Глава XVI

Толпа на Кёнигштрассе

Надо сказать, что проект, зародившийся в голове слуги мистера Рассендилла и воспламенивший дерзкий ум Запта, словно искра воспламеняет сухой хворост, приходил (правда, смутно) в голову и кое-кому из нас в Штрельзау. Мы не планировали его так хладнокровно, как Джеймс, и не хватались за него так энергично, как комендант Зенды, но я не раз думал о нем то с отчаянием, то с надеждой. Я знал, что он занимает мысли Берненштейна не меньше моих собственных, поскольку никто из нас не мог придумать ни одного рационального способа, с помощью которого живой король, о чьем присутствии в Штрельзау знало полгорода, мог бы испариться, а мертвый – занять его место. Казалось, это можно осуществить, только рассказав правду полностью или хотя бы частично, после чего все начнут сплетничать и строить догадки о Рудольфе Рассендилле и его отношениях с королевой. Сделать это означало бы подвергнуть королеву всем или почти всем опасностям, которые повлекла за собой потеря письма. Под влиянием непоколебимой уверенности Рудольфа мы все соглашались, что нужно вернуть письмо и навсегда заткнуть рот Руперту Гентцау, но для слухов и предположений все равно осталось бы достаточно материала. Поэтому, сознавая все трудности и весь нескончаемый риск, мы все же не выбрасывали из головы эту затею и намекали на нее друг другу – моя жена мне, я Берненштейну, а он, в свою очередь, мне – быстрыми взглядами и недосказанными фразами. За королеву я не могу ручаться. Мне казалось, что ее мысли целиком заняты надеждой на обещанный повторный визит мистера Рассендилла. Самому Рудольфу мы не осмеливались ничего говорить о роли, которой наделяло его наше воображение, – если ему предстояло играть ее, то по воле судьбы, о которой твердил Запт, а не в результате наших уговоров. Сейчас все его усилия были сосредоточены на задаче, которую ему предстояло выполнить в старом доме на Кёнигштрассе. Но мы сознавали, что даже смерть Руперта не обеспечит полностью сокрытие тайны. Ришенхайм, хотя и являлся сейчас нашим беспомощным пленником, был жив, и его нельзя было вечно держать в заключении. Бауэр, о чьем местопребывании мы ничего не знали, мог свободно говорить и действовать. Тем не менее мы не опасались никого, кроме Руперта, и не сомневались, что сможем от него избавиться. Ибо в моменты возбуждения и напряжения самые большие препятствия выглядят незначительными.

Просьба от имени короля вынудила большую часть толпы нехотя разойтись. Рудольф сел в одну из моих карет и, сам управляя лошадьми, поехал не к Кёнигштрассе, а в противоположную сторону. Очевидно, он хотел добраться к месту назначения кружным путем, не привлекая внимания. Карета королевы все еще стояла у моей двери, так как было решено, что она отправится во дворец и там будет ждать известий. Мы с женой должны были ее сопровождать, поэтому я подошел к ней и спросил, желает ли она выехать немедленно.

– Да, – ответила она, но внезапно спросила: – Где граф Люцау-Ришенхайм?

Я объяснил, что Берненштейн охраняет графа в комнате на задней стороне дома.

– Я хочу его видеть, – подумав, сказала королева. – Приведите его, но пусть при нашем разговоре никто не присутствует, кроме вас.

Хотя я не знал, каковы ее намерения, но не видел причин возражать, радуясь, что у нее появится возможность скоротать тревожное время. Поэтому я повиновался и привел Ришенхайма к королеве. Он следовал за мной медленно и нехотя – его неуравновешенный ум вновь прыгал от бесшабашности к отчаянию. Ришенхайм был бледен и напряжен – в присутствии королевы бравада, которую он демонстрировал перед Берненштейном, сменилась пристыженной угрюмостью. Он старательно избегал серьезного взгляда королевы.

Я удалился в дальний конец комнаты, но она была маленькая, и я мог слышать весь разговор. Мой револьвер был наготове на случай, если Ришенхайм предпримет попытку бегства. Но он был далек от этого. Присутствие Руперта внушало ему уверенность, но сейчас Ришенхайма снова охватила его природная нерешительность.

– Граф, – заговорила королева, знаком предложив ему сесть, – я хочу поговорить с вами, так как не желаю, чтобы дворянин вашего ранга слишком плохо думал о своей королеве. По воле неба моя тайна перестала быть таковой, следовательно, я могу говорить откровенно. Вы можете возразить, что стыд должен заставить меня молчать, но я постараюсь уменьшить свой позор в ваших глазах.

Ришенхайм устремил на нее недоуменный взгляд. Он ожидал упреков, а услышал извинения.

