на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



5

Рябая, перепуганная Марсельезой, вновь оказалась на родном огороде, сама Марсельеза скрылась в нужнике, громко хлопнув дверью, и Марья Трофимовна обрела, наконец, волю взнуздать своего старого. Господи помилуй, какого страху натерпелась ни за что ни про что… совсем ее старый умом свихнулся!

— Ты че это, ты че это, — с обычной своей приговоркой напустилась она на Игната Трофимыча, забирая у него топор и подталкивая к огородной калитке. — Ты это как это додумался? Раз — и на суп! А может, Рябая-то… — Тут она понизила голос, потянула Игната Трофимыча за рукав и произнесла ему в ухо: — Может, она и не Рябая вовсе? Понимаешь, нет? Может, эти яйца — нам знак какой?

— Какой знак? — непонятливо спросил Игнат Трофимыч.

— Какой! Такой. Не наше дело, не думай. Кто подает — тот и объяснит, надо будет. А ты — на суп ее!

— Так ты же сама говорила: на суп! — уязвленно воскликнул Игнат Трофимыч.

— Когда это я говорила? — вскинулась Марья Трофимовна. — Ополоумела я, че ли, чтоб такое сказать?

О Господи, воля твоя, только и оставалось произнести про себя Игнату Трофимычу.

— Ты мне, главное, под руку не лезь, — сказал он вслух. — Ясно? Я теперь понял, как их бить надо.

Яйца внутри были самые обыкновенные, самые обычные куриные яйца. И второе, и третье, и четвертое… И по-самому по-обыкновенному те из них, что были взяты раньше, стухли, а те, что посвежее — те сохранились. И когда Игнат Трофимыч, наловчившись раскокивать яйцо с одного удара, да еще так, чтобы не распустить желтка, разваливал скорлупу на две половины, ничего не происходило: ни гром не гремел, ни молния не блистала, не вырывался изнутри никто страхолюдный со струйкой дыма.

И только вдруг, когда Игнат Трофимыч примерился к очередному яйцу, занес уже руку, собираясь бросить нож с отмерянной силой вниз, раздался стук. Громкий и беспощадный.

Рука с яйцом у Игната Трофимыча так и подпрыгнула, а Марья Трофимовна издала непонятный звук, который при всем старании специально никогда бы произвести не смогла: вроде как мяукнула.

И только долгие секунды спустя дошло до них, что стук этот произошел не из яйца, и вообще он не внутри дома, а то постучал кто-то в стекло кухонного окна. Однако же страшен был и наружный стук, и Игнат Трофимыч тянул себя к окну глянуть, что там такое, будто на аркане.

А когда дотянул — увидел участкового Аборенкова, который в дом их отродясь не захаживал! И хорошо еще, что, взгромоздясь на забор палисадника, чтоб дотянуться до окна, Аборенков оказался в такой неловкой позе, что вынужден был смотреть в окно ухом, а ухо у него еще не научилось выполнять обязанности глаза.

— Да ну? — плаксиво проговорила Марья Трофимовна, когда, отпрянув от окна, Игнат Трофимыч сообщил ей шепотом, кто там стучит.

— Не «ну», а по лбу гну, — механически ответил ей Игнат Трофимыч. И вопросил с угрозой: — Ты языком никому не молола? Чего его принесло?

Марья Трофимовна взорвалась:

— Дура я, че ли? Сам если кому!

А стук между тем раздался вновь — громкий, требовательный, властный, — и теперь они даже увидели производящую его руку, большую, что булыжник, обросшую волосом, как зверья лапа.

— Ну что делать-то, что мыслишь? — рявкнул шепотом Игнат Трофимыч на свою старую.

— А затаимся, как нет нас! — тотчас, будто давно и заранее все решила, сказала Марья Трофимовна. Но тут же и отвергла свое решение: — Како затаимся! Полгода замок заменить не можешь, живем — от добрых людей запираемся. Дернуть покрепче — и вылетит твоя щеколда!

Верно, отозвалось в Игнате Трофимыче, щеколда слабая. Но не ответить на попрек своей старой было сверх его сил.

— А как его заменить, замок-то?! Их никаких ни в одном магазине!

