Глава 7

Голоса в ее голове молчали уже несколько дней, а это означало, что они довольны тем, как она себя ведет. Это радовало ее, и она была благодарна за это Брюнелю: в этот раз он готовил ее с особой тщательностью, совсем не так, как раньше. И все произошло так, как он и предсказывал. Когда она подчиняется Брюнелю, голоса всегда довольны. Всегда.

Постепенно Лиза пришла к убеждению, что голоса не могут читать мысли, которые возникают в самой глубине ее сознания — а может, это были не мысли, а чувства, которыми голоса никогда не интересовались. Странно, но, должно быть, так оно и есть, потому что последние несколько дней Лиза не раз осмеливалась богохульствовать по их адресу. Даже сейчас, в эти предутренние часы, она лежала в постели рядом с Уилли Гарвином и испуганно поеживалась, сознавая свою провинность.

Она виновата, в этом нет никаких сомнений, потеряла контроль над собой и, ни о чем не думая, возжелала Уилли. Это произошло в самый первый раз, когда они легли в постель, — тогда она едва не сошла с ума, ибо никогда не испытывала таких ощущений. Это было так чудесно и восхитительно, что ей стало страшно. Голоса об этом не знали, иначе они уже наполнили бы ее голову холодными, чеканными фразами и повторяли бы выговор всю ночь напролет…

Испугавшись своих вызывающих мыслей, Лиза прижалась щекой к плечу Уилли. Голоса молчали. Значит, они не знают о том, что она счастлива и с радостью готова отдаться мужчине. Но ведь если бы Лиза плохо исполняла их приказы, голоса мгновенно узнали бы об этом?

Выходит, я все делаю правильно, грустно подумала Лиза. Настанет час, и надо будет сделать следующий шаг, последний. И потом уйти, не оглядываясь.

При мысли о том, что придется покинуть эту комнату, сердце ее наполнилось горечью. Лиза попыталась рассердиться и прогнать ее: мужчина, который лежит рядом со мной, — Враг, олицетворение Зла, подумала Лиза. Удивительно, как ловко он маскируется. Если бы не голоса и не Брюнель, она могла бы даже полюбить Уилли Гарвина, поверить в то, что у нее есть собственное мнение, что уже само по себе было бы грехом, ибо Лиза — ничто, инструмент голосов, а голоса всеведущи…

Однако… Лиза перехватила мысль, не осмеливаясь сформулировать ее. Однако сейчас она тоже грешит, воображая то, чего на самом деле нет. И раз голоса этого не знают, она снова вообразит, что верит Уилли, и счастье ее немного продлится. Ну хотя бы еще чуть-чуть.

Но вначале надо было подготовиться к последнему шагу. При мысли о том, каким он может быть, этот последний шаг, Лиза поежилась: она уже давно поняла, что этого Врага убить будет очень трудно, может быть, даже невозможно. За все восемь дней, что она была с ним, ей не представилось ни одной возможности, вот и сейчас она отлично знала, что как только пошевелится и попытается встать с постели, он мгновенно проснется.

Неважно. Бессмысленно бояться того, что не представляет собой никакой проблемы: последний шаг — самое простое. Странно, но так было всегда. Почему? Об этом она никогда не задумывалась, это было вне ее понимания.

Лиза потянулась и слегка задела ногу Уилли.

— Ты не спишь, Тина?

В голосе Уилли не было даже намека на то, что он спал.

— Да. Прости, пожалуйста. Я не хотела тебя будить.

— Все в порядке, — Уилли притянул Лизу к себе, — ведь все в порядке?

— Нет, — она заставила свой голос слегка дрогнуть. — Не в порядке. Я не в порядке, Уилли.

— Ты? О чем ты, любимая?

— Я не та, за кого себя выдаю. Все, что я тебе говорила, — ложь. Меня зовут не Кристина. Я Лиза. Я никакая не шведка. И автокатастрофа — не несчастный случай. Все было подстроено.

— Ого! — в голосе Уилли прозвучало скорее удивление, чем настороженность. — И зачем ты все это подстроила?

— Я Лиза Брюнель.

Лиза почувствовала, как напряглось тело Уилли, и торопливо прошептала:

— Обнимай меня, Уилли. Знаешь, как трудно мне было признаться! Если бы сейчас не было темно, если бы ты не обнимал меня, я бы не смогла…

По лицу Лизы текли слезы, настоящие слезы. Она уткнулась в плечо Уилли, с удивлением и страхом припоминая, когда она плакала в последний раз. Даже когда ее терзал Адриан Чанс, она только делала вид, что рыдает, чтобы доставить ему удовольствие.

