Глава 8

Эллсуорт Макфарленд научил своих сыновей ценить каждый доллар. Если кому-то из них нужны были деньги на карманные расходы, он должен был их заработать. Вся разница заключалась в том, что Уильям заработанные деньги берег, а Джек, который всегда стремился приобрести больше, чем у него было, пристрастился к карточной игре. В результате он все время ходил в долгах и постоянно у кого-нибудь занимал деньги – главным образом у младшего брата. Это вовсе не означало, что Джек был глуп или безрассуден. Совсем наоборот, он был очень умен и быстро соображал. Карточная игра научила его исподволь влиять на партнеров, вынуждая их сделать нужный ему ход, и Джек с удовольствием пользовался этим своим умением и в повседневной жизни.

Летом братья обычно работали кассирами в отцовском банке. Когда сначала Джек, а год спустя и Уильям перешли в последний класс, Эллсуорт сделал их младшими кредитными инспекторами, так что, едва закончив школу, братья знали о банковском бизнесе едва ли не больше, чем их преподаватели в Университете Джорджии, куда оба также поступили с годовым интервалом. В университете братья изучали экономику, управление и бизнес и благодарили Господа всеблагого за то, что Он создал бухгалтерский учет. После университета Джек и Уильям обзавелись женами и продолжили работать в банке вместе с отцом.

А потом был торнадо 1979 года.

Брансуик расположен вдалеке от магистральных океанских маршрутов, по которым обычно перемещаются харрикейны и ураганы, но он не защищен от свирепых июльских гроз и торнадо, налетающих из глубины континента. Торнадо срывают крыши, поднимают в небо сараи, ломают, как спички, столетние деревья – и иногда ломают человеческие жизни.

Так случилось в один из летних дней указанного года, когда примерно в три часа пополудни Эллсуорт, утомившись от жары и работы, оставил банк на попечении сыновей, а сам отправился домой, чтобы выкурить сигару, прокатиться верхом по Суте на своем любимце Большом Буббе, а потом поужинать со своим адвокатом. Ему сравнялось уже семьдесят пять, но лишь сравнительно недавно Эллсуорт начал понимать, что жизнь – это не только труд от зари до зари и что даже в этом возрасте она может быть простой и приятной, наполненной мелкими радостями и удовольствиями. Главное, его состояние было в надежных руках, а все остальное не слишком его заботило.

В половине седьмого вечера кассиры подбили баланс за прошедший день и разошлись, предоставив братьям закрыть главное хранилище и выключить свет. В этом не было ничего необычного – подобное происходило регулярно, и отсутствие самого Эллсуорта никого не удивляло.

На двери хранилища были хорошо видны следы трех попыток ограбления. В одном случае преступники воспользовались динамитом, во втором – слесарными инструментами (в том числе кувалдой), в третьем – все теми же инструментами и бульдозером. Все три попытки оказались безуспешными. На работу банка они никак не повлияли, если не считать того, что Эллсуорт распорядился снести стену, ранее скрывавшую вход в хранилище от взглядов клиентов. Каждый, кто заходил в банк, говорил он в ответ на недоуменные вопросы, должен своими глазами видеть, что здесь его деньгам ничто не угрожает. Слегка поцарапанная бронированная плита действительно служила наглядным подтверждением абсолютной надежности и безопасности «Сута-банка». Одна из местных газет даже сфотографировала эту дверь и разместила снимок на первой полосе. Заголовок гласил: «Единственное место в городе, где ваши деньги чувствуют себя спокойно».

Еще в начале 1979 года инспекторы регулирующего органа оценили банк в 57 миллионов долларов, что сделало его «местным финансовым учреждением регионального значения». Примерно в то же самое время начали появляться первые признаки надвигающегося экономического кризиса. Несмотря на то что тогдашний президент Джимми Картер^[30] был фермером из Джорджии, его финансовая политика обернулась для страны серьезными трудностями, и это не могло не отразиться на процентных ставках. К весне 1979 года ставка по кредитам достигла пятнадцати процентов. Два года спустя она выросла до двадцати с половиной процентов (это, кстати, стало одной из причин, почему Картер не остался на второй срок). Многие предприниматели и простые граждане стремились найти способ надежного вложения капиталов, и такой способ, конечно, нашелся. Наиболее надежными считались облигации на предъявителя^[31], популярность которых уступала только наличным. Продавались они с фиксированной процентной ставкой, неизменной на протяжении всего периода действия облигации, и успевали окупиться дважды в течение года. Владельцу такой облигации достаточно было лишь отстричь купон, отправить его в компанию-эмитент и получить прибыль, составлявшую от шести до восьми процентов.