— Был бы мужик хороший, давно бы добыл где! — не осталась в долгу Марья Трофимовна.

— Ты не лайся давай, а что делать соображай! — снова рявкнул Игнат Трофимыч, не замечая того, что сам он тоже то лишь и делает, что «лается», а время, между прочим, идет.

Только когда раздались в сенях тяжелые, могучие шаги Аборенкова, только тут и подхватились Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем по-настоящему. Откуда что и пришло к ним в голову, но, содрав с себя мигом фартук, расстелила его Марья Трофимовна на табурете, а Игнат Трофимыч, без всяких слов поняв ее, в тот же миг стряхнул туда с газеты всю скорлупу, покидал следом еще целые яйца, а Марья Трофимовна, будто заранее они договорились, кому какие обязанности, как он бросил последнее яйцо, сгребла фартук торбочкой и с маху обхватила ее под горло подвязками.

— Эй, есть кто?! А ну открывай! — постучал в дверь Аборенков и затряс ее с такой силой, что щеколда вместе с гнездом так и запрыгала.

— А полезай-ка! — пока Марья Трофимовна завязывала фартук, распахнул Игнат Трофимыч подпол под ногами, и спроси его, зачем он посылал туда свою старую, какой в этом смысл, он бы не ответил.

А Марья Трофимовна, в свою очередь, не поперечив ему даже взглядом, послушно полезла в подпол — не произнеся ни слова, а лишь тяжело отпыхиваясь от натуги.

— Эй, Трофимыч, ну, открывай! — грохнул в дверь кулаком Аборенков. — Знаю, что дома, не откроешь — дверь выломаю, хуже будет!

— Сиди там и ни гу-гу, — опуская крышку подпола прямо на голову своей старой, не дав ей и секунды устроиться там, погрозил голосом Игнат Трофимыч. — Что б ни было тут — ни гу-гу!

— А-ах! — протяжным ревом выдохнул из себя воздух Аборенков, с размаху, видно, кидаясь на дверь, и щеколда отскочила вместе с гнездом, брякнулась на пол, дверь отлетела в сторону, и Аборенков ввалился в дом. — Сто-ой! — закричал он Игнату Трофимычу, выставляя перед собой руку с оттопыренным указательным пальцем, будто тот был у него револьвером и мог стрелять. — Не двигаться!

Игнат Трофимыч, впрочем, если бы даже и захотел, двинуться бы не смог. Ноги у него как приварило к полу.

— А-а… что? Ч-что? — только и смог он выговорить, заикаясь.

— Что?! — устрашающе прогремел Аборенков, продолжая держать наведенным на него указательный палец, проходя вдоль печи и заглядывая в дверь комнаты. — Это я тебя сейчас спрашивать буду! Трофимовна где! Ну? Живо!

— Ж-живо… Н-ну. Г-где? — будто передразнивая Аборенкова, а на самом-то деле не в силах вымолвить ни единого собственного слова, пролепетал Игнат Трофимыч.

— Ты мне в дурачка не играй! Ты мне это брось! — Аборенков подошел к Игнату Трофимычу и взял его за грудки. — На нары на старости лет захотелось? Парашу выносить? Где Трофимовна, говорю? Куда топор дел?

Из всех слов, сказанных участковым, до впавшего в столбняк Игната Трофимыча дошли только эти: про нары и парашу. А дойдя и оглушив, выбили из него, как клин клином, и собственные слова:

— Так мы, так что же мы… мы сами ни сном ни духом… мы ни при чем тут, откуда что взялось… мы уж и хотели, да ведь страшно, пойди доказывай… — хоть и с трудом, трясущимися губами, но заговорил Игнат Трофимыч. — За что же тут… да обоих еще… чего ж мы, виноваты со старухой в том разве?

Ничего не понял старший лейтенант милиции, участковый Аборенков из этой несвязной, сбивчивой речи Трофимыча. Но одно уловил: виноват тот в чем-то и кается. А в таких случаях, было учено в свою пору участковым Аборенковым на занятиях в школе милиции, надо действовать решительно и быстро, тряхнуть преступника, пока он не в себе, так, чтобы вытряслось из него все до самого дна.

