Глава 40

Время приближалось к четырем, когда друзья Томми поблагодарили нас и исчезли так же внезапно, как и появились. Не знаю, порадовалась бы она их приезду или нет, и все же мне казалось, что Томми была бы довольна.

Было уже без чего-то пять, когда дядя вышел из амбара, держа в руках две лопаты. Тетя Лорна и Мэнди увели Майки в дом, а мы погрузили гроб в «Салли» и поехали к Бычьему болоту. У самой воды мы остановились, перенесли гроб в дядину большую лодку и оттолкнулись от берега. Томми была не тяжелой, гроб из сухой сосновой доски тоже весил совсем мало, поэтому плыть было легко. Мы без труда добрались до северной оконечности острова и причалили там как можно ближе к маленькому семейному кладбищу Макфарлендов. Выбравшись на сушу, дядя и я вооружились лопатами и начали копать могилу. Часа через два стало темнеть, так что заканчивали мы уже при слабом желтоватом свете керосинового фонаря. Говорить нам не хотелось. Работали мы не спеша, и все равно пот ручьями стекал по нашим лицам и капал на черную землю у нас под ногами. В нескольких футах слева от нас виднелись в темноте могилы Эллсуорта, Сары Бет, дядиного сына и его первой жены Сюзанны.

Часов в девять мы опустили гроб в могилу, пропустив под него веревки: дядя держал с одной стороны, я – с другой. Когда с этим было покончено, мы встали по обеим сторонам могилы и, опираясь на лопаты, переглянулись. Керосиновый фонарь моргал и светил совсем тускло, но над ним все равно кружили и метались из стороны в сторону несколько ночных бабочек и мошек, а в кронах деревьев завели свою колыбельную древесные жабы и сверчки. Сегодня их голоса звучали особенно жалобно, словно и они оплакивали Томми. Какое-то время спустя дядя попытался что-то сказать; он даже несколько раз открывал рот, но так и не произнес ни звука. Прошло еще довольно много времени, прежде чем он наконец заговорил, как мне показалось – о другом:

– Ну вот, скоро и мне здесь лежать.

Я кивнул, закинул лопату на плечо и зашагал прочь. Пройдя через Святилище, я спустился на берег ручья и двинулся вброд. В темноте я миновал «Викки», которая так и стояла, слегка покренившись на один бок, там, где мы ее оставили. Вода свободно текла сквозь кабину, выливалась из-под крышки капота и тихо бурлила в радиаторной решетке. Увы, сейчас я ничего не мог сделать для своей любимицы.

Вскоре и ручей, и озеро остались позади. Я возвращался домой пешком – «Салли» я решил оставить дяде. На небо вышла луна, она освещала дорогу, и по моим ногам ползли длинные безмолвные тени неподвижных деревьев. Я думал о Томми – о том, как в детстве она, испуганная и израненная, прибежала к нам через всю Суту. В тот день закончилось ее детство, точнее, его украл, отнял у нее дядя Джек. То, что он приходился ей родным отцом, казалось мне вдвойне несправедливым – у меня-то отца вовсе не было, но лучше, наверное, никакого отца, чем такой.

Наконец я пересек пастбище, подошел к дому и, поднявшись на веранду, сел на качели. Машины Мэнди нигде не было видно, свет в окнах Майки и тети Лорны не горел, и я почувствовал себя очень одиноко. Только над пастбищем вспыхивали многочисленные огоньки светлячков, но сегодня это зрелище меня не утешало. Чувствуя тягостную пустоту внутри, я незаметно для себя заснул.

Тетя Лорна разбудила меня в четвертом часу ночи.

– Он не вернулся, – сказала она.

– Дядя?

Она кивнула.

– Сходи поищи его, ладно?

Я спрыгнул с крыльца и, позабыв надеть шлепанцы, босиком побежал по знакомым с детства земляным тропкам. Я возвращался в Суту. Луна поднялась довольно высоко, и передо мной бежала по земле моя тень. Вот и берег. «Салли» я увидел на том же месте, где мы ее оставили, но дяди внутри не было, и я не стал задерживаться. Довольно быстро я преодолел мелководную часть озера, перевалил песчаный гребень и двинулся вброд через ручей. Вода в нем была теплой, как парное молоко, но когда она дошла мне до груди, мое продвижение сразу замедлилось, и мне пришлось помогать себе руками. По пути я дружески похлопал «Викки» по капоту и вскоре выбрался на противоположный берег. Именно тогда я услышал крик.