Существовала, однако, одна проблема. В отличие от акционерных сертификатов, такие облигации не являлись именными и выдавались на предъявителя, то есть на самой облигации не было проставлено имя владельца. А это, в свою очередь, означало, что такие облигации невозможно было восстановить в случае кражи. И приостановить выплаты по ним или объявить их недействительными тоже было нельзя. С тем же успехом можно было потерять стодолларовую бумажку или купюру в сто тысяч – когда-то существовали и такие. Именно по этой причине в 1982 году выпуск подобных облигаций был запрещен специальным решением правительства.

Но это так, к слову. В семьдесят девятом облигации на предъявителя все еще были в большом ходу, и люди со всей Джорджии обращались в банк Эллсуорта по двум причинам. Первая из них была проста – безопасное хранение, поскольку хранилище «Сута-банка» было неприступным для воров и грабителей. Дважды в год те, кто хранил свои облигации в депозитарии, появлялись в банке, предъявляли клиентскую квитанцию, отрезали несколько купонов и направляли их для оплаты в компанию-эмитент, после чего облигации снова запирались в номерную сейфовую ячейку. Вскоре, однако, процентные ставки по кредитам добрались до двадцати процентов, и появилась другая возможность. Теперь держатели облигаций на предъявителя обращались в банк и оформляли кредит – обычно на сумму, составляющую около девяноста процентов от номинала облигаций, а сам кредит клали на ссудно-сберегательный счет, где ставки были на пункт-два выше, чем на обычные вклады. Таким образом, получалось что-то около шестнадцати процентов. Разница в восемь-девять пунктов и составляла чистый доход вкладчиков. По тем временам это было немало, поэтому к середине 1979 года подобный способ не только сохранить, но и преумножить капитал стал пользоваться бешеной популярностью. По моим оценкам, в ночь торнадо в хранилище «Сута-банка» скопилось на шесть с лишним миллионов облигаций на предъявителя, большинство из которых являлись залогом по выданным кредитам.

Как и положено, все облигации хранились в номерных ящиках у дальней стены хранилища.

Почему так произошло? Да всего лишь потому, что простые люди не доверяли государству (особенно когда речь шла о двузначных процентах), к тому же американские парни по-прежнему торчали в далеком Вьетнаме. Отдать вам наши денежки, чтобы вы растратили их неведомо на что? Хрена-с-два!.. Молодежь Джорджии все чаще устраивала демонстрации с флагами Конфедерации, выкрикивая лозунг «Рейгана в президенты!» и другие слова, написать которые я здесь не могу.

У сложившейся системы был, однако, один существенный недостаток. Программа защиты вкладчиков Федеральной корпорации страхования банковских вкладов не распространялась на ценные бумаги, служащие залогом по кредиту. Не страховала ФКСВ и ценности, помещенные в банковские депозитные сейфы, но на это мало кто обращал внимание. Клиентам «Сута-банка», приезжавшим из самых разных мест от Флориды до Алабамы, хватало одного взгляда на дверь хранилища – поцарапанную, но непобежденную, чтобы убедиться: лучше хранить деньги здесь, чем под матрасом. Тем не менее, стремясь привлечь как можно больше новых клиентов и успокоить старых, Эллсуорт сам застраховал содержимое депозитария. С его стороны это было только логично и естественно: никаких проблем подобное решение не сулило.

Кроме одной…

В тот вечер братья как раз запирали хранилище и входные двери, когда на восточном горизонте где-то в районе Суты появились темные грозовые тучи и засверкали далекие молнии. Уильям и Джек даже поднялись на третий этаж и некоторое время смотрели в окно, наблюдая, как хлещут землю яркие электрические разряды.

Эллсуорт, которому они пытались позвонить, на звонки по телефону не отвечал, и Уильям сказал:

– Надо бы проведать, как там папа.

– Давай ты. Меня ждут… – Джек посмотрел на часы. – Через двадцать минут начинается игра. – И, не прибавив ни слова, он вскочил в свой седан и помчался на север, к побережью и ресторану, в задней комнате которого каждую среду шла большая игра в покер. Правда, тот роковой день был понедельником, но в последние несколько месяцев средой был для Джека едва ли не каждый день недели.

Уильям тоже сел в машину и отправился домой. Ехал он не быстро, потому что уже начался ливень. Наконец обсаженная пекановыми деревьями подъездная дорожка осталась позади, и Уильям припарковал машину во дворе. К этому времени ливень перешел в град – каждая градина размером с мячик для бейсбола, не меньше, – и вся домашняя птица, напуганная непогодой, сидела в амбаре. Там же стоял и Большой Бубба. В доме никого не было, нигде не было видно и небольшого пикапа, на котором обычно разъезжал Эллсуорт. Услышав переданное по радио сообщение о торнадо, который приближался к Брансуику, Уильям поехал обратно, чтобы переждать непогоду в банке. Он думал, что и отец, наверное, тоже вернулся в банк, но, подойдя к двери, увидел, что стекло в ней разбито и какой-то мужчина в черной лыжной маске роется в ящиках кассовых аппаратов.

