлично знаю этого честного малого. Его кузен действительно состоит в команде «Турина», а также в команде «Вероны», моего второго галеона.

— Сразу на двух кораблях? В каком же звании? — спросил Уилл.

— Капитаном обоих, — рассмеялся Том.

— «Есть многое на свете, друг Еорацио, что и не снилось нашим мудрецам»^[165], — произнес Уилл. — Ей-богу, мир настолько мал, что он мне сегодня положительно кажется деревней.

— На этом маленьком глобусе мы все действительно в гостях друг у друга, — согласился Том.

— Капитан, будем знакомы. Называйте меня Уильям, прошу вас.

— Томас.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Позвольте же мне, наконец, узнать ваше имя, — Том посмотрел на Виолу.

— Видно, моя сестра была не слишком любезна с вами? — спросил Уилл.

— Отнюдь. Боюсь, это я ничем не заслужил тогда ее расположения. Но я привык исправлять свои ошибки.

— Виола, капитан. Меня зовут Виола.

Том оторопел.

— Превосходно! — прервал молчание Уилл. — Но, простите, я должен идти. Рад нашему знакомству и приглашаю вас завтра отобедать с нами. Сестра расскажет, как нас найти. Желаю ей продать, а вам купить все, что Филд успел издать. Озолотите его, а заодно и нас!

Он подмигнул и ушел. Оказалось, что его присутствие очень помогало Тому сдерживать волнение. Оставшись наедине с Виолой, он едва справлялся с голосом и дрожью в руках.

— Но скажите, сэр, вы хотите купить у нас еще что-нибудь для вашего корабельного театра? — спросила Виола.

— Сто копий «Екклесиаста» Лока, если столько найдется.

— Сто? Для всей вашей команды?

— О, нет. Число моих людей без малого в пять раз больше.

— В пять? Да это целый город!

— В некотором роде. Я договорился с мистером Филдом, что куплю у вас книги для моей книжной лавки в Венеции. Я продаю исключительно английские издания.

— Вы постоянно живете в Венеции?

— Вас это удивляет?

— Нисколько. Пожалуй, радует, вот верное слово. Признаюсь, я вам завидую.

— Мне нужен не только «Екклесиаст», но еще и вот эти, — Том передал ей большой список с указанием количества экземпляров.

— Не кажется ли вам, что здесь не хватает книг о приключениях и о любви? — спросила Виола, бегло просмотрев перечень.

— Мне говорили, что у вас безупречный вкус, — ответил Том. — Я полностью доверяюсь вашему выбору. Помогите мне дополнить список.

Она еще раз внимательно прочитала и занялась подбором книг.

— Я часто вспоминаю нашу первую встречу, — сказал Том.

— Боюсь, тогда вы могли сделать неверный вывод, капитан. Я сама дала вам повод.

Он ответил тихо, но она услышала.

— Я молил Святых Вильгельма и Ieopra хранить вас. Я счастлив, что мои молитвы услышаны.

Виола не нашлась, что ответить и продолжила подбирать книги.

— Не буду мешать вам, — сказал Том. — Когда мне вернуться за ними?

— Скажем, завтра в шестом часу. И захватите с собой помощника. Надеюсь, вы приняли приглашение моего брата?

— Да, с радостью!

Он склонился к ее руке, слегка сжав ладонь, и вышел на улицу.

Вечером следующего дня, после того как Том и приехавший с ним в четырехместной повозке его помощник Николас погрузили подобранные Виолой книги, Николас повез библиотеку в порт, а Виола и Том направились к издательству.

— Я хочу позвать Джека, — объяснила она.

Ричарда в мастерской не было. К ним навстречу вышла Жаклин.

— Мистрис Филд, простите, мы не должны были врываться и отрывать вас от дел, — извинился Том.

— Но раз уж вы ворвались, чем могу служить? Виола, а вы что же, закончили работу раньше? Никак не ожидала увидеть вас сейчас здесь.

— Мистрис Филд, могу я просить вас? — Том не дал Виоле ответить.

Он отвел Жаклин в сторону и изобразил на лице удивление.

— Как строго! — сказал он в полголоса.

