Я закрываю альбом. Я уже не та девчонка. Я давно изменилась. Но, когда вернулась на Джар Айленд, увидела Рива, мои старые фотографии, плюшевые игрушки и другие вещи, почувствовала себя в прошлом.

Я слышу, как внизу тетя Бэтт тихо моет посуду.

Ужин сегодня прошел, мягко говоря, неловко. Утром я представляла, как буду рассказывать тете Бэтт каждую деталь моего эпичного первого дня: какое выражение лица было у Рива, когда он снова меня увидел, как он пытался со мной заговорить, как расспрашивал, где я была четыре последних года. Она разрешила бы мне выпить вина, и мы подняли бы бокалы за начало прекрасного нового учебного года.

Но поскольку ничего из этого не случилось, мне было нечего рассказывать тете Бэтт. Разумеется, есть мне тоже не хотелось. Тем не менее было бы грубо встать из-за стола, так что я просто молча сидела, пока она накручивала спагетти на вилку и читала журнал по искусству.

Внутри меня разрастается пустота, бездна. Ужасно хочется поговорить с мамой и папой, услышать их голоса. Возможно, они попытаются убедить меня вернуться домой, и, может быть, я соглашусь.

Пять следующих минут я меряю комнату шагами, подняв телефон над головой и пытаясь поймать сигнал, чтобы позвонить родителям. Но сеть не ловится. Когда мы жили здесь раньше, сотовой связи на Джар Айленде практически не существовало. Было несколько отдельных точек, где можно было поймать сигнал, например, около маяков, или иногда на парковке лютеранской церкви, но по большей части Джар Айленд был зоной, свободной от мобильных телефонов. Видимо, это не изменилось.

Внизу, на кухне, есть стационарный телефон, но я не хочу говорить с родителями перед тетей Бэтт: я могу расплакаться.

Я слышу, как тетя поднимается по лестнице. Выглядываю из комнаты и вижу, что она проходит в свою спальню.

Попытаюсь поговорить с ней. Раньше я могла доверить ей все что угодно. Всегда, когда она приезжала на лето, мы спускались с холма и покупали горячий шоколад на Главной улице, даже в августе. Тетя Бэтт рассказывала мне о вещах, которые свели бы с ума моих родителей: о том, как она месяц жила в Париже с женатым мужчиной, или о серии картин, где она изобразила себя обнаженной. Тетя Бэтт прожила миллион и одну жизнь. Она наверняка может дать хороший совет.

Тетя уже в постели. Глаза закрыты. Но, видимо, она слышит меня, потому что внезапно открывает их.

– Мэри!

Я захожу в комнату и наклоняюсь над ее кроватью.

– Ты спишь?

Она трясет головой и моргает.

– Разве похоже, что я сплю?

Несмотря на то что мне хочется плакать, я смеюсь.

– Я тебе помешала?

– Нет, что ты. – Она садится. – У тебя все нормально?

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь совладать с собой.

– Странно было вернуться.

– Да… еще бы.

– После всего, что случилось, я не уверена, что мое место здесь.

Тихим голосом тетя Бэтт говорит:

– Это твой дом. Где еще твое место?

– Нигде, наверное.

– Я по тебе скучала, Мэри! – по ее лицу расплывается улыбка. – Я рада, что ты здесь.

– Я тоже, – вру я.

Затем возвращаюсь к себе в комнату и залезаю в постель.

И еще долго не могу уснуть.