— Ну что же… — негромко сказал Уилли Гарвин, — не принимай это близко к сердцу, Лиза. Ты меня слегка оглушила, но не съем же я тебя, в конце-то концов.

— Я знаю, — Лиза собралась с силами и перестала всхлипывать. — Этого я не боюсь.

— Вот и славно.

Лиза чувствовала, что Уилли постепенно расслабляется.

— Ты так всю постель промочишь, — проговорил он, вытирая ей лицо углом простыни, — успокойся, не тревожься.

Лиза еще несколько раз всхлипнула и наконец пришла в себя.

— Я шпионю за тобой по приказу Брюнеля. Я не могла не сказать тебе об этом.

— Почему же?

— Потому что… Потому что это невыносимо. Я была счастлива с тобой, Уилли. Так счастлива, — это было очень легко. Правда полностью соответствовала тому, что ей приказано было говорить. — Я даже предположить не могла, что так получится, неужели ты не понимаешь?

— Пытаюсь понять. Что же Брюнель надеялся у меня выведать?

— А ничего и не надо было выведывать. Просто он хотел, чтобы я давала ему информацию о тебе, — Лиза произносила слова словно в лихорадке. — Мне очень жаль.

— Да не переживай так, дорогая. Зачем ему понадобилась информация?

— Чтобы знать, не собираешься ли ты вместе с Модести Блейз заняться проектом Новикова самостоятельно. Всего он мне, конечно, не говорил, но, как я поняла, там не хватает каких-то координат. Он считает, что Пеннифезер может их вспомнить. А я должна наблюдать и слушать — вдруг что-нибудь проскочит.

Уилли от души расхохотался.

— Он идет по ложному следу, Лиза. Пеннифезер не сразу вспомнит, как его самого-то зовут. А нам эта афера совершенно неинтересна. Ну, и как долго ты должна была водить меня за нос?

— Вначале планировалось, что я должна следить за тобой как можно дольше, до тех пор, пока будет срабатывать моя легенда. Ну, ты понимаешь, я посылаю телеграммы в Швецию, жду ответа. Одним словом, отвлекающий маневр. Как будто мои родители уехали за границу и вернутся не раньше, чем дней через десять. Все это я и проделывала на прошлой неделе. Брюнель сказал, что до тех пор, пока я буду ублажать тебя, не возникнет никаких подозрений.

— И он оказался прав, не так ли? — Уилли повернулся и коснулся губами ее лба. — Ты сказала, что это должно было продолжаться как можно дольше. Что же изменилось?

Лиза прижала палец к его губам.

— О Уилли, Уилли. Все кончено. Завтра я ухожу.

— Уходишь?

— Телеграмма, которая пришла вчера утром, — она не из Швеции — от Брюнеля. Он во Франции. Говорит, что планы изменились, и я должна присоединиться к нему.

— Во Франции… А где именно?

— Ну пожалуйста, Уилли… я не могу этого сказать.

— Хорошо. Но если ты не хочешь возвращаться к Брюнелю, можешь остаться здесь.

— Нет, я должна ехать. Обязана.

Уилли зажег настольную лампу. Чуть приподняв голову, он внимательно смотрел на Лизу. Слезы все еще стояли в ее глазах. Белые прямые волосы при искусственном освещении казались светло-пепельными — она вполне могла сойти за скандинавку. Зрачки ее были почти что прозрачными, с мелкими розовыми пятнышками, но это были большие, чудесной миндалевидной формы глаза с длинными изогнутыми ресницами. Она могла показаться излишне худощавой, если бы не грудь — большая и упругая.

— Не смотри на меня, Уилли. Я уродина.

— Не говори глупости, Лиза. В таком случае, японцы и африканцы тоже уроды. Мне нравится глазеть на красивых девушек, неважно какого цвета у них кожа. А ты так просто прелесть. Ну вот, забыл, что хотел сказать.

— Какой ты милый, Уилли, — Лиза потянулась к нему всем телом, но Уилли жестом остановил ее.

— Подожди, это очень важно. Почему ты должна возвращаться к Брюнелю, если этого не хочешь?

— Слишком много причин, Уилли. Мне сложно это объяснить.

