Глава 41

После короткой стандартной процедуры мне все-таки разрешили сделать один телефонный звонок. Телефон Мэнди, впрочем, сразу переключился на «голосовую почту», так что мне пришлось оставить ей сообщение. Еще через несколько минут нас отвели вниз и заперли в ту самую камеру, которую я уже считал своим вторым домом. Как только дверь за нами закрылась, я подошел к своей мемориальной стене, достал из кармана четвертак и, тщательно зачеркнув слово «дважды», нацарапал чуть ниже большими печатными буквами: «трижды».

Мэнди приехала минут через пятнадцать. Из нагрудного кармана ее рубашки торчал цифровой диктофон. Усевшись на табурет напротив решетчатой двери камеры, она скрестила руки и ноги и, слегка приподняв брови, проговорила:

– Вы оба, как я погляжу, даром время не теряли.

Я собирался ответить, но дядя меня опередил. Откинувшись на койке, он набрал полную грудь воздуха и слегка прикрыл глаза.

– Джек всегда любил риск, азарт, – начал он. – И нельзя сказать, чтобы он это качество приобрел – скорей уж эта особенность была встроена прямо в его ДНК. Когда мы были молодыми, мы часто шутили по этому поводу. Потом мы стали старше, и то, что когда-то было просто хобби, превратилось в зависимость. В ту ночь, когда разразился торнадо, я был уверен, что Джек сидит в клубе с карточной колодой в руках, но… В общем… – Он открыл глаза и посмотрел на Мэнди. – Разве вы еще нас отсюда не вытащили? – спросил дядя.

– А вы разве торопитесь? – парировала она.

Дядя кивнул и посмотрел на меня.

– Да, тороплюсь. Впервые за много, много лет.

– Почему же раньше не торопились?

Дядя откусил сломанный ноготь и выплюнул его на пол.

– Пытался набраться мужества.

Мэнди рассмеялась.

– Долго пытались?

– Почти три десятка лет.

В коридоре появилась тетя Лорна. Она держала за руку Майки.

– Вы уже закончили? – спросила она то ли у дяди, то ли у Мэнди.

Я почувствовал, что этот словесный пинг-понг начинает меня не на шутку раздражать.

– Сегодня вы все почему-то решили говорить загадками, – сказал я. – Я, во всяком случае, ничего не понимаю.

Лорна протянула Мэнди какую-то квитанцию.

– Пять тысяч долларов. – Она взглянула на дядю. – Залог нынче обходится недешево.

– Залог… – задумчиво проговорил дядя, глядя на квитанцию в ее руках. – И с ним никуда, и без него никак. И так – всю жизнь…

Как бы там ни было, через час мы снова были на улице – на ярком полуденном солнышке. Здесь Мэнди похлопала меня по плечу.

– Мне, наверное, пора возвращаться в офис. Ближе к вечеру у нас там будет жаркое дельце.

Дядя покачал головой.

– Если вы согласитесь быть моим адвокатом, вам не нужно будет никуда возвращаться.

Мэнди на мгновение задержала в руке его руку, разглядывая свежую ссадину на суставе среднего пальца.

– Знаете, мистер Макфарленд, я как-то не уверена, хочу ли  я быть вашим адвокатом, – сказала она, но все-таки осталась.

Домой дядя повез нас через «Молочную королеву», где он заказал обед и взял каждому по порции отличного мороженого – в вафельном стаканчике и с шоколадной нашлепкой. Майки в два счета расправился с чизбургером и картошкой фри и вплотную занялся десертом. Мороженое успело подтаять и потекло у него по руке, но мальчика это, похоже, совершенно не смущало. Кажется, впервые при нем не было шахматного набора, зато улыбка, пусть и состоявшая отчасти из ванили и шоколада, почти не сходила с его лица, и это тоже стало для меня хорошей новостью.