— «Бедные труженики», хотите вы сказать? Некоторые из них по нескольку недель путешествуют и занимаются совсем иным, а не своими прямыми обязанностями. У тех, кто вызывает ваше сочувствие, и без того слишком много поблажек, капитан.

— Боюсь, я вынужден просить вас еще об одной… — Том улыбнулся Жаклин. Он смотрел ей в глаза, слегка к ней наклонившись, и говорил совсем тихо. Виола видела, что хватило считаных мгновений, чтобы Жаклин кокетливо опустила глаза и, взмахнув своими пушистыми ресницами, кивнула ему в ответ: «Ну хорошо!»

Виола ничего не могла с собой поделать. Все в Жаклин казалось ей фальшивым, ее женственность, умение быть кокетливой и изменчивой, все было слишком — и красота и приветливость. Все ложь и поддельный театр.

Том вместе с Джеком подошел к Виоле и сказал, что все в порядке.

Втроем они вышли на Ладгейт-Хилл.

— Так вы уже знакомы? — удивился Джек.

— Вот уже месяц и семь дней, — кивнул Том.

— Как?

— Прошу вас, Том, позвольте ему самому догадаться, — сказала Виола. — А ты, Джек, потом поделишься своими версиями. Глядишь, так сочинится новая пьеса.

— Том, как ты все успеваешь? — вздохнул Джек.

— Festina lente^[166].

Другого ответа Джек и не ждал.

Уилл встретил их. Над очагом томилось жаркое — сочный йоркширский пудинг. Виола принялась накрывать на стол.

— Капитан, — сказала она. — Я буду рада, если вам придется по вкусу английский обед.

— Я не настолько отвык, как вам показалось. Хотя у итальянской пищи есть свой особый аромат, — сказал Том. — Вкусная, с душой приготовленная еда, уютный дом — едва ли не основа основ жизни на адриатических берегах. Добавьте сюда общение с приятной компанией, и жизнь обретет иные краски. Всего-то и нужно — усвоить простую истину.

— Поделитесь с нами этой истиной, — попросила Виола.

— С радостью: наслаждайся путешествием, не думай о плохом и в пути раздели свой хлеб с другими — тогда и сам не будешь лишен удовольствии.

— Да. Это так, — согласилась она.

— Прошу всех к столу, — скомандовал Уильям. — Том, сегодня мы не дадим тебе отдохнуть, скорее наоборот — утомим расспросами о новостях благословенных краев.

Виола не помнила, когда смеялась так, как вечером этого дня. У нее не было сил разогнуться. Джек, музыкант Том Морли, Огастин Филипс, Джон Хеминг и Генри Кондел, также приглашенные Уильямом, только и делали, что утирали слезы. Том Хартли рассказывал им истории, свидетелем которых ему приходилось быть, подражая манерам изъясняться тех, кто произвел на него сильное впечатление.

— …Так вот, этот полицейский пристав никак не мог запомнить и правильно произнести слова, что ему полагались по должности. Он говорил примерно так: «Если принца ночью встретишь, можешь ли ты его задержать? Всякий, кто знает судебные усыновления, скажет тебе: можешь, но только с согласия его высочества. Потому что стража никого не должна оскорблять. Наша стража действительно задержала две обозрительные личности, и мы хотели бы их нынче утром допросить в присутствии вашей милости. Теперь вся диссамблеяв сборе. Эй, табурет и подушку для писца, мы должны провести экзаменацию. Ах, мерзавец! Ты будешь за это осужден на вечное искупление. Я реформирую всех о том, какие оскорбления ты, проходимец, мне нанес. Хоть это и не занесено в протокол белым по черному, что этот истец и обидчик назвал меня ослом, вы, господа, будьте любезны и не забудьте подтвердить в надлежащее время и в надлежащем месте, что я — осел. Имею честь уволить себя от вашего присутствия^[167].

— Том, прекрати!

— Фу-у ты… Том, не туда ты пошел, ей-богу!.. Тебе бы в театр!

— Благодарю, господа, мне с моей жизнью театра, как видите, хватает.

— Как долго вы простоите в Лондоне, Том? — спросил Уилл.

