Глава XIV

Ночь вне замка

Мирные жители Руритании очень бы удивились, услыхав предыдущий разговор; если верить официальным сообщениям, я был опасно и серьезно ранен ударом копья во время охоты. По моему желанию, бюллетени сообщали о моем серьезном положении, из чего произошли три следствия: во-первых, я обидел весь медицинский факультет в Штрельзау, отказавшись пригласить врачей, исключая одного, очень молодого человека, приятеля Фрица, которому можно было довериться; во-вторых, я получил донесение от маршала Штракенца, что ни мои, ни его распоряжения не оказывают никакого действия, и что принцесса Флавия выезжает в Траленхайм под его охраной (при этом известии я почувствовал прилив гордости и счастья); и, в-третьих, брат мой, герцог Штрельзауский, хотя и прекрасно знал, что было причиной моей болезни, поверил, читая бюллетени и видя мое бездействие, что я действительно болен и что моя жизнь в опасности.

Все это я узнал от Иоганна, которому мне пришлось довериться и отослать в Зенду; там Руперт Гентцау приказал его выпороть за то, что он осмелился позорить нравы замка, оставаясь всю ночь в отсутствии, в погоне за любовными похождениями. Иоганн затаил по поводу этого наказания сильнейшую злобу против Руперта; а то, что герцог одобрил распоряжения своего любимца, привязало ко мне Иоганна более, чем все мои обещания.

Говорить о приезде Флавии я не в силах. Ее радость видеть меня на ногах, здоровым, а не борющимся со смертью, до сих пор мерещится мне; ее упреки в том, что я ей не доверился, могут служить мне извинением в тех средствах, которые я употребил, чтобы успокоить ее. Но истина, видеть ее снова рядом с собой, была подобно райскому видению для мрачной души грешника; я радовался, что мог провести с нею два дня. После этих двух дней герцог Штрельзауский назначил большую охоту.

Время борьбы приближалось. После долгих совещаний Запт и я решили, что надо действовать смело, и наше решение подкрепилось словами Иоганна, что король все хирел, бледнел и хворал, и что здоровье его, видимо, страдало от тесного заключения. Мне кажется, что для всякого человека, будь он даже король, лучше умереть скоро от меча или пули, чем тянуть ненужную жизнь в темнице. Это только поддержало наше решение действовать быстро в интересах короля; с моей же точки зрения, это становилось все более и более необходимым. Штракенц напоминал мне, что следует поторопиться со свадьбой, а мои собственные желания поддерживали его мнение с такой силой, что я боялся за себя самого. Теперь я не думаю, что решился бы на такой низкий поступок; но я мог бы сбежать, а мое бегство погубило бы все дело. Я не святой (спросите у моей невестки), и могло случиться еще худшее!

Одним из самых странных событий в истории какой-либо страны является отчаянная борьба между братом короля и заменяющим короля, в не нарушенное ничем мирное время, в соседстве спокойного, ни о чем не знающего города, под личиной дружбы, за особу и жизнь короля. Таково было положение между Зендой и Тарленхаймом. Вспоминая о том времени, мне самому кажется, что я был не вполне нормальным. Впоследствии Запт рассказывал мне, что я не допускал вмешательства и не слушал возражений; и если Руританией когда-либо управлял деспот, то этим деспотом был я. Куда бы я ни оглянулся, ничто не могло облегчить или усладить мою жизнь, и я стал смотреть на нее, как на старую ненужную перчатку. Вначале друзья мои старались охранить, сберечь меня, убедить не рисковать собою, но, видя мое нервное возбуждение, они решили, что надо довериться судьбе, и что мешать мне в моей борьбе с Майклом… невозможно.

В следующий вечер было уже поздно, когда я встал из-за обеденного стола, за которым Флавия сидела рядом со мной, и отвел ее до дверей ее апартаментов. Тут, поцеловав ее руку, я пожелал ей приятных снов. После этого я переоделся и вышел. Меня ждали Запт и Фриц с шестью товарищами и лошадьми. У Запта через седло был перекинут пучок веревок, и оба, он и Фриц, были хорошо вооружены. Со мной была короткая, крепкая дубинка и длинный нож. Описав крюк, мы миновали город и, после часовой езды, стали медленно подыматься на гору, ведущую к Зендскому замку. Ночь была темная и очень бурная, порывы ветра и потоки дождя встретили нас при подъеме, а кругом трещали и стонали большие деревья. Достигнув возвышения в четверти мили от замка, мы приказали нашим шести спутникам скрыться с лошадьми за кустами. У Запта был свисток, и они могли подоспеть к нам на помощь через несколько минут, в случае необходимости; до сих пор мы не встретили живой души. Я надеялся, что Майкл не принял никаких предосторожностей, думая, что я все еще лежу больным. Как бы там ни было, мы достигли вершины горы без помехи и очутились на краю рва, в котором протекала быстрая речка, отделявшая дорогу от старого замка.