Эллсуорт пережил мировую войну, депрессию и несколько попыток ограбления, поэтому он постоянно носил с собой армейский «кольт» сорок пятого калибра. По такому же пистолету он купил и каждому из своих сыновей, как только им исполнилось шестнадцать. Эллсуорт справедливо считал, что вместимость пистолетного магазина больше, чем у револьвера, к тому же ствол такого калибра должен был показаться достаточно убедительным аргументом любому, самому отчаянному грабителю.

Обращаться с оружием братья умели с детства. Стреляли оба отлично, поэтому когда после университета Джек и Уильям поступили на работу в отцовский банк, они договорились держать оружие под рукой каждый раз, когда окажутся внутри банка или где-то поблизости от него. Уильям носил свой «кольт» в портфеле. Увидев взломанные кассовые аппараты, он бесшумно достал оружие, приставил ствол к голове злоумышленника и… и Джеймс Браун Гилберт не только поднял руки вверх, но и сознался во всех преступлениях, которые он собирался совершить.

По стечению обстоятельств именно в этот момент город накрыл торнадо. На улице разверзся настоящий ад. За считаные минуты набравший силу ветер добрался и до здания, в котором размещался «Сута-банк». Толкая перед собой грабителя, Уильям едва успел спрятаться в хранилище, когда бешено вращающийся воздушный смерч сорвал металлическую крышу вместе с обрешеткой и стропилами. Дверь Уильям закрыл, и, пока снаружи раздавался грохот рушащегося мира, оба мужчины сидели в полной темноте. Часть крыши – в том числе несколько самых тяжелых бревен – упала прямо перед хранилищем, остальное торнадо разбросал по окрестным улицам и двинулся дальше.

Только на следующее утро спасатели обнаружили надежно запертых в банковском хранилище Уильяма Макфарленда и Джеймса Брауна Гилберта, список правонарушений которого составил без малого три страницы машинописного текста. Разобрав завал из бревен и перекрученных металлических листов, они освободили обоих – правда, ненадолго.

Вскоре после этого в банке появился сияющий Джек, который провел ночь за покерным столом и сумел выиграть немалую сумму. Примчались репортеры – они как раз успели запечатлеть и Джеймса Брауна Гилберта, которого в наручниках сажали в полицейскую машину, и Уильяма, которого одобрительно похлопывал по плечу полицейский сержант. Спустя несколько часов оба снимка появились в газетах под заголовком «СЫН «КОРОЛЯ СУТЫ» СПАСАЕТ БАНК!».

Знаете, как проходит мирская слава? Быстро. Порой – очень быстро.

Несмотря на то что торнадо вверг Брансуик в настоящий хаос, отсутствие Эллсуорта было замечено очень скоро. В конце концов, он был слишком заметной фигурой, чтобы затеряться где-то среди гор мусора, в который превратилась б'oльшая часть города. На телефонные звонки Эллсуорт не отвечал еще накануне, поэтому Уильям снова поехал домой, надеясь напасть на следы отца. Джек остался, чтобы открыть банк и провести первичную инвентаризацию и учет повреждений, которые получило здание. Несмотря на рухнувшую крышу, внутренние помещения банка сохранились довольно неплохо. Вклады были застрахованы ФКСВ, ценности и облигации по-прежнему хранились в депозитарии хранилища. Фактически пострадали только крыша и кое-какая мебель, поэтому Джек арендовал большой шатер наподобие циркового и, распорядившись установить его на парковке, объявил, что «Сута-банк» продолжает обслуживание клиентов, несмотря на «неблагоприятные», как он выразился, погодные условия.

Следует ли говорить, что подобный шаг добавил популярности и банку, и Джеку лично? Ни о чем подобном никому даже слышать не приходилось.

Уильям между тем добрался до дома. Свет в окнах не горел (что было неудивительно – после торнадо электроснабжение оказалось нарушенным чуть не во всем городе), но в амбаре стоял отцовский пикап, а на площадке перед задним крыльцом – темно-вишневый «Линкольн Таун Кар» с мягким верхом белого цвета. Эта приметная машина принадлежала Перри Кеннеру, который был поверенным банка с первых дней его существования. Кроме того, он был вторым крупнейшим пайщиком и близким другом Эллсуорта. Занимался он главным образом распоряжениями и директивами Федеральной корпорации по страхованию вкладов (что было непросто), а также контролировал выпуск банковских ценных бумаг. Свидетели утверждали, что двое мужчин были по-настоящему дружны. Частенько они назначали деловые встречи, которые не имели прямого отношения к бизнесу, зато имели отношение к конным прогулкам, рыбалке и хорошим сигарам.