— Надеюсь, до весны.

Вместо «до свидания» Том сказал: «имею честь уволить себя от вашего присутствия». Друзья условились, что «диссамблею» надо повторить.

Когда все ушли, Виола еще долго посмеивалась, вспоминая рассказы Тома. Уилл молча наблюдал за ней. Решив, что утро вечера мудренее, он не стал ни о чем ее расспрашивать.

Том был абсолютной противоположностью Ричарда: глаза его меняли цвет в зависимости от освещения — от прозрачно-серого до светло-карего, выгоревшие медно-каштановые волосы непокорно вихрились, губы всякую минуту были готовы к улыбке — неровной, широкой, делавшей его лицо откровенно смешным. Страстности, так не хватавшей Ричарду, в Томе было с избытком. Его взгляд вспыхивал увлеченностью быстро, любое слово могло вызвать его участие. Ричард всегда смотрел вглубь, как бы вовлекая все внутрь собственной жизни, Том, напротив, черпал изнутри, предлагая себя миру, вовлекался в жизнь во всем, что захватывало его. Два полюса, две вселенные.

Виола заснула на удивление быстро. Ей снилось, что Том, говоря о чем-то людям, окружавшим их, незаметно для всех, осторожно касается ладонью ее спины, словно оберегая ее своим присутствием. От ощущения его теплой ладони на спине, от простоты и покоя этого жеста она плакала во сне.

Однажды в «Белом грейгаунде» Том не нашел Виолу. Его встретила девушка, обычно продающая книги, изданные у Филда, на улицах с лотка. Да, сэр, хозяин приказал ей быть в магазине до возвращения мисс Шакспир. По всей видимости, она захворала.

Том поспешил к ним домой.

— Что с ней?

— У нее горячка. Голос пропал. И совсем без сил, но бодрится, — ответил Уилл.

Было заметно, как он обеспокоен.

— Послушай, скажи ей, что я приду через час, пусть не удивляется и не смущается.

— Хорошо.

Уилл осторожно вошел к Виоле, стараясь не шуметь. Но она не спала.

— Знаешь, Том приходил. Он сказал, что скоро вернется и хочет зайти к тебе.

— Сюда? Нет, не надо!

— Не волнуйся, думаю, он принесет лекарства. Я все приведу в порядок, лежи спокойно.

Том вернулся и принес снадобья, лимоны, специи, кислую капусту и «красную воду» из хинной коры.

Виола едва кивнула ему. В горло ей словно вставили ножи.

Они приподняли ее с подушки, и Том попросил Уилла осторожно поднять на спине рубашку. Растерев ее резко пахнущей мазью и прилепив к спине что-то, похожее на мягкую ткань, о происхождении которой Уилл не смог догадаться, Том велел ему переодеть сестру в сухую одежду, а сам ушел на кухню. Там он приготовил горячее питье с хиной, неизвестными специями, медом и лимоном. Она уже почти уснула, и ему пришлось снова, присев рядом, приподнять ее. Он терпеливо ждал, пока она, привалившись к нему, с трудом, с закрытыми глазами очень долго пила настой.

— Ей надо много пить подкисленную воду, — сказал он Уиллу. — А когда захочет есть, дай сначала кислую капусту. И не укрывай ее, пусть кожа охлаждается.

— Похоже, ты читал Парацельса?

— Больше «несгибаемого Тибалта», — прошептал Том. — Прочти, это всем полезно. И Монарда^[168].

— Теперь обязательно.

Лихорадка Виолы затянулась до конца зимы. Поначалу похожая на быстротечную хворь от охлаждения, она обернулась долгим мучительным воспалением, хриплым кашлем со рвотой и сиплым дыханием, а затем неделями горячки и слабости. Уилл был в панике, но старался не выдать своего ужаса. Том часто оставался у них на ночь, сменяя его у постели сестры. Эта зима заметно посеребрила виски Уилла. К концу февраля Виола начала оживать. Медленно возвращался неделями пропадавший голос, еще слабые силы позволяли недолго посидеть и хоть что-то проглотить. После бредового, полуобморочного опустошенного состояния, безразличия к себе и всему вокруг вернулась ясность ума, и постепенно все встало на свои места. Она смогла оценить сполна заботу и любовь, которой ее, как в кокон, закутали Уилл и Том. Волшебником оказался и корабельный лекарь, служивший у Тома много лет и бывший его другом, под наблюдением которого она была все это время. Однажды Том нашел Виолу уже не в постели. С потрескавшимися сухими губами, покрытыми белым налетом, с платком на голове она сидела в кресле, укутавшись в стеганое покрывало.