— Может, все же попытаешься?

— Во-первых, я обязана ему всем, что у меня есть.

— Насколько я понимаю, ты так или иначе с ним уже расплатилась.

— Может быть. Но я не знаю иной жизни. Очень трудно рвать со своими корнями. И еще: он не позволит мне уйти. И натравит на меня Адриана Чанса и Жако Муктара.

— Чтобы вернуть тебя?

— Да. Или убить. И это не будет местью, Уилли. Он не знает, что это такое, гнев, ярость — непонятные ему эмоции. Он сделает это только потому, что я предам его. Предательство должно быть наказано, я это знаю. Он уже наказывал людей раньше.

Уилли вспоминал разговор с Брюнелем в пентхаузе Модести. Да… Девушка права. Брюнель покарает предателя бесстрастно. Как робот.

— Если только Чанс и Муктар попробуют что-нибудь сделать, — убеждал Уилли, — они об этом горько пожалеют.

— Ты хочешь сказать, что защитишь меня?

— Вот именно.

— И как долго ты будешь делать это, Уилли? Год, два? Пять? Брюнель умеет ждать. Ты действительно думаешь, что сможешь всю жизнь быть моим сторожевым псом?

Уилли промолчал. Лиза печально улыбнулась и тихо произнесла:

— Не отвечай, Уилли. Я все понимаю. Тебе было хорошо со мной, и мне это очень приятно. Но тебе не нужна спутница жизни. При твоей работе это непозволительная роскошь. Я слышала, как Брюнель и его люди говорили о тебе и Модести Блейз. Они не понимают ваших отношений. Возможно, и я их не понимаю, хотя бы потому, что не знаю ее. Но, по-моему, тебе с друзьями повезло больше, чем мне. Держись за них, Уилли. Даже если захочешь порвать с ними, у тебя ничего не получится, ваши связи слишком прочны. И какими бы ни были мои отношения с этими людьми, оборвать их тоже не удастся, они не менее прочны, чем твои.

Уилли Гарвин анализировал ситуацию одновременно в двух плоскостях. Он придирчиво оценивал все, что говорила Лиза, и, пытаясь отделить правду от вымысла, пришел к выводу, что не чувствует в ее словах фальши, — в то же время он сознательно воспринимал ее исповедь как заведомо правдивую, и это странным образом растрогало его.

— Где ты выросла, Лиза? — Уилли тщательно подбирал слова. — Брюнель твой родственник?

Лиза задумалась. Они уже слишком углубились в тему, гораздо глубже, чем рекомендовал ей Брюнель, и сейчас Лизе надо было рассуждать самостоятельно, то есть обратиться к собственному мнению. Это был новый и непривычный опыт. Лиза прислушалась к голосам, надеясь, что они подскажут ей нужные слова, но голоса молчали. Значит, пока она поступает правильно, хотя и по наитию, следуя только своим чувствам и оценке ситуации.

До тех пор, пока она движется к финалу, все будет хорошо. В какой-то момент ей показалось, что больше не надо играть — достаточно просто говорить правду.

— Я не знаю, Уилли, — сказала Лиза, — когда я пытаюсь это вспомнить, у меня начинает болеть голова.

Лучше представить это так. Не надо говорить ему о голосах.

— Мне было лет пятнадцать, когда Брюнель купил меня.

— Купил?

— В Марокко. По-моему, это было там. Меня покупали и раньше. У матери. Она была бедная арабка. Очень светлокожая, вероятно, полукровка. А мой отец… — Лиза пожала плечами. — Я никогда не видела его и не уверена, что даже мать могла бы точно сказать, кто он такой. Скорее всего, европеец. То время я почти не помню. Мать продала меня, когда я была еще совсем маленькая, в какой-то притон. Туда приезжали мужчины и покупали девочек.

— Из Хеджаза.

— Откуда?

— Из Хеджаза. Арабы с восточного берега Красного моря. У них там до сих пор процветает торговля живым товаром. Очень прибыльное дело, а хеджазцы — крупные специалисты в этом бизнесе. Они рассылают агентов по всей Северной Африке, и если им попадается белая девушка, они готовы заплатить любые деньги, лишь бы ее заполучить. Ты была еще девственница, когда содержатель притона продал тебя?