Судя по количеству листвы и веток на крыше «Линкольна», он появился здесь не сегодня утром. Капот, на который Уильям положил руку, тоже был холодным. Значит, отец и Перри где-то в доме, подумал Уильям. Но почему тогда в нем так тихо?

Он поднялся на крыльцо и толкнул заднюю дверь.

– Папа?

Нет ответа.

– Пап?!

Единственным звуком был перезвон «китайских колокольчиков»^[32], показавшийся Уильяму непривычно тихим. Обернувшись, он увидел, что ветер запутал веревочки, на которых висели блестящие металлические трубки. Внутрь идти почему-то не хотелось, и он потратил несколько минут, чтобы развязать затянутые непогодой узлы.

Наконец Уильям вступил в кухню, немного постоял там, потом прошел в коридор и снова окликнул отца. Почти сразу он обратил внимание, что парадная дверь дома распахнута настежь и ветер набросал в коридор и гостиную немало веток, листвы и другого мусора. Воды на полу тоже хватало – очевидно, дверь была открыта всю ночь.

Прикрыв входную дверь, Уильям попытался убрать лужу, но заметил, что дверь отцовского кабинета тоже открыта и оттуда бежит в коридор небольшой ручей. Кое-как вытерев коридор, он опустился на колени, чтобы заняться лужей в кабинете, но она была какой-то странной, словно кто-то выплеснул в нее пару бутылок кока-колы. Выйдя на улицу, чтобы выплеснуть собранную воду, Уильям увидел, что дело не в коле. Вода в ведре была красной.

Своего отца Уильям Макфарленд нашел в кабинете. Он лежал на столе лицом вниз, убитый выстрелом в голову. Напротив лежал Перри Кеннер – его посиневшая рука все еще сжимала пистолет. По столешнице было разбросано несколько листов бумаги – это оказалось завещание Эллсуорта. Очевидно, он и адвокат работали над ним вчера вечером, когда между ними разразилась ссора.

Уильям был сражен свалившимся на него горем, но это оказалось не последним испытанием. За креслом отца лежало на полу еще одно тело. Перевернув его, Уильям увидел, что это была его жена Сюзанна. Пистолет адвоката прикончил и ее.

Уильям и Джек похоронили отца и Сюзанну рядом с Сарой Бет в Святилище, на заросшем мягкой травой холме. Оба небольших надгробия были обращены на восток – навстречу восходящему солнцу.

Уильям, однако, хорошо понимал, что ни торнадо, ни убийства не должны помешать работе банка. Мир может проваливаться в тартарары, не раз говаривал им обоим Эллсуорт, но настоящий надежный банк должен открываться ровно в девять, несмотря ни на что. И, загнав свое горе поглубже, Уильям сделал то, что непременно сделал бы его отец, – вызвал аудиторов, отчет которых должен был успокоить клиентов. Аудиторы прибыли через два дня и сразу приступили к работе. Еще через три дня «Сута-банк» был закрыт и опечатан. А еще через две недели Уильяма разбудил резкий свет фонаря, направленный прямо в глаза. Полиция подняла его с кровати, где он спал вместе со своим трехлетним сыном, надела на него наручники и доставила в тюрьму. Уже на следующее утро местные газеты вышли с заголовками «Сын «короля Суты» похищает миллионы!». Миллионов было семь – семь миллионов долларов в облигациях на предъявителя, которые невозможно ни проследить, ни аннулировать.

Преступление, которое якобы совершил Уильям, относилось к юрисдикции федеральных властей, поэтому окружной прокурор довольно скоро перевел его из местной каталажки в федеральную тюрьму округа Фултон в Атланте, где ему пришлось дожидаться суда. Последняя воля Эллсуорта Макфарленда гласила, что все его имущество должно быть разделено между его сыновьями поровну, однако управление банком и лесозаготовительной компанией он оставлял в руках первенца. И пока Уильям рассматривал небо в клеточку, Джек стал единоличным управляющим обоими отцовскими предприятиями.

В течение нескольких следующих месяцев Джеймс Макфарленд сделал две вещи. Во-первых, он публично осудил брата и отрекся от него. Во-вторых, он закатал рукава и принялся учиться управлять банком. Пропасть между братьями росла с каждым днем и вскоре достигла размеров Гранд-Каньона, а поскольку, благодаря газетам и телевидению, подробно освещавшим ход следствия, репутация Уильяма оказалась основательно подмочена, никто и не подумал позаботиться о его сыне, которому на тот момент было всего лишь три с половиной года. В городе считали, что так проявляется высшая справедливость, и в доказательство своих суждений вспоминали то место из Священного Писания, где говорилось, что Бог наказывает детей за грехи отцов до третьего и четвертого колена. Должно быть для того, чтобы эти грехи ненароком не остались безнаказанными, трехлетний малыш очень скоро оказался в приюте.