– Тем не менее, – продолжала королева, – это из-за меня король лежит мертвый, из-за меня, сам того не зная, пожертвовал жизнью его преданный слуга. Пока мы разговариваем, один дворянин, еще не слишком старый, чтобы не научиться благородству, может быть убит в ссоре из-за меня или убить того, кто мне дороже всего на свете. А вас, граф, мой грех побудил служить королю, навлекая на меня кару.

Ришенхайм смотрел в пол, нервно сжимая и разжимая кулаки. Я убрал руку с револьвера, понимая, что теперь нечего опасаться бегства.

– Не знаю, – снова заговорила королева почти мечтательным тоном, как будто обращаясь больше к самой себе, чем к Ришенхайму, или вовсе забыв о его присутствии, – с какой целью небо обрушило на меня такие несчастья. Возможно, я, занимающая более высокое положение, чем большинство женщин, должна подвергаться наиболее тяжким испытаниям, но я этих испытаний не выдержала. Все же, когда я сравниваю мои горести и мои искушения, мне кажется, что небесная работа не выполнена до конца – в моем сердце недостаточно смирения. Но на мне вина в пролитой крови, и теперь даже лицо моего возлюбленного я вижу сквозь алый туман. Если мне была дарована великая радость, то она запятнана кровью.

Королева сделала паузу, глядя на Ришенхайма, но он не произнес ни слова.

– Вы знали, как велик грех в моем сердце, если не в моих поступках, – продолжала она. – Вы полагали, граф, что этот грех не наказан, и решили добавить стыд к моим страданиям. Помогая вашему родственнику, вы думали, что служите чести короля. Таким образом, я побудила вас к действиям, которые не могли бы одобрить ни ваше сердце, ни ваша честь. Я благодарю Бога за то, что вы не пострадали более серьезно.

– Руперт убедил меня, – пробормотал Ришенхайм, не поднимая глаз. – Он говорил, что король будет очень благодарен и наградит меня… – Его голос замер.

– Знаю, – кивнула королева. – Но вы бы не слушали этих убеждений, если бы моя вина не ослепила вас.

Внезапно она повернулась ко мне и протянула руки со слезами на глазах:

– Но ведь ваша жена все знает и по-прежнему любит меня, Фриц.

– В противном случае она не была бы моей женой, – ответил я. – Мы не желаем лучшей доли, чем умереть за ваше величество.

– Она знает, но любит меня, – повторила королева, словно находя утешение в любви Хельги. Женщины всегда обращаются за поддержкой к другим женщинам и в то же время опасаются их. – Но Хельга не пишет писем.

Я мрачно улыбнулся. К счастью, Рудольф Рассендилл никогда не ухаживал за моей женой.

Королева встала.

– Ну, поедем во дворец.

Ришенхайм импульсивно шагнул к ней, и она повернулась к нему:

– Вы тоже поедете со мной, граф?

– Лейтенант фон Берненштейн присмотрит за… – начал я, но королева жестом велела мне умолкнуть.

– Вы поедете со мной? – снова спросила она.

– Мадам… – Он запнулся.

Королева ждала, и я тоже. Внезапно Ришенхайм опустился на одно колено, не решаясь поцеловать руку королевы. Она сама протянула ее ему и печально промолвила:

– Прощая, я могу получить прощение.

– Это был не я, – пробормотал Ришенхайм. – Руперт заставил меня, я не мог ему противиться.

– Вы поедете со мной во дворец? – в третий раз спросила королева, убрав руку, но улыбаясь.

Я рискнул вмешаться:

– Граф Люцау- Ришенхайм знает многое, что неизвестно большинству, мадам.

Королева повернулась ко мне с достоинством:

– Графу Люцау-Ришенхайму можно доверять. Мы не просим его действовать против своего кузена. Мы просим только о молчании.

– Да, но какие у нас гарантии?

– Его честное слово, граф.

Я знал, что, именуя меня графом, королева выражает свое недовольство, так как, если не считать официальных церемоний, она всегда называла меня Фрицем.

– Рассчитывать на его честное слово… – начал я.

– Он прав, – сказал Ришенхайм.

– Нет, он не прав, – с улыбкой возразила королева. – Граф сдержит слово, данное мне.

Ришенхайм посмотрел на нее, потом повернулся ко мне и тихо сказал:

– Клянусь Богом, я его сдержу, Тарленхайм. Я буду служить королеве, чем могу…

– Граф, – любезно промолвила королева, – вы облегчили бремя, лежащее у меня на душе, так как я больше не чувствую, что ваша честь запятнана из-за меня. Мы вместе отправимся во дворец.

Мне ничего не оставалось, как только довериться Ришенхайму.

– Тогда я посмотрю, готова ли карета, – сказал я.

– Да, идите, Фриц, – кивнула королева.

Но когда я проходил мимо нее, она остановила меня и шепнула:

– Покажите, что вы доверяете ему.