На съезде с шоссе, в самом начале нашей подъездной дорожки, мы увидели автобус телевизионщиков, который стоял там, задрав в небо сорокафутовую раздвижную антенну. Когда мы подъехали, комментатор как раз передавал в эфир последние новости. Увидев нашу машину, он бросился к ней и сунул микрофон дяде под самый нос, но тот его проигнорировал. В следующую минуту мы медленно проехали мимо, и только Майки сначала помахал телевизионной бригаде, а потом показал на старый знак «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. КАЖДЫЙ, КТО НАРУШИТ ГРАНИЦУ УЧАСТКА, БУДЕТ ЗАСТРЕЛЕН БЕЗ…».

Притормозив у амбара, дядя велел нам подождать, а сам зашел внутрь. Из амбара он появился, неся на плече две лопаты, которыми мы пользовались накануне. Положив их в багажник, дядя повез нас дальше – в Суту. Куда именно мы едем и зачем, знала, кроме него, наверное, только тетя Лорна, но она молчала. Ни я, ни Мэнди тоже не задавали вопросов.

На берегу Бычьего болота мы остановились. К этому времени я уже сообразил, что конечной целью нашего путешествия является Святилище, поэтому я посадил Майки на плечи и вошел в воду. Дядя, положив на каждое плечо по лопате, последовал за мной. За весь путь он так и не произнес ни слова и ничего нам не объяснил.

– Эй! – запротестовала Мэнди. – А как же я? Как я пройду здесь в юбке, да еще на каблуках?!

В ответ дядя лишь молча махнул рукой, показывая ей, куда двигаться, а тетя Лорна сказала с улыбкой:

– Потом я найду, во что вам переодеться, мисс Паркер, а сейчас – идемте. Вы обязательно должны это увидеть.

«Викки» торчала на том же самом месте, где я ее оставил. Уровень воды заметно понизился, но колеса по-прежнему оставались полностью скрыты под ее поверхностью, а в салоне стояла большая лужа. Проходя мимо, я любовно похлопал машину по бамперу:

– Держись, девочка. Я обязательно вернусь.

Пока мы пересекали ручей, дядя обогнал меня на несколько шагов и первым вступил в Святилище Эллсуорта. К тому моменту, когда мы добрались до семейного кладбища Макфарлендов, его плечи поникли, словно каждая лопата весила как минимум тонну.

Ссадив Майки на землю, я подошел к дяде, который остановился у могилы сына. Справа от нас высился могильный холмик Томми: вчерашний ливень размыл рыхлую землю, так что наверху показалось несколько мелких камней и комков глины. Когда земля немного осядет и уплотнится, подумал я, мы привезем сюда гранитную плиту со словами: «Моей Дульсинее…» Дядя посмотрел на меня. Его правая щека слегка подергивалась, а глаза как-то странно блестели. Он молчал, я тоже не знал, что сказать и нужно ли вообще говорить. Так мы простояли несколько минут, пока тетя Лорна не тронула его за плечо.

– Лайам…

Дядя кивнул, облизал побелевшие губы и прошептал:

– Ну что, проверим, из какого теста ты слеплен?

– Что-что? – переспросил я, и он шагнул ближе.

– Я сказал – проверим, из какого ты теста?

– Что это значит, дядя? Я не понимаю!

Он ткнул мне твердым пальцем в грудь.

– Больше не называй меня дядей. Никогда. Я больше не хочу быть твоим дядей! – Он сунул мне в руки лопату. – Копай!

Я удивленно посмотрел себе под ноги.

– Копать? Где?!

– Тут. – И, не прибавив больше ни слова, он с размаха вонзил лопату в едва заметный холмик над могилой сына.

– Ты с ума сошел! – воскликнул я. – Я не буду копать здесь !

Но дядя не обратил на мои слова никакого внимания. Он просто продолжал копать. Минут через десять он погрузился в землю уже по щиколотку и останавливаться не собирался. В растерянности я взглянул на Мэнди. В ответ она пожала плечами и произнесла одними губами:

– Копай.

Майки уселся прямо на землю. Он с любопытством наблюдал за нами, зажав под мышкой свой блокнот.

Я тоже пожал плечами, потом воткнул в землю свою лопату и нажал на нее ногой. Земля была мягкой и поддавалась без особых усилий, и все равно через час, выкопав яму, которая была нам по грудь, мы оба основательно выдохлись, а дядя даже снял ковбойку – совершенно правильное решение, поскольку со вчерашнего дня он так и не переоделся и от рубашки уже начинало попахивать.