— Уже явно лучше, — сказал он.

— Еще скриплю немножко, — отозвалась она.

— Милая.

Он подошел.

— Я сейчас встану.

— Нет, нет.

— Тогда сам налей себе вина и садись, только не очень близко.

— Я выпью за твое здоровье, если ты выпьешь свою хину.

— Я выпью с тобой мою хину, если ты почитаешь мне новую пьесу.

— Нет, если это трагедия.

— Это комедия. Уиллу заказали ее для представления на Рождество в Темпле. Она на столе. Так, что же? Выпьем за здоровье и почитаем?

Том был рад этому их маленькому торгу. Она казалась ему ребенком и тем самым вызывала еще большую нежность. Он поймал себя на том, что, будучи их с Уиллом ровесником, стал относиться к ним по-отечески.

— Знаешь, Том, — в ее осипшем голосе прозвучало смущение, — я благодарна тебе за все, но одного я не понимаю…

— Чего?

— Как Уилл пустил тебя ко мне? Похоже, я была совсем плоха.

Том протянул ей чашку с хинным настоем.

— Не беспокойся ни о чем. Я научился многому. Знаешь, корабль — это как остров. У меня их два. 256 человек на «Турине» и 215 на «Вероне». И все мечтают о том, чтобы вернуться. Мой долг — возвратить их на берег целыми и невредимыми, поэтому смущению порой не должно быть места.

Он расположился в кресле напротив и взял пьесу. Уильям придумал легкую, веселую историю. Том читал с выражением, угадывая характеры персонажей, как делал это, рассказывая о своих собственных путешествиях. Уилл заглянул в комнату и наблюдал за ними. Очень внимательно. И очень тихо.

После ухода Тома, он подсел поближе.

Она молчала, опустив голову.

— Знаешь, я думаю, может быть… — она не договорила.

— Он любит тебя, — сказал Уильям. — «Как сорок тысяч братьев любить не могут».

— Я знаю, — и, помолчав, добавила. — Мне трудно избавиться от «Себастиана».

— Он тебе еще пригодится.

— Ты думаешь?

— Когда у тебя родится сын, Себастиан подскажет, о чем с ним говорить.

— Я хочу, чтобы теперь меня замечали.

— Кроме моих, у тебя теперь есть еще пара глаз, в которых ты всегда увидишь свое прекрасное отражение. Смотри же в них. Смотри чаще.

Она согласно кивнула.

— Пора выздоравливать, — сказал Уилл.

— От хвори по имени Ричард. От хвори по имени Ричард, — повторила она, глубоко вздохнув.

Через пару недель стало совсем тепло, и Том пригласил Виолу в порт осмотреть обновленные за зиму корабли. На обратном пути она спросила:

— Скажи, есть что-нибудь на свете, чего ты не умеешь?

— Я не уверен, — рассмеялся он, играя бровями. — Возможно, есть что-то, что у меня не получилось бы. Но это вряд ли.

— Ты до неприличия самоуверен, — веселилась Виола. — Любопытно, что бы это могло быть.

— Есть верный способ это проверить.

— Какой?

— Провести со мной всю жизнь.

Он сказал это так просто, что и она продолжала в том же духе.

— Для этого нужно служить на твоем корабле. Твоей жене достанутся лишь зимние стоянки.

Том кивнул.

— Не худший способ коротать зимы.