Но судьба младенца была, разумеется, далеко не главным вопросом повестки дня. Куда больше вкладчиков банка интересовало, целы ли их облигации. Появившееся в прессе сообщение об исчезновении ценных бумаг вызвало настоящую бурю. На следующий день после опубликования этой сногсшибательной новости перед банком даже собралась толпа, собиравшаяся линчевать Уильяма Макфарленда, но, на свое счастье, он в это время находился уже в федеральной тюрьме Атланты. Джека Макфарленда никто ни в чем не обвинял. Толпа выбрала жертву, и теперь за все должен был ответить Уильям.

Тем временем исчезновение облигаций на внушительную сумму привело к тому, что регулятор объявил банк проблемным – ввиду дефицита средств для выполнения обязательств. Какое-то время спустя Джек даже получил распоряжение надзорного органа, согласно которому он должен был либо в срочном порядке найти где-то несколько миллионов, либо закрыть банк. Получив этот документ, Джек подробно ознакомился с результатами аудиторской проверки и текущим балансом (особое внимание он обратил на то, что большая часть пропавших облигаций служила залогом по выданным кредитам) и попытался прикинуть, какие у него есть варианты.

Вариант первый заключался в том, чтобы устраниться от проблем вкладчиков, просто-напросто закрыв банк. Поступи он так, и со стороны действующего законодательства к нему не было бы никаких претензий. Конечно, после такого шага Джек вряд ли смог бы ходить в церковь, но это он пережил бы с легкостью. Главное, он не был банкротом – на счетах еще кое-что оставалось.

Второй вариант был сложнее. Джек мог сам профинансировать банк, но откуда взять столько денег? И все же он выбрал второй вариант, удивив большинство жителей Брансуика, да и всей Южной Джорджии. Отправившись в Атланту, Джек нашел банк, открывший ему десятимиллионную кредитную линию под залог лесозаготовительной компании и земли, на которой она располагалась. После этого он лично встретился с каждым держателем облигаций и не только официально простил им задолженность перед банком, если таковая имелась, но и пообещал выплатить разницу из собственного кармана. Например, тому, кто получил в банке кредит в девяносто тысяч долларов под залог облигаций на сумму сто тысяч, Джек прощал весь долг и вдобавок обязался выплатить десять тысяч из своих денег. Или, точнее, не из своих, а из тех, которые были обещаны ему в качестве кредита в банке ссудно-сберегательной ассоциации. Прослышав об этом неслыханном аттракционе щедрости, горожане говорили: «Хорошо, что хоть один сын Эллсуорта унаследовал отцовский характер, иначе мы бы вовсе без штанов остались!»

Слухи о честном банкире разлетелись быстро, и вскоре возле банка стали появляться автомобили с номерами других штатов. Да и в городе отношение к Джеку переменилось. Те же самые люди, которые считали его мотом и заядлым картежником, теперь при встрече с ним почтительно снимали шляпы.

А в голове у Джека действительно были мозги, и неплохие, просто раньше это не бросалось в глаза. Правда, ему потребовалось очень много и тяжело работать, чтобы обратить случившееся в свою пользу, однако с этим делом он справился на «отлично». Всего через два года количество средств на депозитах удвоилось. Банк зарабатывал деньги с фантастической скоростью, и даже если бы у Джека был печатный станок, он вряд ли смог бы печатать их быстрее. В течение целых двадцати пяти лет каждый следующий год был для «Сута-банка» лучше, чем предыдущий. Официальные кривые роста устремлялись вверх со скоростью космической ракеты, и жители Брансуика довольно быстро начали произносить имя Джека и слово «мэр» в одном предложении. Некоторые шли дальше и пророчествовали – «будущий губернатор». Сам Джек, однако, никаких политических амбиций не питал и с неослабевающим усердием продолжал делать добро из зла, причиненного его братом.

* * *

Через полгода после исчезновения облигаций на семь миллионов долларов Уильям Макфарленд был предан суду по обвинению в ограблении собственного банка. На свидетельское возвышение один за другим выходили обездоленные вкладчики из Брансуика, округа Глинн, с островов Сент-Саймонс и Си, а также несколько служащих «Сута-банка», включая его нового директора. Шесть кассиров, положив руку на Библию четырехдюймовой толщины («И да поможет мне Бог!»), клялись, что вечером накануне ограбления облигации находились в хранилище. Четверо сотрудников полиции и двое дознавателей в штатском под присягой показали, что, когда на следующее утро после торнадо они обследовали хранилище, облигаций там не было. Потом взял слово окружной прокурор, изложивший дело так, что ни у кого не осталось ни тени сомнения: единственными, кто в момент предполагаемого ограбления находился близ банка и имел возможность проникнуть в хранилище, были Уильям Макфарленд и его новый приятель Джеймс Браун Гилберт. Единственным, кто, кроме Уильяма, знал открывавшую дверь сейфа комбинацию, был Джек, но его алиби опровергнуть было очень сложно. Сразу шестеро уважаемых граждан, среди которых оказалось два церковных старосты (выходить на глазах у десятков своих прихожан на свидетельское место и рассказывать, чем они занимались в задней комнате ресторана, им не особенно хотелось, но что поделать!), показали под присягой, что в тот день Джек Макфарленд до утра просидел с ними за карточным столом.