Еще через полчаса работы я сказал:

– Знаешь, в наших краях могилы обычно заливают бетоном.

Дядя даже не поднял головы.

– Обычно, но не всегда, – отозвался он.

Через несколько минут моя лопата действительно ударилась о что-то деревянное. Услышав этот характерный тупой звук, дядя отшвырнул свою лопату и, опустившись на колени, принялся выгребать землю руками. Когда мы наконец расчистили крышку гроба, он встал на нее обеими ногами (из ямы при этом торчали только его голова и плечи), вытер рукой вспотевший лоб и поглубже вдохнул солоноватый воздух. Потом, не сказав нам ни слова, он наклонился, взялся за ручку и почти без труда поднял верхнюю половину крышки. Я невольно зажмурился, ожидая услышать свист воздуха, который должен был устремиться в гроб, как только была нарушена его герметичность, но ничего не произошло. Тем не менее открывать глаза я не спешил – мне вовсе не хотелось увидеть ни изъеденное червями тело, ни мешок с выбеленными временем костями. Потом мне пришло в голову, что стоять с закрытыми глазами глупо, я медленно поднял веки и увидел, что Майки и Мэнди с любопытством заглядывают в яму, рискуя в нее свалиться. Только тетя Лорна по-прежнему стояла чуть поодаль и пристально смотрела на меня.

Дядя перевел дух и, подперев крышку черенком лопаты, опустился на колени и вынул из щели зеленый мусорный пакет, в несколько слоев замотанный клейкой лентой. Своей прямоугольной формой и размерами пакет напоминал портативный контейнер-охладитель «Иглу», разве что был чуть пониже. Выбравшись из ямы, дядя поставил его перед собой и, усевшись по-турецки, принялся шарить по карманам в поисках ножа. Майки, догадавшись, что он ищет, достал свой «Барлоу». Открыв меньшее из двух лезвий, он протянул его дяде рукояткой вперед.

Дядя взял нож, разрезал ленту и снял пакет, внутри которого оказался самый обычный пластиковый контейнер для хранения продуктов. Открыв защелки и сняв крышку, дядя вынул из контейнера какой-то предмет размером с канцелярскую папку-скоросшиватель и толщиной не меньше трех дюймов, также упакованный в пластик и замотанный лентой. С помощью все того же ножа он разрезал упаковку, которая состояла из нескольких слоев пленки и была не меньше дюйма толщиной. Похоже, что бы ни хранилось в контейнере, оно было защищено от воды и сырости настолько надежно, насколько это вообще возможно сделать при помощи столь простых подручных средств.

Под нашими любопытными взглядами дядя не спеша удалил остатки пластиковой пленки. В руках у него оказался старинного вида бювар, набитый слегка пожелтевшими, но совершенно сухими бумагами.

Мы терпеливо ждали объяснений. Майки и вовсе настолько заинтересовался происходящим, что сел рядом с дядей на землю и теперь заглядывал ему через плечо, но дядя смотрел куда-то вверх, в кроны деревьев, и только слегка шевелил губами, словно хотел, но никак не мог сказать что-то важное.

Наконец Майки повернулся и, слегка наклонившись, заглянул в могилу в поисках тела, но гроб был пуст. Убедившись, что мумия не восстанет из земли, чтобы расправиться с теми, кто нарушил ее покой, мальчик слегка потянул дядю за штанину и вопросительно приподнял брови.

Дядя словно очнулся. Утвердительно кивнув, он показал куда-то в направлении ручья и сказал:

– Ты прав, сынок, тела в гробу нет. Много лет назад я утопил его вон там.

После этого неожиданного заявления мы все ненадолго оцепенели. Я первым пришел в себя и спросил:

– Ты бросил в реку тело собственного сына?!

Дядя покачал головой и посмотрел на меня так, будто это не он, а я сошел с ума.

– Разумеется, нет.

– В таком случае чей труп ты утопил в ручье?

Он пожал плечами.

– Почем я знаю? Я не был с ним знаком, к тому же он все равно был мертв.

