Глава XXXI

Странное признание

«…Я, Джейбез Кляйн, пишу это признание в тюремной камере по собственной воле и безо всякого принуждения, отчасти потому, что против меня в деле Рена собраны веские улики, а отчасти потому, что хочу снять все обвинения со своей дочери Лидии.

…Она совершенно невиновна и ничего не знала о том, что смерть ее мужа была подстроена, а сам он помещен в приватную психиатрическую лечебницу, и на основании данного признания – каковое возложит вину на тех, кто ее заслуживает, – я требую ее немедленного освобождения. Будет несправедливо, если она пострадает, поскольку все дело спланировали и осуществили мы вдвоем с Ферручи. Что ж, Ферручи наказал себя сам, а вскоре правосудие покарает и меня, так что будет вполне справедливо, если Лидию оправдают по всем пунктам. При этом условии я и намерен дать подробные письменные показания о том, как мы задумали и осуществили наш план. Теперь, когда граф Ферручи мертв, это признание не причинит вреда никому, кроме меня самого, зато поможет освободить Лидию. Итак, я начинаю свою исповедь.

…Я всегда был неудачником, и жизнь моя заканчивается столь же несчастливо, как и началась. Я родился в Лондоне более пятидесяти лет тому в трущобах Уайтчепела. Родители мои были горькими пьяницами и грешили развратом, посему не следует удивляться, что и мой образ жизни был далек от праведного. В раннем детстве – если его можно назвать таковым – мне приходилось регулярно сносить побои и муки голода, меня приучили попрошайничать, заставляли воровать, я не слышал в свой адрес доброго слова. И потому нет ничего удивительного в том, что я вырос бессердечным и жестоким. Как говорят, яблоко от яблони недалеко падает.

…Из этой бездонной пропасти грехопадения меня вытащил один филантроп, который дал мне еду, одежду и образование. С его помощью я мог бы начать достойную жизнь, но она не привлекала меня. Ранние годы наложили на меня слишком суровый отпечаток, посему через год или два вынужденной добродетельной жизни я сбежал. Корабль, на который я незаметно пробрался, направлялся в Америку. Когда меня обнаружили в трюме, мы были уже в открытом океане, и экипажу ничего не оставалось, как доставить меня в Штаты. Тем не менее, чтобы отработать проезд, я стал юнгой при жестоком капитане, вновь сполна хлебнув горестей раннего детства – побоев, проклятий и голода. Когда корабль прибыл в Нью-Йорк, меня бесцеремонно вышвырнули на берег. Я остался один, без гроша в кармане и каких-либо знакомых.

…Я не намерен подробно описывать свои злоключения, поскольку не вижу в этом смысла, да они и не интересны никому, кроме меня самого; особенно если учесть, что целью данного признания является рассказ о злодеянии против Рена и постигшей нас неудаче в его осуществлении, поэтому не стану подробно останавливаться на своей юности. Короче говоря, сначала я был разносчиком газет, потом репортером; затем я отправился на Запад и попытал удачи в Сан-Франциско, а потом в Техасе, но все мои начинания заканчивались крахом и я лишь становился беднее и впадал во все большее отчаяние. В Новом Орлеане я наладил было выпуск газеты и некоторое время процветал, женившись на дочери владельца гостиницы, и даже был счастлив, правда, недолго.

…Потом началась Гражданская война, и я разорился. Жена моя умерла, оставив меня с дочерью на руках, которую я назвал Лидией в ее честь, но вскоре умерла и она и я остался совсем один. После войны у меня вновь был недолгий период процветания, и я женился на женщине с деньгами. Но она также умерла, родив мне дочь, которую я тоже назвал Лидией в память о первой жене. Она была единственной женщиной, которую я любил по-настоящему. Маленькую Лидию я отдал в католическую школу при женском монастыре, дабы она получила там образование, на что потратил деньги, оставленные мне второй женой. Затем я снова взялся зарабатывать себе состояние. Нечего и говорить, что мне опять не повезло.

…В моей жизни сменяли друг друга периоды отчаяния и процветания, надежды и страхов. То я был богат, то разорялся. Судьба же – или иное злое божество – безжалостно пинала меня, то возвышая, то сбрасывая вниз, и спустя много лет я достиг относительного благополучия – с доходом, если перевести на английские деньги, около пятисот фунтов в год. С этим я и вернулся в Вашингтон, чтобы разыскать Лидию, которая выросла, превратившись в красивую умную девушку. Ее красота навела меня на мысль о том, что я могу удачно выдать ее замуж в Европе как американку с богатым приданым. Мы отправились в Европу, где после долгих лет странствий осели в пансионате Доницетти во Флоренции. Лидия вызывала всеобщее восхищение своими умом и красотой, и за ней стали ухаживать охотники за приданым. Но, не считая десяти фунтов в неделю, которые мы старались расходовать как можно экономнее, больше у нас не было ни пенни.