— Да. А это имело значение? Хотя… может быть. Я прожила у владельца притона несколько лет, но он никому не позволял даже пальцем меня коснуться. Вначале я помогала на кухне, а потом, став старше, начала работать у него в кафе.

— Очень типичная история. Он берег тебя, чтобы взвинтить цену. Пятнадцатилетняя девственница, да еще белая — это целое состояние.

— Я гораздо более белая, чем остальные люди, — сказала Лиза и отвернулась.

— Эту тему мы уже проехали, Лиза. Прекрати себя жалеть. Ты красивая девушка, и нечего заниматься самоистязанием. Ну, посмотри мне в глаза. Улыбнись. — Уилли провел Лизе ладонью по щеке и растрепал волосы. — Так-то лучше. Что было дальше?

— Знаешь, это странно, Уилли, но я вдруг начала вспоминать. Однажды вечером в кафе появился Брюнель. Остальным это не понравилось, но они боялись его. С ним были еще трое, все белые, но не Адриан и не Жако. Их я первый раз увидела совсем недавно, может, всего год назад.

— И тогда Брюнель купил тебя?

— Да. Он увез меня в тот же вечер, и некоторое время я жила у него в поместье в Руанде, потом он на два года определил меня в частный пансион в Швейцарии. Потом снова Руанда. И с тех пор я всюду с ним езжу. Он официально удочерил меня. По-моему, это произошло в то время, когда я училась в пансионе.

— И он использует тебя для этих вещей?.. Я имею в виду, подкладывает под мужчин?

Лиза вдруг испугалась. Говоря одну лишь голую правду, она почти лишилась своей защитной скорлупы и ступила на опасную тропу. Если она не сойдет с нее и подробно расскажет о том, как именно использует ее Брюнель, Уилли Гарвин отшатнется от нее как от чудовища. Он не поймет, что она — ничто, ничтожество, всего лишь инструмент голосов. И, кроме того, он Враг. Надо помнить об этом и быть осторожней.

— Ты в порядке, дорогая? — в голосе Уилли звучало беспокойство. — Ты выглядишь так, словно что-то тебя гнетет.

— Нет, все в порядке. Просто неприятно все это вспоминать, — Лиза тяжело вздохнула. — Я должна вступать в интимные связи с мужчинами, которые интересуют Брюнеля, выуживать у них информацию и держать его в курсе о всех их планах. Как сейчас, Уилли. Как сейчас… И мне очень жаль. Я никогда не была так счастлива. А когда нет работы, Брюнель сам спит со мной или позволяет это делать Адриану Чансу. Я не хотела говорить тебе об этом.

Уилли Гарвин тяжело откинулся на подушку. Мысль о том, что этот холодный павиан использует ее тело для удовлетворения своих животных инстинктов, казалась невыносимой. Немного помолчав, он тихо сказал:

— Лиза, мне не совсем понятен ход твоих мыслей. Ты же понимаешь, что Брюнель негодяй, подонок, не так ли?

Враг обязан был произнести эти слова, а Уилли Гарвин — Враг. Помнить об этом становилось все труднее. Но Лиза не должна спорить с ним. Брюнель особо подчеркивал это.

— Это все слова, Уилли, — сказала она, — какая разница, кто он.

— Порви с ним, Лиза. Прямо сейчас. Мы придумаем, как это сделать.

— Не уговаривай меня, Уилли, пожалуйста! — в голосе Лизы чувствовалась паника. — Завтра я уезжаю! Я не могу порвать с ним. И не стану. Я совсем не хочу этого. Есть многое, чего ты не понимаешь!

— Так расскажи мне!

— Я не могу, — голос Лизы был почти не слышен, — это не выразить словами. Я понимаю это разумом, Уилли, только разумом.

Несколько минут они лежали молча. Лиза знала, что Уилли не сердится: руки его обнимали ее по-прежнему бережно и нежно.

— Не могу настаивать, это твоя жизнь, дорогая, — произнес после паузы Уилли упавшим голосом.

Напряжение отпустило Лизу. Дело сделано, ей оставалось сказать лишь последние, самые важные слова, но время их еще не наступило. Она произнесет их только в самом конце, когда задавать вопросы будет слишком поздно.

— Во сколько ты уезжаешь, Лиза? — спросил Уилли.

— В семь утра.

— О’кей. Я отвезу тебя в аэропорт.

— Нет, Уилли. Я уже заказала такси. Прощание в аэропорту — это слишком сентиментально. Я не хочу, чтобы ты даже вставал с постели. Я просто скажу тебе «прощай», а когда настанет время, встану, оденусь и уйду.