При этих словах лицо Мэнди стало белым, как мука.

– Похоже, мистер Макфарленд, вам все-таки понадобится адвокат, – проговорила она. – Очень хороший адвокат.

Дядя не обратил на нее внимания.

– Когда меня привезли на опознание в морг и отдернули простыню, я сразу понял, что это не он – не мой сын… Этот несчастный парнишка действительно был на него похож, причем очень  похож, но, даже несмотря на страшные ожоги, я был абсолютно уверен, что это не может быть мой сын.

– Почему ты был уверен?

Дядя широко улыбнулся.

– По ушам. У этого парня были округлые, выделенные мочки ушей, а у моего сына – сросшиеся.

Мэнди пристально посмотрела на меня, потом на него. Майки поднял обе руки и принялся ощупывать свои уши.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я. Я действительно не понимал.

Дядя взялся двумя пальцами за свое собственное ухо и слегка оттянул.

– Смотри. Выделенные мочки как бы болтаются, а сросшиеся переходят непосредственно в линию подбородка. Ну, примерно, как ручка кофейника…

– Тогда… тогда чье это было тело?

– Да откуда мне знать? – Дядя пожал плечами. – Я знал об этом парне только одно – я его не убивал. А самое главное, раз это был чужой ребенок, значит, я мог надеяться, что мой собственный сын еще жив.

Я вспомнил, как беседовал с водителем тюремного грузовика, который вез дядю в тюрьму после похорон. Он сказал мне, что дядя был тогда как будто немного не в себе, но особо опечаленным не выглядел. И он не  плакал. Ни тогда, ни потом я так и не понял, что означает это отсутствие слез. Тот дядя, которого я знал, рыдал бы по своему погибшему сыну в три ручья.

– Почему же ты никому ничего не сказал?

– А зачем? – Дядя посмотрел на меня так, словно разговаривал с умственно отсталым ребенком. – Чего бы я этим добился? Да, мне было жаль и погибшего паренька, и тех, кто мог его разыскивать, но, немного поразмыслив, я решил, что у него вряд ли остались родственники. Я сразу догадался, что умер он задолго до того, как его пытались сжечь, но говорить об этом не стал. Если бы я проболтался, тот, кто похитил моего сына, сразу бы понял: я знаю, что тело в морге не имеет ко мне никакого отношения. И наоборот – если мой сын был еще жив, мое молчание могло помочь ему уцелеть.

Я покачал головой.

– А что, если… что, если твой сын жив до сих пор ?

– Он жив, – ответил дядя без малейшего сомнения в голосе.

– Где же он? И почему ты до сих пор не забрал его к себе? Ведь ему, наверное, больше ничто не угрожает.

Дядя посмотрел на Лорну, на Мэнди, на меня.

– Я забрал  его к себе.

Тысячи вопросов закружились в моей голове.

– А как же… как же записка с требованием выкупа? Разве она была поддельной?

Дядя кивнул и улыбнулся.

– Начинаешь соображать.

– Но… как ты узнал?

– Все свое детство я провел, играя в карты с моим старшим братом. И я всегда знал, когда он блефует или собирается сблефовать.

– Ты знал – и все равно поддержал его игру?

Он снова кивнул.

Я сел и попытался вспомнить нашу жизнь, которая проносилась перед моими глазами, словно видеофильм. Понемногу я вернулся к тому, с чего все началось.

– То есть, – проговорил я, – Джек с самого начала знал: тебе известно, кто украл облигации. Ему нужно было что-то придумать, чтобы заставить тебя молчать, и тогда он… – Я посмотрел на Майки, потом на дядю. – И что же он придумал?

Дядя вынул из бювара лист плотной бумаги, потом коснулся пальцем мочки моего уха и перевел взгляд на могилу Сюзанны.

– Твоя мать хотела назвать тебя Уильям Макфарленд-младший.

Я посмотрел на бумагу. Это оказалось свидетельство о рождении. На первой строчке было написано «Уильям Уокер Макфарленд-младший» и стояла дата рождения – 31 марта 1976 года.