Наконец судья вызвал Джеймса Брауна Гилберта. Он говорил много, но не сообщил ничего нового, к тому же и у судьи, и у присяжных сложилось отчетливое ощущение, что у него в голове не хватает каких-то очень важных винтиков. Когда Джеймс Браун заявил – мол, он ни о каких бомбах не слышал и не знает, присяжные нахмурились и посмотрели сначала на него, а потом на Уильяма. Упоминания о «бомбах» хватило, чтобы основательно их разозлить.

Принятое присяжными решение было простым и незамысловатым, как рельс. Для начала они признали преступление совершенным по предварительному сговору. По их мнению, в хранилище побывал Уильям и только Уильям, значит, он и похитил облигации, так как исчезли они сразу после того, как он оттуда вышел. Никто, кроме него, не мог рассчитывать, что кража сойдет ему с рук. Никто, кроме Уильяма, не мог открыть хранилище (присяжные совершенно искренне полагали, что во время торнадо прочие потенциальные грабители и воры сидели по погребам и подвалам, прилежно молясь Богу), а коли так, значит, он открыл и украл. Туповатый Джеймс Браун понадобился Уильяму только для того, чтобы было на кого свалить вину. Точка.

Суд был коротким, а приговор – суровым: сорок семь лет в тюрьме и компенсация ущерба в двойном размере.

Когда судья зачитал это решение, собравшиеся в зале суда устроили овацию. Доля Уильяма в «Сута-банке» подлежала распределению между остальными пайщиками, однако это покрывало лишь половину его долга перед банком. Кроме того, дело было в конце семидесятых, когда базовая ставка по кредитам стремилась к 20 процентам. В стране ощущалась острая нехватка наличных, поэтому найти покупателя, готового выложить за Суту несколько миллионов, было нелегко. Чтобы покрыть остаток долга, Уильяму пришлось продать половину своей доли Джеку, который, будучи, в свою очередь, связан необходимостью выплачивать десятимиллионный кредит, заплатил ему по семьдесят пять центов за каждый доллар. В итоге Джек стал собственником шестидесяти одного процента акций банка и трех четвертей акций лесозаготовительной компании.

Любопытно, что пропавшие облигации исчезли бесследно.

Чтобы как следует об этом подумать, у Уильяма было без малого сорок семь лет.

Он тоже был далеко не глуп и прекрасно понимал, в каком тяжелом оказался положении. Увы, сделать он ничего не мог. То есть почти ничего. Отца и жену он потерял, а никаких родственников (Джек не в счет), которые могли бы вырастить и воспитать его малолетнего сына, у него не было. Город по-прежнему требовал, чтобы голову Уильяма Макфарленда принесли ему на блюде, поэтому облегчить судьбу мальчика он мог только одним способом. Ему нужно было сделать так, чтобы жители Брансуика позабыли, что отец ребенка – преступник, отбывающий почти полувековой срок. И, сидя в тюремной камере в Атланте, Уильям Макфарленд принял, как он говорил, «второе непростое решение в своей жизни» – подписал документ, согласно которому право опеки над трехлетним малышом переходило штату Джорджия. Кроме того, Уильям настоял, чтобы личное дело мальчика было навсегда отправлено в архив без права выдачи кому бы то ни было без решения суда.

Когда с формальностями было покончено, Уильям девятнадцать дней лежал на своей тюремной койке, наотрез отказываясь от еды и питья. В конце концов его отвезли в тюремную больницу, чтобы поставить капельницу с питательным раствором, но Уильям сражался с врачами до тех пор, пока от слабости не потерял сознание. Только благодаря этому он не умер от истощения – ему все-таки поставили капельницу и накормили с помощью зонда.

Через два дня он пришел в себя. После сильных успокоительных инъекций в голове плавал густой туман, но Уильям сумел пошевелить пальцами. Открыв глаза, он увидел над собой потолок, а не Бога и архангелов. Это окончательно убедило его, что он по-прежнему жив и по-прежнему в аду.