И потому Аборенков собрал рубаху на груди Игната Трофимыча своими могучими волосатыми лапами в горсть и в самом деле тряхнул его — аж затрещали нитки на швах.

— А ну не заговаривай зубы мне! Никому не удавалось еще! Крутить будешь — хуже будет. Трофимовна где, отвечай!

Во всем, во всем готов был признаться Игнат Трофимыч, все рассказать, с того самого первого дня, когда, вот так же, как нынче утром, вошел в курятник, стал собирать яйца, а одно яйцо вдруг оказалось… и потом в другой раз, и в третий… Виноваты, что не сообщили куда следует, не донесли, но боялись, что не поверят, кто будет разбираться… имеешь натуральное золото, хранишь его — ну так и полезай в самом деле на нары… Во всем, во всем готов был признаться Игнат Трофимыч, но выдать свою старую? Нет уж, пусть его одного, а старую чтоб не трогали!

— Трофимовна-то? — переспросил он поэтому, затягивая время, чтобы придумать что-нибудь понатуральнее. — Так где она… где ей быть… она никуда ничего…

Но тут, враз оборвав его нелепую речь, под полом загремело и задребезжало — как если бы упало и покатилось пустое ведро.

Долгое, ужасное, стовековое мгновение Аборенков молча глядел на Игната Трофимыча, с волчьей настороженностью прислуживаясь к наступившей внизу тишине, потом отпустил его, оттолкнул в сторону, поискал глазами крышку подпола, нашел и, втолкнув толстый палец в кольцо, рванул вверх.

И замечательная же картина открылась его взору.

Там, внизу, под его ногами, сидела на корточках и молча смотрела вверх, закинув голову, Марья Трофимовна. И выражение ее лица были покорная невинность и затаенная тревога предстоящей муки. Одной рукой Марья Трофимовна прижимала к груди цветастую торбочку из фартука, а другой шарила вокруг себя. Наткнулась на лежащее ведро, заперехватывалась по круглому боку пальцами, дошла до края, поставила ведро в нормальное положение на днище — и успокоилась.

Сердце у Игната Трофимыча трепыхалось в груди угодившей в собачьи лапы несушкой; оно не стучало, а квохтало: ко-ко-ко…

— Та-ак! — протянул Аборенков, вонзая в Игната Трофимыча скальпельный взгляд. — Ну-ну! — И перевел взгляд обратно на Марью Трофимовну. — Цела, нет? Выбраться сама можешь?

Марья Трофимовна только то и сумела в ответ, что покачать отрицательно головой. Не чувствовала она ни рук, ни ног, не знала, как шевельнуть ими, чтобы подняться.

Аборенков встал над подполом врастопырку и, нагнувшись, подпихнул руки под мышки Марье Трофимовне. Подпол у стариков был мелкий, и Марья Трофимовна сидела на корточках, едва не доставая головой досок черного пола.

— А-арх! — вздувшись багрово шеей, крякнул Аборенков, извлекая Марью Трофимовну из квадратной дыры подпола. Как ни был он могуч, как ни поддерживал свою силу ежедневными тренировками с железом, а верных шесть пудов в Марье Трофимовне имелось. — Стоишь? — убедившись, что она ничего, держится на ногах, отпустил он ее, перешагнул через подпол, поддел ногой крышку и с размаху бросил на положенное место, чтобы закрылась. А когда та встала с грохотом на это положенное место, прошелся вокруг Марьи Трофимовны, оглядывая ее, и, оглядев, произнес вопросительно: — Цела вроде?

Старая его молчала, нехорошо получалось — гневили Аборенкова попусту еще больше, и Игнат Трофимыч решился ответить за нее.

— А чего ей — не цела, — сказал он. — Цела. Как же нет.

Аборенков повернулся к нему.

— А ты молчи! Знаешь, как твои действия по уголовному кодексу квалифицируются?!

У старой его, увидел Игнат Трофимыч краем глаза, стали подгибаться ноги в коленках. Она стала оседать, оседать — и колени ее гулко стукнули об пол.