На берегу рва росло дерево, и Запт молчаливо и быстро стал привязывать веревку к нему. Я стащил сапоги, выпил глоток водки из фляжки, освободил из ножен нож и взял палку в зубы. После этого я пожал руки своим друзьям, не обращая внимания на умоляющий взгляд Фрица, и ухватился за веревку. Я хотел поближе посмотреть на лестницу Иакова.

Тихонько я спустился в воду. Несмотря на бурную ночь, день был ясный и теплый, и вода не была холодна. Я бесшумно поплыл мимо огромных стен, мрачно смотревших на меня. Я мог видеть только шага на три перед собой, поэтому надеялся, что и меня нельзя видеть, пока я пробирался у подножия сырого, покрытого мхом здания. По другой стороне, из новой части замка виднелся свет, и от времени до времени слышался смех и веселые восклицания. Мне казалось, что я узнаю звенящий голос Руперта Гентцау, и я воображал его разрумянившимся от вина. Вспомнив о предстоящем деле, я остановился отдохнуть. Если описания Иоганна верны, я находился недалеко от окна тюрьмы. Я снова поплыл очень медленно, предо мной из темноты появилась какая-то тень. Это и была труба, идущая, изгибаясь, от окна к воде; видимая часть трубы была футов около четырех; в диаметре она была толщиной с двух человек. Я хотел приблизиться к ней, когда увидел еще тень, и сердце мое замерло. Нос лодки выступал по другую сторону трубы и, напряженно прислушиваясь, я услыхал легкое движение – как бы движение человека, передвигающегося на месте. Кто был человек, который стерег изобретение Майкла? Спал ли он или нет? Я ощупал нож и стал ногой искать дна; я легко нашел его. Фундамент замка выступал в этом месте и образовывал как бы откос; я встал на него, вода доходила мне до плеч. Потом я нагнулся и стал глядеть в темноту из-под трубы, в том месте, где она, изгибаясь, оставляла просвет.

В лодке сидел человек. Около него лежало ружье – я видел блеск ствола. Часовой сидел очень тихо. Я прислушался: он дышал тяжело, равномерно, однообразно. Он спал! Встав на колени на откосе, я прополз под трубой, пока не очутился шагах в двух от него. Это был человек сильный; я узнал в нем Макса Хольфа, брата Иоганна. Рука моя направилась к поясу, и я вытащил нож. Из всех преступлений, совершенных мою, мне неприятнее всего вспоминать об этом, и не хочу даже и думать, было ли то поступком человека честного или изменника. Я подумал: «Я веду войну, от которой зависит жизнь короля». Я выполз из-под трубы и встал около лодки, которая была привязана к откосу. Удерживая дыхание, я наметил место и поднял руку. Макс пошевелился. Он открыл глаза широко-широко. Он с ужасом смотрел мне в лицо и ухватился за ружье. Я сильно ударил ножом. В это время с противоположного берега раздалась любовная песня, исполняемая хором.

Оставив его на месте осунувшейся, безжизненной массой, я вернулся к лестнице Иакова. Время было дорого. Может быть, дежурство этого человека кончилось, и должен явиться другой. Опираясь о трубу, я осмотрел ее, от края, которым она касалась воды, до самой верхней точки, где она, по-видимому, выходила из стены. В ней не было ни отверстия, ни щели. Я опустился на колени и стал осматривать нижнюю половину.

Мое дыхание ускорилось от волнения, потому что в этой нижней половине, где труба прикасалась к стене, виднелся луч света! Этот свет исходил, вероятно, из комнаты короля! Я уцепился плечом в трубу и напряг все свои силы. Щель увеличилась немного, и я поспешно опустил трубу; я вполне убедился, что снизу труба не была укреплена в стену. Вдруг я услыхал голос – жесткий, скрипучий голос:

– Если, государь, вы более не желаете, чтобы я оставался, я предоставлю вам отдыхать; но раньше я должен укрепить эти маленькие украшения.