…Во Флоренции мы познакомились с Реном и его дочерью, которые тоже поселились в нашем пансионе. Он был тихим и безобидным пожилым джентльменом немного не в себе, что, по словам его дочери, стало результатом чрезмерного умственного перенапряжения. Но, как я вскоре выяснил, слабоумие его развилось вследствие пристрастия к морфию и другим наркотикам. Дочь ни на минуту не оставляла его одного, и, не имея собственной воли вследствие слабости рассудка, он покорно повиновался ей во всем. До меня дошли слухи, будто Рен богат и у него есть роскошное поместье; тогда я намекнул Лидии, что, раз нам не удается подыскать ей молодого супруга, будет неплохо, если она выйдет замуж за пожилого богача. К тому времени Лидия влюбилась и едва не обручилась с графом Эрколе Ферручи, бедным итальянским дворянином, который ухаживал за моей дочкой не столько из-за ее красоты, сколько из-за предполагаемого богатства. Когда я предложил Лидии выйти замуж за Рена, поначалу она наотрез отказалась даже думать о подобной возможности; но потом, видя, что он стар и слаб здоровьем, сочла, что было бы совсем недурно унаследовать его деньги как супруга, после чего, уже став вдовой, выйти замуж за Ферручи. Полагаю, что подчеркнутая неприязнь, которую демонстрировала нам обоим Диана, – хотя я должен сказать, что Лидию она ненавидела куда сильнее меня, – лишь подтолкнула мою дочь принять предложение Рена. В конце концов Лидия разорвала помолвку с Ферручи, отчего тот пришел в бешенство, и вышла замуж за Марка Рена во Флоренции.

…После свадьбы пожилой джентльмен, который, надо сказать, одно время был без ума от Лидии, составил завещание, в котором отписал ей страховые выплаты в сумме двадцать тысяч фунтов, но дом возле Бата вместе со всей землей оставил Диане. Должен заметить, что в этом вопросе Лидия повела себя чрезвычайно достойно, поскольку могла рассчитывать сразу и на деньги, и на землю, но она довольствовалась завещанной суммой и не стала лишать Диану Рен того, что принадлежало той по праву рождения. Тем не менее Диана возненавидела ее и ненавидит по-прежнему, но я спрашиваю каждого, кто читает это признание, разве моя Лидди – не лучшая из обеих? Кто посмеет утверждать, что такая славная девочка виновна в преступлениях, в которых ее обвиняют?

…В общем, церемония бракосочетания состоялась должным образом, и мы все отправились в Бервин-Манор. Здесь дела пошли хуже. Старый Рен вновь подсел на морфий, и ничто не могло его остановить. Лидия и Диана постоянно ссорились и обе желали выжить соперницу из дома. Я пытался сохранить мир и винил Лидди, которая, следует признать, совсем не похожа на святую, в том, как она обращалась с Дианой. А вот с мисс Рен я прекрасно нашел общий язык и как мог старался облегчить ее участь, но в конце концов неприязнь между ней и Лидией стала настолько острой, что Диана покинула отчий дом и отправилась в Австралию погостить у родственников.

…Итак, мы с Лидией и старым Реном остались одни, и я уже начал думать, что все образуется. Так бы оно и вышло, если бы Лидия все не испортила, пригласив Ферручи в гости. Она ничего не желала слушать и, хотя я просил, умолял и приказывал ей не пускать в дом столь опасного человека, она настояла на своем. Несмотря на мои протесты и возражения ее супруга, граф Ферручи приехал и поселился у нас.

…Стоило ему переступить порог, как неприятности обрушились на нас одна за другой. Рен начал ревновать и, окончательно утратив разум под воздействием наркотиков, часто угрожал Лидии насилием, отчего она обратилась ко мне за защитой. Я поговорил с Реном, но он в ответ оскорбил меня, желая, в свою очередь, выжить из дома, но я остался ради Лидии. Потом к нам пожаловала некая мисс Тайлер и, влюбившись в графа Ферручи, стала ревновать его к Лидии и настраивать против нас Рена. В конце концов, после нескольких отвратительных сцен, в которых старик вел себя как сумасшедший, коим и был на самом деле, он ушел из дома, и никто из нас не знал куда. Тогда Лидия в последний раз видела своего мужа.