Другие заключенные скоро прознали, что их сосед – бывший «золотой мальчик», ступивший на скользкую дорожку, и отреагировали соответствующим образом. Из Уильяма Макфарленда он на некоторое время превратился в «Ви-ил-ли», причем это детское имя произносилось с нарочитой растяжкой, пародирующей сюсюканье гувернантки.

Спустя пять не самых легких месяцев тюремного заключения Уильяма неожиданно навестил Джек. Это была их первая встреча после суда. Охранники привели Уилли и усадили на привинченный к полу железный стул. В помещении для свиданий было холодно, бетонные стены сочились сыростью, столы и стулья были выкрашены в тусклый шаровый цвет. На толстом слое краски были выцарапаны самые разнообразные нецензурные выражения, какие только существуют на свете – от трехбуквенных сочетаний до стихов в четыре или даже шесть строф. Охранники за толстым стеклянным окном смотрели бейсбол и ели поджаренные свиные шкварки.

– Уильям… – начал Джек, нервно потирая ладони. – Кое-что случилось…

Уильям наклонился вперед. Слова брата долетали до него, как сквозь толстый слой ваты.

– Твой мальчик… Кто-то узнал, чей он сын, и… В общем…

Уильям слушал брата, слегка наклонив голову – точно собака, которая разглядывает что-то непонятное. Некоторое время он словно пытался осмыслить услышанное, и Джек положил на стол письмо.

– Они подбросили вот это.

Напечатанное на машинке письмо гласило:

«ПОЛОЖИ ЧЕТЫРЕ МИЛЛИОНА В НЕМАРКИРОВАННЫХ СТОДОЛЛАРОВЫХ КУПЮРАХ В НЕПРОМОКАЕМЫЙ ПАКЕТ И ОСТАВЬ ЗАВТРА В ПОЛНОЧЬ НА МЕТОДИСТСКОМ КЛАДБИЩЕ НА МОГИЛЕ КЛИФФОРДА УИЛЛОУЗА. НИКАКИХ КОПОВ, ИНАЧЕ МЫ ПРИШЛЕМ ТЕБЕ ТВОЕГО СЫНА В ЯЩИКЕ ИЗ ТВОИХ СОБСТВЕННЫХ ДОСОК».

К этому времени Уильям владел только одной четвертой частью земельного участка в Суте. Эти шесть с половиной тысяч акров оценивались в семь с лишним миллионов долларов. Пять минут спустя он продал их брату за четыре миллиона. Теперь у него осталось только то, что не понадобилось Джеку: отцовский дом, в котором они росли и где была убита его жена, и Холм Дюбиньона.

Используя свои связи в банковском мире, Джек в течение нескольких часов обналичил необходимую сумму, переписал серийные номера купюр, набил ими две клеенчатые сумки и оставил на указанной могиле. Чтобы защитить себя и подстраховаться на случай нечестной игры, Джек уложил деньги в сумки и отвез их на кладбище в присутствии шерифа и одного из городских нотариусов. Как и было сказано в письме, они положили четыре миллиона на могильную плиту, а сами вернулись на парковку и сидели там в машине с включенным двигателем.

Но похитители так и не появились.

Час спустя все трое отправились на поиски мальчика, но никого не нашли. Деньги с могилы таинственным образом исчезли.

На следующий день кто-то подбросил на крыльцо суда сожженный чуть не до углей труп ребенка. Еще через день один из тюремных охранников просунул сквозь решетку камеры Уильяма газетную статью с ужасной новостью. Власти Джорджии совершили подлинный акт милосердия, ненадолго выпустив Уильяма из тюрьмы, чтобы он мог похоронить сына. Сначала его отвезли в морг и дали пятнадцать минут, чтобы он мог попрощаться со своим единственным ребенком. Потом его под охраной доставили на Бычье болото и переправили на остров. Там Уильям собственноручно выкопал небольшую могилу размером два на четыре на шесть футов рядом с тем местом, где были похоронены его жена и мать. Два часа спустя его уже везли обратно в Атланту – отбывать оставшиеся сорок шесть с половиной лет.

Снова оказавшись в тюрьме, Уильям как будто окаменел. Он не плакал, не проклинал судьбу и вообще мало на что реагировал. Вялый, точно сомнамбула, он сидел на койке и, повинуясь тюремному распорядку, писал несмываемыми чернилами свое имя на воротниках тюремных штанов и рубашек.

В течение следующих двух лет Уильям не жил, а существовал. Он читал книги, изучал пособия по разведению орхидей да изредка заговаривал в столовой с парой проворных рук в белых хлопчатобумажных перчатках, которые подавали ему через раздаточное окно поднос с обедом. Руки в окошке принадлежали женщине, которую Уильям даже не видел; о том, что это именно женщина, он узнал, когда она впервые ему ответила.