— А деньги?

— Все в порядке. Багаж уже в Хитроу.

— Спать, наверное, уже не имеет смысла. Позволь, я хотя бы сварю тебе кофе или, может быть, чай?

— Нет. Побудь со мной. Скажи «прощай», тогда потом нам ничего не придется говорить.

— Хорошо… Прощай, Лиза. Удачи тебе. Мне было хорошо с тобой.

— И мне. Ты хочешь меня, Уилли? Прямо сейчас.

— Только если ты этого хочешь.

— Хочу. У нас есть время.

Уилли повернулся к Лизе и очень осторожно провел ладонью по груди. Лиза вздрогнула. Руки Уилли скользили по ее животу, ласкали бедра… Лиза выгнулась и закрыла глаза. Уилли что-то шептал ей на ухо, руки его находили все новые и новые места, прикосновение к которым заставляло ее тело трепетать от наслаждения.

Впереди было еще много времени, целая вечность. Лиза успеет насладиться пламенем, которое зажег в ней Уилли, еще оживет каждый ее нерв, когда он медленно и нежно сольется с ней в одно целое. Предвкушение этого было не менее острым и приятным, чем сам акт любви.

Лиза отдавалась Уилли и становилась сама собой — словно марионетка, которой добрый волшебник подарил час самостоятельной жизни. Были забыты голоса, Брюнель. Огненная бездна пожирала ее мир.

Уилли разбудил ее в половине седьмого. Он тихо потрепал ее по щеке и сказал:

— Пора вставать, дорогая. Ты сказала, такси придет в семь?

Несколько секунд Лиза цеплялась за восхитительную нереальность, в которой пребывала всего полчаса назад, до того, как ее сморил глубокий предутренний сон, но не сумела, страх снова настиг ее.

Я лжива, лжива, сказала Лиза сама себе, и нет мне прощения. Она молила, чтобы голоса не узнали, что она забыла о них и думала только о своих удовольствиях, потакала им, предавалась им. Это был страшный грех.

— Хорошо, — прошептала она, — оставайся в постели, Уилли.

Она встала, накинула халат и открыла дверь в ванную. После душа она вытерлась, оделась и, приводя в порядок лицо, сосредоточилась на том, что ей предстояло сделать, контролируя каждое свое движение. У нее не было с собой вещей, только небольшая сумка и пара косметичек, которые купил ей Уилли. Без пяти семь Лиза была уже готова. Из приоткрытого окна ванной комнаты хорошо просматривался вход в «Тредмилл». Через несколько минут подъехало такси, и Лиза вышла из ванной.

Уилли курил, облокотившись на подушку.

— Отлично выглядишь, Лиза.

— Машина приехала, Уилли. Я ухожу. Никаких прощаний.

— Ну конечно.

Лиза подошла к двери, неуверенно взялась за ручку и оглянулась.

— Я очень рада, что все так получилось.

— Что именно?

— Брюнель отозвал меня. Это значит, что он оставит тебя в покое. Ты, Модести Блейз и Пеннифезер его больше не интересуете. Значит, он сумел получить необходимую ему информацию в другом месте. — Лиза вымученно улыбнулась. — Наверное, я ненасытная, но мне жаль лишь одного: если бы он так быстро не добился результатов, мы могли бы еще неделю быть вместе.

— Мне тоже жаль. — Уилли изучал кончик своей сигареты. — Я даже не знал, что он разрабатывает и другое направление.

Лиза пожала плечами.

— Жена Новикова. Видимо, он все-таки разыскал ее.

Последние, самые важные слова, смысла которых она не понимала, были сказаны. Лиза была довольна, что сумела произнести их совершенно безразличным голосом, словно они не имели никакого значения, как и учил Брюнель. Снизу послышался сигнал клаксона.

— Мне пора, Уилли. Вспоминай меня иногда.

Лиза вышла и прикрыла за собой дверь.

«Боже!» — пробормотал Уилли и вскочил с постели. Из окна ванной он видел, как она садится в такси. Когда машина отъехала, Уилли вернулся в комнату. Смяв сигарету нервным движением, он сел на край постели и снял телефонную трубку.

Через четыре часа Таррант уже был у Модести.