Говорил Детчард, я узнал его английский выговор.

– Не прикажете ли чего-нибудь на прощанье, государь?

Затем раздался голос короля. Я узнал и этот голос, хотя он звучал слабо и глухо – не похожий на веселый голос, слышанный мною на лесной просеке.

– Попросите моего брата убить меня, – сказал король. – Я умираю медленной смертью!

– Пока герцог не желает вашей смерти, государь, – засмеялся Детчард, – когда же он пожелает – вот ваша дорога на небо!

Король отвечал:

– Пусть будет так! А теперь, если вам это разрешается, прошу вас оставить меня.

– Да приснится вам рай! – сказал негодяй.

Свет исчез. Я услыхал, как засунули засов на двери, а потом расслышал рыдания короля. Он был один. Кто посмеет осудить его?

Я не решился заговорить с ним. Риск быть услышанным другими был слишком велик. В эту ночь я не смел действовать дольше; теперь мне предстояло уйти отсюда и увезти с собой труп убитого человека. Оставить его на месте было немыслимо. Я отвязал лодку и сел в нее. Ветер превратился в шквал и благодаря этому удары весел не могли быть слышны. Я быстро стал грести к месту, где ждали меня друзья. Едва достиг я цели, как за мной, на другом берегу рва, раздался громкий свист.

– Эй, Макс! – кричал кто-то.

Я позвал Запта вполголоса. Ко мне спустилась веревка. Я обвязал ею труп и сам поднялся по ней.

– Позовите свистком наших людей, – прошептал я, – и втащите веревку. Главное, не разговаривайте!

Труп был поднят. В ту минуту, как он достиг берега, три человека верхами появились из ворот замка. Мы их видели, хотя они нас не заметили. Но наши люди, громко разговаривая, подходили к нам.

– Черт побери, как темно! – вскричал звенящий голос.

Это был Руперт.

Через минуту раздались выстрелы. Наши люди встретились с ними. Я бегом кинулся к ним, за мной последовали Запт и Фриц.

– Коли, коли! – опять закричал Руперт, и следующий за этим громкий стон доказал, что он пустил в ход оружие.

– Я погиб, Руперт! – вскричал другой голос: – Их два на одного. Спасайся!

Я продолжал бежать, держа палку в руке. Внезапно ко мне навстречу появилась лошадь. На ней сидел человек, низко склонившийся на ее плечо.

– Неужели и ты ранен, Крафштейн? – спросил он.

Ответа не последовало…

Я кинулся к голове лошади. На ней сидел Руперт Гентцау.

– Наконец! – вскричал я.

Казалось, он в нашей власти. У него в руке была шпага. Наши друзья были близко, к нам бежали Запт и Фриц. Я подоспел раньше; если же они отойдут на пистолетный выстрел, ему придется сдаться или умереть.

– Наконец! – вскричал я.

– А, это комедиант! – воскликнул он, ударяя по моей палке. Он ее рассек надвое; а я, видя свое безвыходное положение (хотя признаюсь, что краснею), пустился наутек. Но в Руперте Гентцау сидел сам черт; он всадил шпоры в коня, и я, повернувшись назад, увидел, как он марш-маршем подскакал к обрыву и прыгнул в воду, пока выстрелы моих спутников осыпали его градом пуль. Будь хоть слабый свет луны, мы бы пронзили его пулями; но благодаря темноте он достиг угла замка и исчез за ним.

– Черт бы его взял! – прохрипел Запт.

– Жаль, что он негодяй! – сказал я.

– Кого мы подстрелили?

Подстрелили мы Лауэнграма и Крафштейна; они лежали мертвыми; так как скрываться после этого было невозможно, мы кинули их вместе с Максом в ров; потом тесной кучкой стали спускаться с горы. Среди нас мы везли тела трех храбрых друзей. Так вернулись мы домой, полные грусти по убитым товарищам, беспокойства о судьбе короля и обиды за новую шутку, сыгранную над нами Рупертом.

Что касается меня, то я был сердит и огорчен, что не пришлось убить врага в открытом бою, а только заколол спящего негодяя; кроме того, меня коробило название комедианта, данное мне Рупертом.