Лицом к лицу они встретились лишь еще один год спустя, когда по причинам, выяснить которые мне так и не удалось, губернатор Джорджии подписал полное помилование и Уильяма выпустили из тюрьмы. У него не было ни отца, ни жены, ни ребенка, ни денег, зато теперь он был свободен.

«…Учитывая семейную трагедию, уже отбытый срок, а также некоторые вновь открывшиеся обстоятельства дела, неизвестные следствию на момент суда…» – было написано в губернаторском помиловании. Довольно расплывчатая формулировка, не так ли? И что это за «вновь открывшиеся обстоятельства»?.. Я очень старался прояснить этот вопрос, но не преуспел. Оставалось только расспросить самого губернатора, но к тому времени он давно умер, и мне так и не удалось ничего узнать ни о новых уликах, ни о новых свидетелях.

Уильям Макфарленд прошел по шоссе почти милю, когда его нагнал запыленный «Мустанг». Машина остановилась, и из окошка высунулась рука в белой перчатке. Он хорошо знал эту руку, но впервые увидел лицо женщины, которой она принадлежала.

Лорна Санчес была сногсшибательно красивой мексиканкой, похожей одновременно и на Мэделин Стоу^[33], и на Элизабет Тейлор. До того, как встретиться с дядей Уилли, она дважды побывала замужем и работала официанткой и уборщицей на полставки в столовой Фултонской окружной тюрьмы, так что когда дядя говорит, что познакомился со своей будущей женой, когда отбывал срок, это чистая правда. В первые шесть месяцев его заключения они почти не встречались, но за последующие два с половиной года узнали друг друга довольно хорошо, хотя ни разу не виделись лицом к лицу. Тетя утверждает, что дядя Уилли покорил ее своим обаянием, вежливостью и особой манерой выговаривать слова. Дядя говорит, что она очаровала его своими макаронами с куриным фаршем и мелко покрошенным яйцом («трубы с мусором» на тюремном жаргоне). Если это так, значит, тетя Лорна очаровала не только его, а еще две сотни мужчин.

– Ты можешь сесть в машину, – сказала ему Лорна, – но при одном условии: ты должен пообещать, что впредь будешь говорить мне одну только правду каждый раз, когда откроешь рот. Начиная с этой секунды и до самого конца…

Дядя закинул за спину свой тощий вещевой мешок и, присев на корточки рядом с дверцей «Мустанга», сказал серьезно:

– Мой отец говорил мне, что по большому счету единственное, что у меня есть, и единственное, чем я могу по-настоящему владеть, – это мое слово. – Он оглянулся на здание тюрьмы и закончил: – И до сих пор я свое слово держал.

Дядя обещал ей бедность, трудности и постоянные сплетни, от которых не спрятаться и не убежать. Лорну это устроило, они поженились и стали жить в доме, в котором дядя провел свои детские годы. Впервые ступив в его прихожую, Лорна сразу заметила темное пятно на полу и спросила, что это такое.

– Это долгая история, но началась она не здесь, – ответил дядя. В тот же день он отвез свою жену в Святилище, усадил на грубую деревянную скамью и, прислонившись к могильному камню Эллсуорта, начал свой рассказ – действительно с самого начала.

Через год обоим стало ясно, что Лорна, скорее всего, бесплодна. Им потребовалось немало усилий, чтобы преодолеть многочисленные бюрократические рогатки, но в конце концов они все же сумели зарегистрироваться как «семейный детский дом».

После проведенных мною исследований – и после того, как я привел свои открытия в некое подобие системы, записав их в виде краткого исторического очерка, у меня осталось немало вопросов. Кто на самом деле похитил облигации из хранилища и где они сейчас? Зачем Уильяму Уокеру Макфарленду могло понадобиться грабить банк, в котором он сам был совладельцем? И если он все-таки на это решился, то ради чего? Кроме того, на суде коронер показал под присягой, что на руках Перри Кеннера не было обнаружено никаких следов пороха. Между тем, если бы адвокат действительно стрелял в Эллсуорта и Сюзанну из револьвера, у него на коже почти наверняка остался бы пороховой нагар. Кто же мог убить банкира и его невестку? И кто тогда застрелил самого Кеннера?

Ну и наконец, кто похитил Уильяма Макфарленда-младшего и как? Как о его местонахождении вообще стало известно посторонним, если личное дело ребенка было засекречено по просьбе отца? Почему, взяв деньги, похитители все-таки расправились с мальчиком, и как могло случиться, что за двадцать с лишним лет ни одна из купюр, номера которых переписал Джек Макфарленд, так и не попала в оборот?

Ах да, чуть не забыл… Мне по-прежнему очень хотелось узнать, какие такие «новые обстоятельства» заставили губернатора Джорджии помиловать Уильяма Уокера Макфарленда…