Пока я рассматривал документ, дядя положил руку мне на плечо и крепко прижал к себе, словно боялся, что я могу исчезнуть, раствориться, наконец – просто оттолкнуть его и убежать.

– Однажды я сказал тебе, что принял второе, самое трудное решение в моей жизни, когда позволил властям забрать моего сына. Сделать его подопечным штата. – Он сглотнул. – Я сделал это только потому, что еще труднее мне было бы прожить жизнь, видя, как мой сын превращается в человека, которым я мог бы гордиться, и не иметь возможности сказать ему об этом. Кроме того, я не мог позволить себе потерять тебя снова. И в первый-то раз я это едва пережил. Ну и наконец, я боялся, что, когда ты вырастешь и начнешь понимать, что думают обо мне люди, кем они меня считают и какие преступления они мне приписывают, ты просто не захочешь иметь со мной никакого дела, отречешься от меня… – Дядя кивнул на свидетельство о рождении, потом привлек меня к себе так, что мы соприкоснулись лбами, и попытался усмехнуться. – В общем, я сказал твоей матери, что не хочу называть тебя Макфарлендом-младшим и что я намерен дать тебе самое дорогое, что у меня еще осталось, – свое имя. – Он заставил меня поднять голову и посмотрел мне прямо в глаза. – Я сказал ей, что мы должны назвать тебя… Лайамом.

Это имя было мне хорошо знакомо, я слышал его, наверное, тысячи раз, но впервые оно коснулось не только моего слуха, но и моей души, и заставило затрепетать сердце.

Дядя внимательно посмотрел на меня и кивнул:

– Да, Лайамом…

И оттого, что он повторил это имя, точнее, от того – как  он его произнес, оно вдруг начало расти, увеличиваться в объеме, понемногу заполняя пустоту в моем сердце.

– Но… почему ты не?..

Он пожал плечами.

– Мне казалось – оно того не стоило.

– Не стоило? – удивился я. – Но ведь ты все потерял!

Дядя покачал головой и улыбнулся, но губы его дрожали.

– А приобрел еще больше.

– Как так?

– Ты… – Он опустил обе ладони мне на затылок и еще сильнее прижал к себе мою голову. – Ты – мое главное богатство.

– Но ведь…

– Именно ты, сын. И никто другой.

Я осекся на полуслове и посмотрел на него. Сын… Это коротенькое слово в буквальном смысле лишило меня способности говорить. Я стал так же нем, как и Майки.

– А знаешь почему?.. – Дядя набрал в легкие побольше воздуха и шутливо ткнул меня пальцем в ребра. – Потому что нет никого и ничего… дороже тебя.

Сын… Впервые в жизни я слышал это слово, обращенное ко мне. Нет, дядя частенько называл меня «сынок», но это было другое. И вот теперь…

– Но, дядя… То есть не дядя, а…

Он поднял палец вверх, призывая меня к молчанию.

– Перед тем как меня приговорили к сорока семи годам, Джек предъявил отцовское завещание, которое, как я точно знал, было фальшивым.

– Откуда ты знал?

Дядя снова полез в бювар.

– Потому что у меня был экземпляр подлинного завещания. – С этими словами он достал еще один документ, на этот раз – на нескольких листах. – В тот последний вечер Эллсуорт пригласил Перри Кеннера к себе домой именно из-за него. Вот, взгляни сам… – Дядя протянул мне завещание. – Папа не доверял Джеку. Нет, он любил его не меньше, чем меня, и в то же время он прекрасно видел, что мой брат – человек недобрый, эгоистичный и жестокий – «без пяти минут готовый мерзавец», как он иногда говорил. Согласно завещанию, которое папа написал еще в шестидесятых, после его смерти все имущество должно было быть поделено поровну между нами двоими, однако впоследствии он сделал к нему важное дополнение, по которому право распоряжаться банком, лесозаготовительной компанией и землей должно было перейти ко мне, младшему брату. В завещании, которое предъявил Джек, этого дополнения не было: папа сам рассказал мне о нем за считаные дни до своей гибели. Он давно понял, что его старший сын не сумеет, да и не захочет управлять банком и Сутой так, как ему этого хотелось, и, уж конечно, ни папа, ни я не предполагали, что Джек решится на убийство, лишь бы иметь возможность распорядиться богатством по-своему. Как все произошло на самом деле, я до сих пор не знаю. Наверное, Джек случайно наткнулся на отца и Перри, когда они обсуждали дополнение к завещанию. Как только они все ему рассказали, Джек застрелил обоих – а заодно и Сюзанну, которая, должно быть, прибежала, услышав выстрелы. Потом он уехал, предварительно вложив пистолет в руку Перри. Я думаю, что облигации Джек украл вскоре после того, как мы с этим субчиком Джеймсом Брауном выбрались из хранилища, – просто проник туда через подземный ход и взял все, что ему было нужно.