Я резко остановился и прислушался, но мое собственное дыхание было таким громким, что я не смог разобрать ни слова. И все же мне показалось, что человек (я даже не был уверен, что это дядя) кричит от боли. Не разбирая дороги, я бросился вперед через папоротники, и жирная черная земля скользила под моими ногами, а ветки деревьев царапали грудь, точно пальцы ревнивой любовницы. Чем дальше в Святилище я заходил, тем темнее становилось вокруг. Луна скрылась за плотными дождевыми облаками, температура упала градусов на пять-семь, между деревьями пронесся внезапный порыв ветра, и я почувствовал, что дрожу не то от холода, не то от страха. Кое-как справившись с собой, я взял правее, чтобы выйти к маленькому кладбищу. Крики доносились именно оттуда, но теперь мне казалось, что они исполнены ярости и гнева.

Миновав магнолии и ряды колоннообразных пальм, я промчался мимо нашего места для пикников и достиг дальнего конца Святилища. Там, над могилами, я увидел фигуру человека, который, запрокинув голову далеко назад, грозил небу обоими кулаками, и узнал дядю. Дальше я двигался, стараясь ступать как можно тише; правда, дышал я все так же часто и шумно, но внезапно начавшийся ливень заглушил звук моего дыхания. Серая пелена дождя глушила даже крики, но при свете умирающего фонаря я все равно видел, как сотрясается дядино тело.

Я пошел еще медленнее, потом свернул в сторону и укрылся за кустами.

Дядя стоял над могилами и кричал – нет, ревел от боли, как ревет раненый зверь. Его лицо исказила гримаса страдания, оскаленные зубы и белки выпученных глаз тускло блестели в темноте. Время от времени дядя делал шаг то к могиле жены, то к могиле сына, то к могиле Томми, над которой он успел насыпать небольшой земляной холмик. Останавливаясь, он высоко вздымал сжатые кулаки и свирепо тряс головой. Рубаху он скинул, его джинсы промокли насквозь, но дядя не обращал на это никакого внимания. С его губ продолжали срываться какое-то неразборчивое рычание и обрывки слов – так, подумал я, в отчаянии рычит человек, который потерял все самое дорогое – жену, сына, Томми, Суту… У дяди не осталось ничего.

Молния сверкнула над нами, по небу раскатился гром. Я переступил с ноги на ногу и обнаружил, что стою в самой настоящей луже, погрузившись по щиколотки в дождевую воду и раскисшую землю. Дождевые капли больше не впитывались в лесную подстилку; вместо этого они собирались в ручейки и маленькие потоки, которые петляли между корнями, унося в Алтамаху сухие веточки, опавшие листья, наш пот и дядины слезы.

Ливень закончился так же внезапно, как и начался. Крупные капли все еще скатывались с ветвей и били меня по плечам, но тучи разошлись, и я снова ощутил пронизывающий холод. От земли поднялся туман и заклубился в кронах деревьев. Фонарь возле дядиных ног догорал, и в его мигающих красноватых отблесках дядя казался гигантской черной тенью, поднявшейся из могилы. Я был почти готов окликнуть его, когда он вдруг рухнул на колени, то ли истощив последние силы, то ли дойдя до того предела, когда ломается внутренний стержень и человека уже ничто не способно удержать на ногах.

Внезапно дядя начал заваливаться на спину, но я успел подхватить его, прежде чем он коснулся земли. Крепко обняв его обеими руками, я уложил его голову к себе на колени. Его глаза в упор смотрели на меня, но я сомневаюсь, что дядя меня видел. Его плечи, руки, шея и живот словно одеревенели и не гнулись; каждая жилочка, каждый мускул в его теле были напряжены до предела, но я знал, что скоро ему должно стать легче. Извержение Везувия закончилось, боль, которую дядя держал в себе всю жизнь, вышла вместе с отчаянными криками, которые так меня испугали; остались только физическое изнеможение и отупение, которые часто приходят на смену бурному эмоциональному всплеску.