Этот день, проведенный вдвоем на верфи, открыл перед ней мир, о котором она много слышала, но даже подумать не могла, как он изнутри далек от ее представлений о нем. Случилось то, на что Том очень рассчитывал — он еще на шаг приблизился к ней. С каждым днем она, удивляясь себе, замечала, что уже не просто рада ему, но с нетерпением ждет, если он не появляется дольше обычного. Почти всегда живущая с чувством тревоги, при мысли о Томе она испытывала душевное затишье. Однажды он решился спросить ее:

— Скажи, почему и когда ты впервые решила надеть мужское платье?

— Когда мне было лет пять. Или около того. А навсегда — когда мы уехали из Стратфорда. Главным образом, чтобы избежать неприятностей в дороге: посягательств и осуждения. Внешность моя, конечно, от этого не выиграла, но остальное — пожалуй.

— Внешность выиграла в первую очередь.

Виола удивленно обернулась на него.

— Это правда, — добавил он. — Ты прекрасна! Знаешь, где бы ты чувствовала себя свободно?

— Где?

— В Древнем Риме. Или в Греции. Там тоже была поэзия и, разумеется, театры. И одежды на людях было немного.

— Почему мы говорим об этом так просто? — удивилась она.

— Вероятно, потому, что думаем именно так.

— А имя твое? Ведь ты считаешь своим покровителем Святого Вильгельма?

— Меня крестили Вильгельминой. Также, как брата. Потом уже нашлось и новое имя. С ним мне стало как-то…

— Свободно? — подсказал он.

— Да.

10 марта 1598 года вышла в свет «забавная и остроумная комедия, называемая «Бесплодные усилия любви», «исправленная и дополненная» У. Шакспиром. Это была первая пьеса Уильяма, изданная с его именем на титульном листе. Ему удалось преодолеть анонимность профессии драматурга и стать «узнаваемым автором». Постановку пьесы тут же заказали несколько знатных домов, и актеры снова отправились в путь, как прежде, вдохновленные успехом.

Виола ждала возвращения Уилла через неделю, но время прошло, а они не вернулись. Она знала, что такое дорога и гастроли в знатных домах, но в этот раз потеряла самообладание. Такой застал ее Том.

Она ходила из стороны в сторону и бормотала: «Что-то случилось! Что-то случилось!» Том раскрыл руки и шагнул к ней, чтобы остановить это хождение. Она повернулась и, так как он не оставил ей места, уткнулась лбом в его шею.

— Я не могу больше бояться за него, — плакала она. — Я не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Я не хочу!.. Я не хочу!.. Я хочу, чтобы он был жив!

— Он жив и здоров, — тихо сказал Том, смыкая руки за ее спиной. — Я уверен.

Прислонившись к нему, Виола затихла. Звуки ушли. Мысли замолчали. Вдруг она погрузилась во внутреннюю тишину и забыла о времени. Так они стояли долго. Том замер и ждал. Наконец, Виола отстранилась, приоткрыв глаза, как в полудреме.

Была уже ночь, когда в дверь постучали. Это был Уилл. Оказалось, труппу по распоряжению властей задержали для выяснения благонадежности.

Том нравился Виоле, но она не позволяла себе задуматься о большем. Ее ровесник, образованный путешественник и опытный моряк, он ни разу не помыслил усомниться в правоте ее взглядов или осудить ее поступки. Дружить — это она умела. И он вел себя, как друг.

Весна пришла знойной, как никогда. Чтобы хоть на время спрятаться от жары, Том предложил Виоле уезжать верхом в Хэмстед — живописное место с лесами, охотничьими угодьями, тихими затонами, мелкими речками, прудами и холмистыми просторами. Здесь, вдалеке от городского шума и сутолоки, она попадала словно в родную стихию, где становилась, как всё вокруг, изящным и сильным созданием природы, живым и близким. Том любовался ею, стараясь продлить наслаждение от такого общения, зыбкость которого он не хотел нарушить. Желая удержать, он боялся спугнуть.

На одной из прогулок Том сказал, что через месяц отплывает в Венецию.

— А ты? — вдруг спросил он. — Что будешь делать ты?

— Я? Что и всегда.

— Разве ничего не изменилось? По-моему, после нашей встречи мир стал другим.

— Стал. Но я не могу ничего изменить. Мне кажется, что я все отдала брату.

— Вряд ли все.