– А как насчет…

– Не спеши. Дай мне рассказать все по порядку. Как только меня выпустили из тюрьмы, я вернулся домой и начал разыскивать тебя. Я старался действовать скрытно, чтобы никто ни о чем не догадался, и это чертовски замедляло поиски, но другого выхода у меня не было. С самого начала я знал, что Джек чего-то недоговаривает, поэтому в течение нескольких месяцев я чуть не каждый день пробирался по дренажной трубе в подвал, а оттуда – в вентиляционный ход, который заканчивался у него под столом. Я часами сидел там и слушал, и однажды Джек проговорился. Ему кто-то позвонил, и он сказал, мол, нужно отвезти мальчишку подальше на запад, где его следы наверняка затеряются. Как только Джек вышел, я открыл люк, пробрался в кабинет, нажал кнопку вызова последнего позвонившего абонента и немного поболтал с человеком, который взял трубку на другом конце. Через пять минут я уже знал, где тебя искать. Это был мой второй большой успех.

– А первый? – подала голос Мэнди, которая все это время молчала.

Дядя посмотрел на нее, потом перевел взгляд на жену.

– Первым было мое помилование. Много лет назад Лорна работала экономкой в особняке губернатора штата. В частности, она отвечала за гостевой домик, и поэтому ей частенько выпадали ночные смены: как выяснилось, наш губернатор принимал гостей гораздо чаще, чем было известно его жене. Он даже пытался подбивать клинья к самой Лорне, но она ему отказала, и тогда губернатор пригрозил ее уволить. Понимая, что после такого «увольнения» ей будет очень нелегко найти новую нормальную работу, Лорна потихоньку сделала несколько очень любопытных снимков и положила их в депозитный сейф в надежном банке. Спустя какое-то время она уволилась по собственному желанию и перешла на работу в Департамент исправительных учреждений – там, как ей стало известно, платили премии, да и пенсия была достаточно высокой. О фотографиях Лорна рассказала мне только после того, как я просидел два года… – Дядя с любовью взглянул на жену. – До сих пор не понимаю, что заставило ее вытащить те снимки на свет божий! Лорна сделала с них несколько копий и отослала губернатору, приложив к ним очень вежливое письмо, в котором просто и доходчиво объясняла, почему Уильяма Макфарленда следует помиловать как можно скорее.

– И почему? – машинально спросил я, глядя на тетю Лорну.

– Да потому, что Лорна пообещала, что пошлет снимки и жене губернатора, и в редакции самых влиятельных газет штата, – пояснил дядя, а его жена слегка улыбнулась и неопределенно повела плечами.

– И вот, не успел я оглянуться, – продолжал дядя, – как тот же самый здоровяк-надзиратель, который меня постоянно донимал, отпер дверь моей камеры и вывел меня на свежий воздух. – Он рассмеялся. – Между прочим, негативы тех фотографий до сих пор у нас.

Мэнди покачала головой.

– Это действительно вышло удачно, но…

– Мне давно казалось, что я заслуживаю хотя бы небольшого везения, – серьезно сказал дядя и, ласково посмотрев на меня, добавил: – Когда ты вырос достаточно большим и я мог быть уверен, что Джек ничего с тобой не сделает, даже если узнает, что ты – это ты, я попытался открыть тебе правду… Я пытался сделать это, наверное, тысячу раз. Человек должен знать, кто он и откуда, и это был мой долг – рассказать тебе все, но… Ты постоянно видел, как люди плюют на меня на улице, как они выкрикивают оскорбления, называя меня вором и убийцей, и… В общем, я решил, что, быть может, мне следует и дальше скрывать наши с тобой родственные отношения… ну или хотя бы не выставлять их напоказ. А потом мне вдруг стало страшно. Я боялся, что, как только ты все узнаешь, ты разозлишься на меня и уедешь куда-то очень далеко – уедешь навсегда, и я тебя больше не увижу.