…После этих злополучных событий я настоял на том, чтобы граф Ферручи покинул дом; это касалось и мисс Тайлер. Оба они повиновались, но время от времени наносили Лидии визит. Мы попытались разыскать Рена, но безуспешно, поскольку он как в воду канул. Я видел, что Ферручи любит Лидию, а она его, но никто из них ни разу не намекнул на возможную свадьбу в будущем, когда Рен умрет. Не хочу сказать, что Лидия была Рену любящей женой, но он обращался с ней столь гадко, что не мог рассчитывать на что-либо иное, и, пожалуй, следует признать, что во всем этом виноват был я, заставив Лидию выйти замуж за Рена, хотя она любила Ферручи. Но ведь я поступил так из лучших побуждений, чтобы у моей девочки наконец-то появились деньги; а если все вышло только к худшему, то всему виной моя безмерная любовь к своему единственному ребенку. Все, что я делал, было только ради Лидии; все, что предпринимал Ферручи, тоже было ради блага Лидии, поскольку он искренне любил ее. Но я клянусь, что Лидия ни сном ни духом не ведала о том, что оба мы совершили, дабы обеспечить ее счастье. Что ж, Ферручи мертв, я сижу в тюрьме, так что мы сполна заплатили за свои злодеяния.

…Мысль избавиться от Рена не приходила мне в голову до тех пор, пока однажды Ферручи не отвел меня в сторонку и не сообщил, что обнаружил Рена в Солсбери. Он утверждал, что старик по-прежнему принимает морфий, но, несмотря на это, здоровье его оставалось настолько крепким, что он мог преспокойно прожить еще долгие годы. Граф сказал, что любит Лидию больше жизни и хочет жениться на ней, если только удастся убрать с дороги Рена. Я сразу же воспротивился мысли об убийстве, поскольку даже не представлял подобное решение проблемы, но Ферручи отрицал, что хочет причинить тому вред. Он рассчитывал упечь старика в психиатрическую лечебницу, а когда я спросил у него, каким образом после этого он рассчитывает жениться на Лидии, он предложил заменить Рена больным и умирающим человеком. План – полностью составленный графом – заключался в следующем.

…Ферручи рассказал мне, что в каком-то заштатном лондонском театре видел актера по имени Клиэр, невероятно похожего на Рена, за исключением шрама на щеке и еще того, что тот носил усы, тогда как Рен всегда ходил чисто выбритым. Граф познакомился и с самим актером, которого звали Майкл Клиэр, и с его женой. Они оказались сущими бедняками, не обремененными муками совести, посему Ферручи не составило труда заручиться согласием обоих на участие в своем плане. За некоторую сумму (получить которую миссис Клиэр должна была после того, как муж ее умрет, а граф, женившись на Лидии, вступит во владение страховыми выплатами), Клиэр согласился сбрить усы и сыграть роль Рена. Ферручи, в некотором роде химик, с помощью какой-то кислоты сотворил на щеке у Клиэра шрам, похожий на тот, что был у Рена, и теперь актер как две капли воды походил на моего зятя, если не считать того, что у него не было еще и мизинца.

…Ферручи хотел, чтобы я стал соучастником этого преступления и наблюдал за тем, как Клиэр играет роль Рена, в то время как сам бы он присматривал за настоящим Реном, коего предполагалось поселить в доме миссис Клиэр в Бейсуотере и выдать за ее мужа. Миссис Клиэр интересовали исключительно деньги, поскольку супруг настолько прискучил ей своим пьянством, что ей уже не было дела до того, жив он или мертв. Клиэр, в свою очередь, сознавая, что жить ему осталось недолго, был готов сыграть роль Рена при условии, что у него будет вдоволь еды и питья и что жить он сможет в роскоши и безделье. Его пожелания в этом вопросе обошлись нам в кругленькую сумму, поскольку он всегда покупал себе только самое лучшее.

…Я сказал, что дам согласие только после того, как повидаю Рена, поэтому, когда Ферручи привез его из Солсбери, где тот скрывался, в Лондон, я встретился и поговорил с ним. Он настолько отупел от наркотиков, что едва узнал меня. Итак, понимая, что мою Лидию не ждет ничего хорошего, если она и дальше будет привязана к такому супругу, я решил, что помогу Ферручи – при том условии, разумеется, что Рену будет обеспечен достойный уход. Мы сошлись на том, что, когда Клиэр умрет и будет опознан как Рен, старика поместят в психиатрическую лечебницу, где ему – уверен, что со мной в этом согласится кто угодно, – было самое место.

…Договорившись об этом, я принялся подыскивать дом в уединенной части города, в котором Клиэр – под именем Бервина – должен был жить до тех пор, пока не умрет в образе Рена. Я не желал заниматься этим в своем настоящем обличье, чтобы меня не узнали, если вдруг возникнут какие-либо проблемы со страховыми выплатами. Чтобы окончательно запутать дело, я загримировался под настоящего Рена. Разумеется, Клиэр изображал Рена таким, каким его в последний раз видела Лидия, то есть чисто выбритым и аккуратно одетым. Но теперешний Рен опустился настолько, что отрастил длинную седую бороду и стал носить черную скуфейку, чтобы скрыть лысину, недавно появившуюся у него. И потому я загримировался соответственно и отправился в Пимлико под именем Рента».