Не знаю, сколько времени я держал голову дяди на коленях. Время от времени он принимался мелко дрожать; каждые несколько секунд с его губ срывался стон, эхом отражавшийся от мокрой листвы и разносившийся над водой, но я знал, что дядя успокаивается, как в конце концов успокаивается человек, сломленный обрушившимися на него несчастьями. Я не выпускал его из объятий и только крепче прижимал к себе. Мне тоже было больно, но каждый раз, когда я слышал его исполненный муки стон, я понимал, что моя боль не может сравниться с тем, что сейчас испытывал он.

Фонарь давно догорел, а мы все сидели на краю Святилища, вдыхая запах цветущих магнолий, свежевскопанной земли и нашего пота. В какой-то момент дядя забылся в коротком сне, и я осторожно уложил его голову на могильный холмик Томми. Его тело постепенно расслаблялось, к тому же он больше не стонал, а только изредка скрипел зубами. Сжатые кулаки разжались; большая дядина рука спокойно лежала на земле рядом со мной. Над верхушками деревьев в небе появилась луна, и в ее ярком свете я видел и голубоватые вены на его запястье, и старые шрамы на странно белой ладони.

Я помнил эти руки. Сколько раз дядя Уилли опускал эту самую ладонь мне на плечо, и этого обычно хватало, чтобы справиться с терзавшими меня страхами. Теперь помощь понадобилась ему, но я был бессилен преградить путь демонам, готовым его прикончить. Больше всего мне хотелось повернуть время вспять, так сказать – вернуться на поле боя и спасти раненых, но в глубине души я знал – это невозможно. Никогда больше я не обрету покоя и не смогу дать покой дяде.

Прошел почти час, когда дядя вдруг пошевелился и открыл глаза. Некоторое время его взгляд бездумно скользил по листве, по небу, которое уже начинало понемногу светлеть. Наконец он заговорил:

– Мы тогда были совсем детьми, Джек постарше, я – на год моложе. Как-то раз мы поздно возвращались домой – сейчас я уже не вспомню, где мы были, но это и не важно. Обратно мы ехали в отцовском «Кадиллаке», и Джек сидел за рулем. Он гнал очень быстро – где-то под сотню, как вдруг на дорогу перед нами выскочила собака – старая гончая с серым носом и желтоватыми подпалинами на боках. Она немного прихрамывала и двигалась очень медленно и неуклюже. Я думал – Джек сейчас притормозит, но он только сильнее нажал на газ. Собака метнулась назад, к обочине, она почти спаслась, но Джек нарочно вывернул руль, чтобы зацепить ее бампером. Бедная псина взлетела над дорогой, раскинув все четыре лапы, и приземлилась в кювете. Господи, как же она визжала!..

Только после этого Джек остановился. Я выскочил наружу и бросился к собаке. Как ни странно, у нее была сломана только одна нога. Я поднял ее и понес обратно к машине, но тут из салона вышел Джек. В руках он держал пистолет. Он ничего не сказал, ничего не спросил – просто подошел ко мне, приставил пистолет к собачьей голове и нажал на курок. Казалось, он специально ждал, пока я возьму псину на руки, чтобы мишень была неподвижной… Ну, что может сделать пуля сорок пятого калибра, ты знаешь… Меня с ног до головы забрызгало кровью и мозгами, а Джек… Когда я посмотрел на него, он улыбался . Он радовался тому, что совершил! Тогда-то я впервые понял, что внутри у него одно только зло. Только зло – и ничего больше!..

Дядя немного помолчал, глядя в сереющее небо в просветах между древесными кронами.

– Я не знаю, как он стал таким. У нас были один отец и одна мать, мы жили в одном и том же городе, и наша жизнь была одинаковой – что у него, что у меня. Одно время я думал, что, быть может, я имею какое-то отношение к тому, что Джек стал таким… Я даже думал, что мне удастся это исправить, но… я не смог. На следующий день после того случая я отправился на шоссе и похоронил бедную псину, а себе поклялся, что никогда не забуду эту старую собаку, которой не повезло оказаться на пути у Джека. – Дядя посмотрел на меня. – И каждый раз, когда мне приходится хоронить кого-то, кого я любил, я вспоминаю ту ночь и улыбку на его лице.