– Я отнюдь не уверена, – снова вмешалась Мэнди, – что в суде эта история встретит сочувствие и понимание.

Дядя покачал головой.

– А я не собираюсь идти с этим в суд.

– Это почему же? – прищурилась Мэнди.

– У меня нет доказательств.

– А это? – Она кивнула в сторону бювара с документами.

Прежде чем ответить, дядя посмотрел на меня, на Лорну и, наконец, на Майки. Пересадив мальчика к себе на колени, он сказал:

– Все, что мне нужно, у меня уже есть. Зачем мне больше?

– Но не можем же мы допустить, чтобы это сошло ему с рук!

– Мэнди, дорогая…

– Неужели вы надеетесь, – добавила Мэнди своим «прокурорским» тоном, – что Джек Макфарленд просто забудет, как сегодня утром вы ворвались к нему в кабинет и… и «зверски избили»?

– Если он почему-то не захочет забыть, тогда я покажу ему вот это… – Дядя повернулся к тете Лорне, и она вложила ему в руку конверт, который он тут же протянул мне.

– Томми просила отдать это тебе.

Подсунув палец под клапан, я вскрыл конверт и вынул оттуда единственный листок бумаги.

Дядя неожиданно расхохотался.

– Хотел бы я посмотреть на рожу Джека, когда ты явишься на ближайшее собрание пайщиков! Держу пари, он просто обос…ется от злости. – Он посмотрел на Майки и зажал ему уши ладонями. – Извини, приятель, случайно вырвалось. Тебе еще рано знать такие слова.

В ответ мальчуган улыбнулся с таким видом, словно ему только что удалось проникнуть в одну из важнейших и наиболее строго охраняемых тайн взрослой жизни.

Я поднес бумагу к глазам и стал читать вслух:

– «Последняя воля Томми Линн Макфарленд. Я, нижеподписавшаяся Томми Линн Макфарленд, будучи в трезвом уме и твердой памяти, предвижу свою скорую кончину от неизлечимой болезни и завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, которым я владею на основании закона, моему двоюродному брату, который вплоть до недавнего времени был известен как Чарльз (Чейз) Уокер и который в ближайшем будущем примет имя Лайама Уокера Макфарленда-младшего».

Чуть ниже этого текста стояли подпись и печать нотариуса, которого я не знал, а также подписи свидетелей – дяди и тети Лорны. В самом низу Томми приписала от руки:

«Чейз-Лайам! Сходи в банк Джека, в депозитное хранилище, и возьми то, что лежит в ячейке № 1978 («говорящий» попался номерок, верно?). Ключ от ячейки я тебе уже отдала. Бумаги, которые ты там найдешь, могут тебе очень пригодиться. Забери их ОБЯЗАТЕЛЬНО!!! В конце концов, ты передо мной в долгу – ты сам это много раз говорил. Так вот, ты сможешь сполна со мной расплатиться, когда возьмешь документы. Любящая тебя Томми ».

Не в силах поверить собственным глазам, я перечитал письмо еще раз.

– Она знала? Ну, насчет нас с тобой? – спросил я у дяди.

Он кивнул.

– Томми догадалась уже давно. Она говорила, что у нас с тобой одинаковые глаза.

– Почему же она ничего мне не сказала?

– Потому что я просил ее не говорить.

Я задумался, пытаясь вспомнить все, что запомнилось мне из нашей совместной жизни.

– Да, это многое объясняет… – проговорил я наконец.

Дядя заглянул в завещание, которое я по-прежнему сжимал в руке.

– Джек, разумеется, попробует его оспорить, хотя он не может не понимать, что у тебя на руках – полный флеш рояль.