— Ты же говорила, что тебе не нужны проблемы с Брюнелем, — отрывисто ронял слова Таррант, — но, по-моему, именно этим ты сейчас и занимаешься.

— Вы несправедливы, — оправдывалась Модести, — никто ничего не планировал, нас втянули в это дело.

— Втянули? — от возмущения Таррант едва не потерял дар речи. — Каким образом, позвольте полюбопытствовать? Мы имеем следующую ситуацию: жена Новикова, человек, которого вы никогда не видели и который ничего для вас не значит, видимо, оказалась в руках Брюнеля и он собирается допросить ее. Согласен, скорее всего, это будет весьма жестокий допрос. Но, как мне представляется, в данный момент сотни несчастных людей во всем мире подвергаются не менее жестокой обработке. Вероятно, среди них есть и несколько моих агентов.

— В жену Новикова меня ткнули носом, — спокойно сказала Модести, — остальные меня не касаются.

Таррант с любопытством посмотрел на нее.

— Ты действительно считаешь, что обязана вмешаться?

— Обязана? Не знаю, — в голосе Модести звучало раздражение. — Я знаю лишь, что порой мне приходилось рисковать жизнью в ситуациях, которые и яйца выеденного не стоили. По-моему, есть смысл остановить Брюнеля, когда он возьмется за раскаленный докрасна нож или что там возбуждает его воображение.

— Твоя проблема в том, — почти грубо заявил Таррант, — что ты постепенно превращаешься в благодетеля всего человечества и начинаешь всюду совать свой нос. В следующий раз советую выступать под знаменем, на котором Уилли вышьет: «Я, вонючий Робин Гуд, пришел освободить вас от рабства!»

Модести весело рассмеялась, но Джайлз укоризненно покачал головой и повернулся к Тарранту.

— Вам хорошо говорить, а я видел, что они сделали с Новиковым, ублюдки.

Таррант обреченно махнул рукой и опустился в кресло.

Опять то же самое, подумал он, и невозможно повлиять на ситуацию. Всего десять минут назад ему позвонил Рене Вобуа из Второго бюро и дал ответ на утренний запрос Модести. Получив во Франции политическое убежище, Новиков вылетел в Уганду, оставив жену в квартирке на Монмартре. В Кампале он взял напрокат грузовик, закупил продовольствие и снаряжение, после чего отправился в неизвестном направлении, и с тех пор его никто не видел. Власти Уганды занесли его в списки погибших.

Мадам Новикова покинула Париж и выехала в Швейцарию. Вобуа предположил, что в Швейцарии у них были какие-то сбережения: Второе бюро и ЦРУ неплохо платили Новикову за техническую информацию. Во Францию мадам Новикова вернулась всего неделю назад и сняла коттедж в деревне Пелиссоль, департамент Дордонь.

Вобуа связался с местной жандармерией, и ему сообщили, что мадам Новикова никуда не выезжала. И вот сегодня Модести Блейз решила отправиться в Пелиссоль.

Таррант чувствовал себя ужасно. Ему было совершенно ясно, что повторяется то же самое: Модести намеревается вновь перейти дорогу Брюнелю, но на этот раз их столкновение может стать последним.

— Должно быть, эта чертова альбиноска одурачила Уилли, — мрачно пробормотал он.

— Вероятность дезинформации я оцениваю в один процент, — сказал Уилли и с чувством продекламировал: «Ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее». Но, думаю, в данном случае это предостережение излишне.

— Когда дело касается Брюнеля, даже одного процента слишком много.

Джайлз озадаченно смотрел на Уилли.

— А при чем здесь елей?

— Псалом пятый. Стих номер три.

— Надо же…

— Уилли вызубрил псалмы в юности, — сказала Модести, — он как раз отдыхал тогда в тюрьме Калькутты. Теперь у него есть изречения на все случаи жизни.

— А, понятно. А я никогда не мог ничего выучить наизусть. Правда, я и в тюрьме не сидел.

— Не переживай, милый, никто из присутствующих здесь не может похвастаться такой шикарной биографией, как Уилли.

Модести перевела взгляд на Тарранта.

— Каким же это образом барышня могла его одурачить? Брюнель послал ее следить за нами, собирать информацию, а потом отменил это задание. И еще: она не пыталась прикрыться новой легендой. Все в общем-то банально: она влюбилась в Уилли и разболтала множество того, чего Брюнель явно не хотел бы афишировать. Возможно, он — хладнокровное чудовище, но вряд ли он хочет, чтобы стало известно, что он спит с удочеренной девушкой и позволяет делать то же самое Адриану Чансу. Вы в самом деле считаете, что девушка могла провести Уилли?