Я подошел к Ришенхайму и протянул ему руку, которую он крепко пожал.

Выйдя из комнаты, я обнаружил Берненштейна сидящим на скамье в холле. Лейтенант внимательно обследовал свой револьвер.

– Можете его спрятать, – сказал я, с трудом представляя, как он обменяется рукопожатием с Ришенхаймом. – Граф больше не пленник – теперь он один из нас.

– Черта с два! – крикнул Берненштейн, вскочив на ноги.

Я кратко рассказал ему, как королева превратила орудие Руперта в своего слугу.

– Полагаю, он сдержит слово, – добавил я, хотя охотно обошелся бы без его помощи.

Глаза лейтенанта блеснули, и я почувствовал, как дрожит его рука, которую он положил мне на плечо.

– Если Ришенхайм с нами, то остается только Бауэр, – шепнул он.

Я хорошо знал, что он имеет в виду. Исключая самого Руперта, Бауэр был единственным, кто, зная правду, угрожал плану, который с каждым устраненным препятствием казался все более привлекательным. Но я не смотрел на Берненштейна, боясь признаться даже взглядом, насколько мои мысли совпадают с его. Он был более дерзок или, если угодно, менее щепетилен.

– Если мы сможем заткнуть рот Бауэру… – продолжал лейтенант.

– Королева ожидает карету, – сердито прервал я.

– Ах да, карету, – сказал он так, что я был вынужден посмотреть ему прямо в глаза, он улыбнулся и продолжил: – Теперь только Бауэр!

– И Руперт, – мрачно напомнил я.

– О, Руперта можно считать мертвецом. – С этими словами Берненштейн вышел из холла и сообщил о том, что ее высочество уезжает вместе со слугами.

Хладнокровия у молодого лейтенанта было не меньше, чем у Рудольфа. Я не мог с ним соперничать.

Во дворец я ехал с королевой и моей женой – двое остальных следовали за нами в другой карете. Не знаю, о чем они говорили в дороге, но когда я к ним присоединился, Берненштейн был достаточно вежлив со своим спутником. В нашей карете в основном говорила Хельга – она заполнила пробелы в наших знаниях, сообщив, со слов Рудольфа, как он провел ночь в Штрельзау, и мы прибыли к месту назначения полностью информированными обо всех деталях. Королева говорила мало. Импульс, побудивший ее обратиться с призывом к Ришенхайму, казалось, иссяк, – она снова стала добычей страха и дурных предчувствий. Я понял это, когда она внезапно коснулась моей руки и прошептала:

– Сейчас он уже должен быть в том доме!

Наш путь не проходил мимо дома 19 по Кёнигштрассе, и мы подъехали ко дворцу без каких-либо новостей о нашем отсутствующем лидере (я называю его так, поскольку мы все, начиная с королевы, считали его таковым). Больше она не говорила о нем, но ее взгляд неотступно следовал за мной, словно моля о какой-то услуге. Берненштейн и раскаявшийся граф исчезли, но, зная, что они вместе, я не тревожился – лейтенант позаботится, чтобы его компаньон не замышлял измены. Но я сидел как на иголках в ожидании известий с Кёнигштрассе. Прошло два часа с тех пор, как Рудольф Рассендилл расстался с нами, но от него до сих пор не поступило ни слова. Королева держала за руку мою жену, а я сел в другом конце комнаты, думая, что они желают поговорить наедине, хотя обе молчали. Наконец я не выдержал и подошел к ним.

– Вы нуждаетесь в моем присутствии, мадам, или позволите мне ненадолго удалиться? – спросил я.

Королева слегка вздрогнула, как будто я неожиданно вторгся в ее мысли.

– Куда вы собираетесь пойти, Фриц?

– На Кёнигштрассе.

К моему удивлению, она встала и схватила меня за руку.

– Благослови вас Бог, Фриц! Вряд ли я смогла бы и дальше выносить это ожидание, но боялась просить вас отправиться туда. Идите, друг мой, и принесите мне новости о нем. О, Фриц, мне кажется, я снова вижу этот сон!

Моя жена смотрела на меня с улыбкой на дрожащих губах.

– Ты зайдешь в дом, Фриц? – спросила она.

– Нет, если не будет надобности, дорогая, – ответил я. Хельга поцеловала меня.

– Иди, если хочешь, – сказала она и попыталась улыбнуться королеве, как будто сама посылала меня с рискованной миссией.

– Я бы могла быть такой женой, Фриц, – прошептала королева.

Мне было нечего сказать. В беспомощной отваге женщин есть нечто обескураживающее меня. Мы работаем и сражаемся, а они сидят и ждут. Теперь я понимаю, что это гораздо труднее.

Я переоделся в штатское и положил в карман револьвер. Потом я вышел из дворца и направился пешком к Кёнигштрассе.