— Прости, Иваныч, Христа ради, — со слезою, в голос заверещала она. — Христа ради прости, бес попутал!..

— «Бес попутал»! Гляди-ка! — сурово прогремел Аборенков. — Раз попутал — и другой попутает. Так до тюрьмы, что ли? Я, знаешь, за подобные вещи на своем участке поблажки давать не буду!

И тут Игнат Трофимыч понял, что настала пора валиться в ноги Аборенкову и ему. Может, еще и пожалеет, отмякнет сердцем и оформит явку с повинной.

— Бес попутал! Бес попутал! — брякнувшись рядом со своей старой, запричитал он ей вслед. — Не суди строго, Иваныч, кому б глаза не залило… бес попутал, воистину! На, забирай от греха подальше! — вырвал он завязанный торбочкой фартук из рук Марьи Трофимовны. — Сними грех с души, не томи больше!

Настала пора впасть в некоторый транс и Аборенкову.

— Это что? Это зачем? — теряясь, отшатнулся он от протянутой Игнатом Трофимычем торбочки. — Это что за молебен здесь? Что ты мне тут суешь?

— А яйца, Иваныч, яйца, — скороговоркой, суетливо зачастила Марья Трофимовна. — Все тут, ни одно никуда, каки побиты — те скорлупой, другие целые прямо.

Аборенков пришел в себя.

— Встать! Живо! — рявкнул он. И вырвал у Игната Трофимыча торбочку.

Лицо у старика, хотя он сам же и предлагал Аборенкову забрать фартук с его содержимым, враз перевернулось, сделалось жалким, убитым — вот и все, конец, кончился праздник, читалось на нем.

Но Аборенков, вырвав торбочку, метнул ее на стол — только внутри хрястнуло.

— Нужны мне ваши яйца! Битые, небитые… У меня самого несушки — во несут! — показал он свой громадный кулак. — Два яйца — и яишня, целый день сыт. Таких несушек, как у меня, ни у кого вокруг больше нет. Яйцами откупаться они взялись!..

О, чудо разрешившихся недоразумений! О, благость прояснившейся путаницы! Какова б ни была причина посещения их участковым, осенило Марью Трофимовну, с яйцами Рябой никак она не связана. Ее осенило — и она метнулась к печи, как не было в ней никакого веса, будто куриным перышком была, вот кем, и с лязгом двинула по плите сковороду на конфорку.

— Яишенку, Иваныч, яишенку! — заверещала она с самой непотребной елейной угодливостью. — Такие яички, такие яички — никогда не пробовал, руки мне отсеки — таких не едал!

— Яишенку, ага, яишенку! — подхватил Игнат Трофимыч, до которого тоже, наконец, стало доходить, что Аборенков заявился к ним вовсе не из-за яиц. — Мы тут, Иваныч, сами с Трофимовной как раз собирались…

Аборенков, однако, в ответ на его слова сжал руку в кулак и поднес тот Игнату Трофимычу под нос.

— Яишенку он… Гляди! Брось мне овечку невинную из себя разыгрывать! Смотри, первый и последний раз спускаю. У меня глаз под землей видит, если что — чикаться не стану! А что дочь шишка изрядная, я не боюсь. Дочь — она всегда за мать, она мне только благодарна будет. Ясно?

Игнат Трофимыч кивнул торопливо:

— Ясно.

Хотя после этой речи участкового все для него сделалось еще менее понятно, чем прежде.

— А ты, — навел на Марью Трофимовну указательный палец Аборенков, — ты не пособничай! Сокрытие до добра не доводит. Муж — не муж, а перед законом все должны быть равны, ясно?

— Ясно, ясно, — тоже закивала Марья Трофимовна, впрочем, в отличие от своего старого, не особо и задумываясь над смыслом аборенковских слов. — Так делаю яишенку-то?

Аборенков обжег ее свирепым взглядом, молча прошагал к сенной двери, потрогал пальцем след от выбитой им щеколды и, уже переступивши через порог, бросил только, обращаясь к Игнату Трофимычу:

— Ничего, прикрутишь. Сам виноват. И гляди мне!


* * * | Курочка Ряба, или Золотое знамение | * * *