Сказав это, Том поднялся с травы, они сидели у подножия песчаного холма, поросшего ивами и ветлами, и пошел к воде. Виола смотрела, как он разулся, вошел в воду по колено, вернулся на несколько шагов и прошел, загребая воду босыми ступнями, вдоль берега.

— Родная стихия, — улыбнулся он.

— Моя родная стихия — чернила, Том. Я из них родилась, как из пены морской. Знаешь, что бывает, если смешать воду и чернила?

— Знаю! — он, смеясь, с размаху стремительно провел ладонью по воде, направив брызги в ее сторону. — Знаю!

Виола отпрянула назад.

— Но тогда скажи мне, фантазерка, — выходя из воды и направляясь к ней, спросил Том. — Скажи мне, чем живет земля? Чем мы утоляем жажду? Чем нас крестят? — он подошел совсем близко и осторожно окатил ее голову водой, донесенной в ладонях. — Разве чернилами?

Она зажмурилась и почувствовала его ладони у себя на плечах. Том мягко потянул ее к себе, сделав шаг назад. Он вел ее в воду. Никакая иная стихия не смыла бы с них все, что еще последними бесплодными усилиями отчуждало их друг от друга.

Звуки остались. Слова пропали. Они растворились в ветвях, в каплях воды на коже Тома, в их телах, словно освобожденных от пут. В ее горле рождались звуки — не слова. Это был голос женщины прежде всех слов.

Неподвластное ей ее тело стало таким же гибким и свободным, точно ивовые ветви, стелющиеся по воде. И над ними плыло безмолвие. Во всем была эта бессловесность. Одна на всех.

Том вышел из воды, держа Виолу на руках, и осторожно опустил ее на плащ.

— Какое. Счастье. Быть. Женщиной.

Они долго молча смотрели друг на друга.

— Ты покрыта пылью подмостков, — сказал спустя время Том. — Я хочу, чтобы на тебе засверкали водяные брызги. Ты дышишь книгами, а создана для солнца.

Виола молчала, будто глядя внутрь себя.

— Опять ты улетаешь куда-то. Возвращайся.

— Я не могу найти ответ.

— Посмотри на меня. Ответ здесь. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Всегда. Понимаешь?

— У меня строптивый нрав.

— Я вижу.

— А вдруг я не смогу? Вдруг мы устанем друг от друга?

— Думаю, я пойму и это.

— И что ты сделаешь?

— Дам нам отдохнуть. Я часто и надолго ухожу в море.

Он откинулся на спину. Виола смотрела на него — впервые так близко.

— Роль возлюбленной, ожидающей на причале, — задумчиво произнесла она, — мне еще не доводилось играть.

— Так сыграй.

Улыбнувшись, она шутливо сказала:

— Ты не представляешь, какой я могу быть — ревнивой, капризной, плаксивой, слабой, дурашливой — всякой.

Он взял ее руку: «Представляю».

Месяц до отплытия Тома Виола провела в его доме. Она обещала его ждать. И тогда, если она решится, в следующем году они вдвоем уедут в Венецию. Об этом знал только Уильям.

Радуясь за сестру, он понимал, что с ее отъездом половина его сердца оторвется навсегда. Он утешал себя тем, что время лечит, и что, возможно, осознание того, что она благополучна и любима, поможет ему примириться с ее отъездом. Но сердце теперь не переставало ныть.

Виола, провожая Тома, дала ему маленькое письмо, прочесть которое попросила, когда они будут милях в семистах от Лондона. Капитан измучил матросов, требуя не упустить на этом пути ни одной перемены ветра. Открыв письмо, он прочел: «Anchora Spei»^[172].

Долгие месяцы Виола металась от решимости до полной растерянности. Ее пугала разлука с братом, со всеми и всем, кого она любила. Она ждала. Том вернулся двадцать первого сентября.