— Может быть, и нет, — Таррант задумался, пытаясь сформулировать смутную догадку. — Но, возможно, она водила его за нос, не отдавая себе отчета.

— Как это может быть?

— Не знаю, — признался Таррант, — просто меня пугает Брюнель и его планы.

— Но не может же это остановить нас, — голос Модести прозвучал удивительно тепло.

Уилли направился к телефону.

— Заказать билеты на обычный рейс или зарезервировать частный самолет, Принцесса?

— Лучше частный, Уилли. Узнай, работает ли Дейв Крейторп. Он высадит нас на любом поле под Пелиссолем, иначе туда придется добираться через Париж, а нам нельзя терять ни минуты.

— Понял.

Уилли поднял трубку и набрал номер. Модести с задумчивым видом села на подлокотник кресла, сложила руки за головой и вытянула ноги. Казалось, она внимательно изучает полотно Поля Клее на обитой тонкими кедровыми досками стене, но Таррант понимал: сейчас идет напряженная работа по синхронизации всех последующих действий. Он также понимал, что полумеры Модести не устроят: она собиралась остановить Брюнеля, который затевал очередной сеанс пыток, а «остановить» его означало «уничтожить».

Если Модести помешает его планам, нарушит их, Брюнель найдет способ рассчитаться с ней, причем выбор методов будет уже за ним. Поэтому она и решила перехватить инициативу. Начиная с этого момента будет стоять только один вопрос: кто из них погибнет в этой схватке, и Таррант чрезвычайно опасался Брюнеля. Все, что он знал о нем, исключая инцидент с сингапурскими бумагами, подтверждало лишь одно: этот человек ни разу не проигрывал. Более того, он ни разу не был даже близок к проигрышу.

Верно, Модести и Уилли также еще ни разу не проигрывали своих сражений, но порой были на грани провала — потому что работали исключительно вдвоем, не привлекая наемных агентов, и в результате силы противника всегда превосходили их собственные.

Таррант печально смотрел на Модести: черные, цвета воронова крыла волосы, тонкий прямой нос с резко очерченными ноздрями, громадные глаза, цвет которых, в зависимости от освещения, менялся от сине-фиолетового до небесно-голубого, чувственный рот, длинная шея. Когда она забросила руки за голову, борта ее темно-синего блейзера слегка разошлись, и батистовая рубашка эффектно обтянула высокую полную грудь. Юбка с двумя глубокими разрезами позволяла Тарранту видеть ее ноги до самых трусиков. Несмотря на всю красоту и приятную для глаза форму, здесь не было ни малейшего намека на накачанные мышцы, хотя силе этих ног мог позавидовать любой профессиональный велосипедист.

И белые матерчатые туфельки на узкой ступне.

Таррант улыбнулся: Модести все время кажется, что у нее слишком крупная ступня, хотя для ее роста она скорее маловата.

Может быть, я последний раз любуюсь ею, подумал Таррант. Он знал ее искусство в бою и умение собраться в нужный момент, знал ее физическую и духовную силу, однако плоть, кровь и кости слишком уязвимы, их так легко уничтожить. И Брюнелю это может оказаться под силу.

Уилли повесил трубку.

— Дейв ждет нас к пятнадцати ноль-ноль.

Таррант встал.

— Мне остается только раскланяться, — грустно сказал он.

Модести вздрогнула, поднялась на ноги и улыбнулась ему.

— Я очень рада, что вы зашли просто, по-дружески. Насколько я понимаю, в этом деле у вас нет никаких профессиональных интересов? Похоже, вы балуете нас, сэр Джеральд.

— В сферу моих профессиональных интересов входят любые телодвижения Брюнеля. Мне лишь жаль, что я ничем не могу вам помочь.

— Но почему же! Вы могли бы одолжить мне карту? Ту, что мы недавно рассматривали.

— Карту Руанды? Да зачем она вам?

— Может так случиться, что к тому времени, когда мы доберемся до Пеллисоля, жены Новикова там уже не будет. Вполне возможно, Брюнель захватил ее или сделает это с минуты на минуту, но в любом случае допрашивать ее он там не станет. Они переправят ее в Руанду. Полагаю, для этих целей у него есть частный самолет.