Полдень давно миновал, но многие обедали, и улицы не были переполнены. Меня узнали не более двух-трех человек. Нигде не было никаких признаков волнения, и знамена по-прежнему развевались на флагштоках. Запт хранил свою тайну – жители Штрельзау все еще думали, что их король жив и находится среди них. Я боялся, что прибытие Рудольфа могли заметить, и ожидал увидеть возле дома толпу. Но когда я добрался туда, там было не больше десяти – двенадцати праздношатающихся. Я тоже начал шагать взад-вперед с беспечным видом.

Однако вскоре произошли изменения. Рабочие и служащие, закончив обед, стали выходить из домов и ресторанов. Зеваки возле дома 19 обращались к некоторым из них. Многие отвечали: «В самом деле?», качали головой, улыбались и шли дальше – у них не было времени глазеть на короля. Но некоторые оставались ждать, куря сигары, сигареты и трубки, болтая друг с другом и посматривая на часы. Постепенно толпа увеличилась до пары сотен. Я прекратил ходьбу, так как тротуар был переполнен, и стал держаться на краю толпы, покуривая сигару. Внезапно я ощутил на плече чью-то руку. Повернувшись, я увидел Берненштейна в мундире. Рядом с ним стоял Ришенхайм.

– Значит, вы тоже здесь? – сказал я. – Ну, вроде бы пока ничего не происходит.

Дом 19 не подавал признаков жизни. Ставни и дверь были закрыты – лавка сегодня не работала.

Берненштейн с улыбкой кивнул. Его спутник не обратил внимания на мои слова – он явно пребывал в состоянии крайнего возбуждения, не сводя глаз с двери дома. Я собирался обратиться к нему, когда мой взгляд привлекла чья-то голова, мелькающая в толпе зевак.

На голове этой красовалась надвинутая на лоб широкополая коричневая шляпа, из-под которой виднелась белая повязка. Лица я не видел, но череп в форме пули показался мне знакомым. Я не сомневался, что человек с повязкой – Бауэр. Ничего не сказав Берненштейну, я начал потихоньку двигаться вдоль края толпы. Я слышал, как кто-то говорил, что это чепуха, что короля здесь нет, да и что ему делать в таком доме? Один из зевак ответил, что понятия не имеет, зачем королю туда приходить, но он видел, как король или его двойник вошел в дом и пока оттуда не выходил. Я жалел, что не могу назвать себя и убедить их разойтись, но мое присутствие могло послужить дополнительным указанием на то, что король находится в доме. Поэтому я держался с краю и незаметно подбирался к забинтованной голове. Очевидно, травма Бауэра не была настолько серьезной, чтобы помешать ему покинуть лечебницу, куда его поместила полиция. Теперь он пришел, как и я, ждать исхода визита Рудольфа в дом на Кёнигштрассе.

Бауэр не видел меня, поскольку смотрел на дом 19 так же внимательно, как Ришенхайм. Я не мог забыть слов Берненштейна о том, что теперь остался только Бауэр. Если бы нам удалось обезвредить его, исчезли бы все препятствия к осуществлению плана, о котором думали мы все.

Бауэр продолжал смотреть на дом. Я осторожно подкрался к нему сзади. Его правая рука была в кармане брюк, оставляя пространство между сгибом локтя и телом. Я просунул туда левую руку и согнул ее. Бауэр повернулся и увидел меня.

– Мы снова встретились, Бауэр, – сказал я.

Какой-то момент он тупо на меня глазел.

– Вы тоже надеетесь увидеть короля? – продолжал я.

Бауэр начал приходить в себя. Его рот расплылся в хитрой улыбке.

– Короля? – переспросил он.

– Ведь он в Штрельзау, не так ли? Кто повредил вам голову?

Бауэр тщетно попытался освободить руку.

– Где мой чемодан? – осведомился я.

Не знаю, что бы он ответил, так как в этот момент в доме послышался шум. Казалось, кто-то бежит к двери. Затем визгливый женский голос начал браниться. Ему ответил другой, сердитый крик молодой девушки. Отпустив Бауэра, я поспешил к дому.

Обернувшись, я увидел, что перевязанная голова быстро удаляется. У меня не было времени следить за ним, так как я увидел двух мужчин, пробирающихся сквозь толпу, не обращая внимания на упреки и брань. Это были лейтенант и Ришенхайм. Без колебаний я последовал их примеру. Люди неохотно или испуганно расступались перед нами. Мы втроем уже были в первом ряду толпы, когда дверь открылась и из дома выбежала девушка. Ее волосы были растрепаны, лицо бледно, а взгляд полон тревоги. Она остановилась на пороге, глядя на толпу, которая, словно по волшебству, увеличилась втрое, и, едва сознавая, что делает, громко закричала:

– Помогите! Король! Король!