В апреле следующего 1599 года Виола и Том венчались в приходе Св. Георгия-на-Лужках в присутствии Джима Эджерли и Уильяма Шакспира. Обращаясь ко всем, ровно звучал высокий голос:

— Дорогие возлюбленные, мы собрались здесь пред Богом и этим собранием, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину священными узами брака, о котором святой Павел повелел, чтобы он был честен среди всех людей. Посему, никто не должен приступать к нему необдуманно или легкомысленно, но здраво, благоразумно и в страхе Божьем…

Берешь ли ты эту женщину как свою законную супругу, чтобы вместе жить в святом браке? Обещаешь ли ты уважать и любить ее, беречь ее в болезни и здравии, в богатстве и нищете, оставишь ли всех остальных и прилепишься ли только к ней пока вы оба живы?

— Да.

— Берешь ли ты этого мужчину как своего законного супруга, чтобы жить с ним вместе в священном браке? Обещаешь ли ты любить, уважать и беречь его в болезни и здравии, оставить всех остальных и прилепиться только к нему пока вы оба живы?

— Да.

— Подайте знак того, что этот завет будет соблюдаться всегда. Теперь, на основании поручения, данного мне Всемогущим Богом быть Его слугой и засвидетельствованного мне Ангелом, этой властью я объявляю этого мужчину и эту женщину мужем и женой во Имя Иисуса Христа. Аминь. Благословит вас Бог. Вы женаты. Кого Бог сочетал, того человек да не разлучает.

По просьбе Виолы свидетели дали обещание никому и никогда не говорить, что с нею стало и где она. 12 мая 1599 года галеоны «Турин» и «Верона» поставили паруса на Италию.

Джек, улучив момент, подошел к Виоле так, чтобы никто его не услышал.

— Я поверить не могу, что мы больше не увидимся, — сказал он.

— Джек, — Виола положила руки ему на плечи, — ты всегда был моим другом. И останешься им навсегда. Навек.

Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Наконец, овладев собою, он сказал:

— Возьми. Это мой подарок. Я хотел, чтобы твои стихи украшали эти инициалы. Я делал их для тебя.

Он открыл деревянную коробку, покрытую изящной резьбой. В ней, каждая в своем отсеке, лежали инициалы — резные заглавные буквы для печати, которые ставили в начале абзаца или использовали для ручного набора узорного текста. Литеры изящно переплетались с цветами, растениями и животными в технике «жемчужного» узора Жоффруа Тори и выполнены были с непревзойденным изяществом и вкусом. Восхищенная Виола достала инициал «W», вырезанный в виде якоря, корень которого приходился по центру между двумя соединившимися, словно проникнув одна в другую буквами «V».

— Сдвоенное «V». Уильям и Виола, сказала она. — Вот, что мы сделаем. Возьми.

Она протянула инициал Джеку.

— Всякий раз, когда ты будешь ставить эту литеру на свои книги…

Виола повернула инициал корнем якоря влево, и буква стала похожей на литеру «Е» будто ее так и задумали.

— …ты вспомнишь, где хранятся остальные.

Поцеловав Джека, Виола подошла к брату. Она долго смотрела ему в глаза, затем нежно взяла его за уши, прижалась лбом к его лбу и подмигнула. Так они и стояли — эти любящие и любимые отражения друг друга. Потом Виола отстранилась, вдруг взяла правую руку Уилла обеими руками и, стремительно наклонившись, поцеловала ее.

— Милый, — сказала она, не отпуская его руки, — это не я. Это время.

— Возвращайся, если только захочешь, — проговорил он. — Здесь есть твой дом. Здесь живут твои друзья. Помни о них.

— Скажи всем потом как-нибудь, что я их люблю… любила. Дорогой мой! Милый мой брат! Родной мой Уилл!

Они обнялись.

— Благослови вас Бог, Ви!

— Не смей печалиться! Слышишь! — она вытерла слезы с его щек. — Слышишь, не смей! Не забывай про стратфордский дом. Живи в нем с Энн счастливо.

— Себастиан! — Том положил руку на ее плечо. — Пора. Будь счастлив, Уилл. Будь счастлив, Джек. Мы свидимся еще. В путь.

В последний раз Виола была одета в мужское платье.

И оба — капитан и «юнга» — поднялись на борт галеона.

Уильям Шакспир и Джим Эджерли долго смотрели, как два корабля отходят от причала и скрываются в перспективе.