— Ну а если и так, вы что же, собираетесь его преследовать?

— Не можем же мы повернуться и улететь домой!

Кончиком зонта Таррант водил по узору персидского ковра.

— Когда ты что-то решила, Модести, — проворчал он, — спорить бесполезно. Ну хорошо. Через час я пришлю тебе эту карту.

— Вы просто прелесть, сэр Джеральд!

— А Брюнель — нет. Запомни это.

Таррант повернулся к Пеннифезеру.

— Вы останетесь здесь, доктор? — осведомился он.

— Я? Упаси Бог! Я лечу с ними. Что мне взять с собой, Модести?

В гостиной воцарилась зловещая тишина.

— Джайлз, дорогой, ты останешься здесь… Я хочу сказать, что ты можешь пойти погулять или заняться чем-нибудь еще, но с нами ты не полетишь.

Пеннифезер растерянно поморгал глазами, затем вскочил, и, надувшись как индюк, двинулся на Модести.

— Но я должен лететь вместе с вами! — его голос звучал на удивление спокойно. — Я вам понадоблюсь!

— Прости, Джайлз, я не поняла. Для чего ты нам понадобишься?

Пеннифезер удивленно тряхнул головой.

— Неужели непонятно? Знаешь, дорогая, до тебя иногда так долго доходит… Мне показалось, вы собираетесь вплотную заняться Брюнелем, по крайней мере, говорите вы только о нем, но я-то думаю о жене несчастного Новикова. Что вы собираетесь делать, позвольте спросить? Войдете к ней в дом и скажете: «Хелло, миссис Новикова, один тип, который замучил вашего мужа, собирается захватить и вас. Но вы не волнуйтесь, мы вас защитим!» Вы думаете, она вам поверит?!

Все молча обдумывали его слова, пока наконец Уилли Гарвин не сказал:

— А он прав, Принцесса. Она русская перебежчица и будет подозревать каждого.

Таррант рассмеялся.

— Хотите знать мое мнение по поводу диагноза нашего доктора? — обратился он к Модести. — Я полностью согласен с ним. Новикова не поверит ни одному вашему слову, и вы не сможете использовать ее в своем плане. Но присутствие Пеннифезера здесь ничего не изменит: Новикова не поверит и ему.

Модести молчала, насмешливо глядя на Джайлза. В глазах ее читалось восхищение, с каким обычно опытный мастер наблюдает за первыми успехами своего ученика. И именно Джайлз ответил Тарранту:

— Вы неправы. Если я буду там, ситуация окажется совершенно иной. Она, должно быть, не сомневается, что ее муж погиб, в этом-то все и дело. Но когда он умирал, я был с ним. И когда я расскажу ей об этом, она поверит мне, — Джайлз повернулся к Модести. — Она обязательно поверит мне, Модести.

— Да, Джайлз. Ты совершенно прав, — Модести взглянула на Тарранта. — Ему неведомо коварство, сэр, это видно невооруженным глазом. Ему поверит любая женщина. Более того, она доверится ему, сэр. Можете положиться на мое слово: я женщина, и я это знаю наверняка.

Джайлз возмущенно выпятил грудь.

— Я отлично знаю, что такое коварство. Знаешь, каким я бываю иногда со своими пациентами?

— Я знаю, Джайлз, дорогой. Просто я не хотела льстить тебе при всех.

— Это другое дело. Что ж, давайте поторапливаться. Я беру свою медицинскую сумку. Беру? Ну да, конечно же. А что мне взять из одежды?

— Все, что ты обычно берешь с собой в дорогу, дорогой. Только оставь, пожалуйста, этот кошмарный свитер, ты выглядишь в нем, как пациент психиатрической лечебницы. Я понимаю, ты его очень любишь, но лучше надень спортивную куртку Уилли.

— Она еще больше. И совсем мне не идет. А если я подпояшу его твоим ремешком? Пойду попробую.

Модести сделала страшные глаза, но Джайлз уже побежал в спальню.

Таррант взял руку Модести и поднес ее к своим губам.

— Желаю вам всего хорошего, — улыбнулся он, — ты как-то попросила меня не спрашивать, что ты нашла в докторе Пеннифезере. Я промолчал. А теперь уже и спрашивать незачем. Он именно таков, каким ты недавно по ошибке назвала меня.

— А как я вас назвала?

— Просто прелесть.