– Мне казалось – ты говорил, что не любишь играть в карты, – перебил я.

– Не люблю, – подтвердил дядя. – Но это не значит, что не умею. – Он покачал головой. – Вот же как бывает в жизни!.. Ведь именно Джек когда-то научил меня всем премудростям покера!

Отложив в сторону завещание Томми, я как раз разглядывал свое свидетельство о рождении, когда мне в глаза бросилось одно несоответствие в датах. Сделав быстрый подсчет, я показал документ дяде:

– То есть на самом деле мне не двадцать восемь лет, а тридцать?

– Так и есть.

– Похоже, я только что потерял два года жизни, – пробормотал я.

Он взглянул на меня немного исподлобья.

– Ты на меня сердишься?

– Ты имеешь в виду – за то, что я прожил столько лет, не зная, кто я и кто мои родители… и за то, что все это время ты знал, но продолжал молчать? – Я окинул взглядом тесно стоящие вокруг деревья Святилища, могилу Томми, черную воду бывшего Бычьего болота, которая медленно, почти незаметно для глаза, текла к океану, и… покачал головой. – Большую часть жизни, – сказал я, – я провел, глядя на нашу подъездную дорожку в надежде увидеть вдалеке свет фар свернувшего с шоссе автомобиля. Я представлял, как подъедет к дому мой родной отец, как он выпрыгнет из кабины внедорожника с привязанным к багажнику новеньким блестящим велосипедом и заберет меня домой, но каждый раз, когда я рисовал себе эту картину достаточно долго, я начинал замечать, что у моего отца – твои глаза и твое лицо.

Дядя – то есть теперь уже не дядя, а мой отец – низко опустил голову, и слезы, струившиеся из его глаз, закапали на жирную черную землю.

Наконец мы поднялись с земли и под неумолчный шорох листвы созданного Эллсуортом Святилища тронулись в обратный путь. Майки шагал рядом с человеком, который с самого начала был моим отцом, и держал его за руку. Внезапно он остановился, потянул его за руку, и дядя присел перед ним на корточки. Мальчуган мучительно сморщился, на его переносице появилась морщинка, а губы судорожно скривились. На покрасневшей шее набухла синеватая вена, плечи напряженно приподнялись. Я смотрел на эту вену и видел, каким частым стал его пульс. Майки посмотрел на Лорну, на Мэнди, на меня, на большую мозолистую руку, которую он так и не выпустил.

– М-м-м-ы-ы… – услышал я тихий, похожий на нежное мычание новорожденного теленка звук. – М-м-м-ы-ы… – Мальчуган перевел дух и проговорил медленно, но достаточно отчетливо: – М-мы те-э-перь се-емья?

Дядя одним движением обхватил худенькое тело мальчика и, выпрямившись во весь рост, крепко прижал к груди. Крепко обнимая Майки, он засмеялся тихим счастливым смехом солдата, который вернулся с войны домой и увидел, что на крыльцо высыпала вся его семья и что к каждому деревцу на подъездной дорожке привязана яркая желтая ленточка^[80].

В конце концов дяде все же удалось справиться со своими чувствами.

– Да! – радостно воскликнул он. – Мы – семья! – И, закинув мальчишку на плечо, точно мешок с картошкой, он пощекотал ему ребра. – Так и запиши у себя в блокноте!

И дядя снова рассмеялся, на этот раз – глубоко и раскатисто.

– Ты умеешь говорить? – удивленно спросила Мэнди у мальчика.

Повиснув у дяди на плече, он все же ухитрился пожать плечами, и Мэнди задорно подбоченилась.

– Почему же ты раньше не говорил?

– Н-не хотел.

Потом я пересадил Майки к себе на плечи и первым двинулся вброд через ручей и озеро. Мальчуган то несильно тянул меня за уши, направляя в одну или в другую сторону, то пытался ловить светляков, с гудением вившихся над его головой. Когда вода дошла мне до живота, я вдруг понял, что произошло. После целой жизни, проведенной в неведении, я наконец узнал, кто я такой, узнал свою историю.

На такое способна только любовь, которая дает имена безымянным и делает немых говорящими.