* * *

Мы вернулись домой уже под утро. На крыльце нас встретила тетя Лорна с чашкой остывшего кофе в руке. Лицо у нее было заплаканное. Дядя обнял ее, поцеловал и сказал:

– Мне нужно сделать еще одно дело – такое, которое следовало сделать уже давно. Я должен похоронить еще одного человека… – Он прижался лбом к ее лбу. – Ты будешь ждать меня из тюрьмы?

Она кивнула.

– Только если правда будет на твоей стороне.

Дядя выпрямился и вытер лицо полотенцем.

– Она была на моей стороне всю мою жизнь. Вряд ли теперь что-то может измениться.

Мы снова погрузились в «Салли» и развернулись. Только когда машина оказалась перед шоссе, мы увидели, что на подъездной дорожке стоит Майки и не дает нам проехать. Лицо у него было испуганное, но отступать он не собирался.

Дядя опустил стекло и окинул его внимательным взглядом.

– Что ж, если ты намерен задержаться в этом доме надолго, неплохо бы тебе знать, во что ты вляпался, – сказал он добродушно. – Поедешь с нами?

Мальчик кивнул.

– Тебе может не понравиться то, что ты увидишь, – предупредил дядя, показывая ему шрамы на своих ладонях.

В ответ Майки пожал плечами и засунул руки в карманы.

– Ну, раз ты решил, я тебя останавливать не буду, – сказал дядя, открывая ему заднюю дверцу. Майки тут же забрался в салон и пристегнулся.

Десять минут спустя мы уже въезжали в город, улицы которого в утренний час пик были забиты машинами. Дядя старался выбирать улицы посвободнее, но, когда он дважды проехал мимо «Сута-банка», мне на мгновение показалось, что он заблудился. Только потом я понял, для чего ему это понадобилось – дядя просто хотел убедиться, что машина дяди Джека стоит на обычном месте на служебной стоянке. «Кадиллак Эскалейд» был там, и дядя, резко вывернув руль, въехал на тротуар прямо перед дверьми банка, зацепив бампером газетный стенд.

Секунду спустя из банка выскочил охранник.

– Здесь нельзя останавливаться, сэр!..

Дядя молча отодвинул его в сторону и стал подниматься по лестнице на второй этаж, мы с Майки – за ним. Позади меня зашипела рация, и охранник приказал кому-то срочно вызвать полицию. Похоже, наш сегодняшний визит обещал быть не слишком продолжительным.

Как раз в тот момент, когда дядя добрался до верхней площадки, из кабинета вышел дядя Джек. В одной руке он держал какие-то бумаги, в другой – чашку кофе. Очки, которые он надевал для чтения, сползли на кончик носа.

Дядя не мешкал ни секунды. Как будто разом скинув с себя лет тридцать, он стремительно преодолел оставшееся расстояние и почти без замаха ударил дядю Джека снизу в подбородок. Апперкот был такой силы, что голова дяди Джека запрокинулась назад, ноги оторвались от пола, а сам он влетел в ту же самую дверь, из которой только что вышел. Секретарша дяди Джека испуганно вскрикнула и потянулась к телефону, но дядя не обратил на нее внимания. Прежде чем его брат успел пошевелиться или застонать, он схватил его за галстук, приподнял и нанес еще один удар, от которого дядя Джек отлетел к самому столу, приложившись головой о тумбу. Пары зубов он точно лишился, поскольку кровь хлынула у него не только из носа, но и изо рта. Держась одной рукой за столешницу и прикрывая лицо другой, дядя Джек начал было подниматься, но дядя ударил его в третий раз. Перекувырнувшись через стол, дядя Джек мешком свалился на ковер, а дядя спокойно обогнул стол и прижал его коленом к полу.

– С меня хватит, брат, – проговорил он. – Всю жизнь я боялся того, что ты можешь сделать, но теперь – кончено! Я больше не боюсь ничего ! – С этими словами он наклонился и, откинув в сторону ковер, отпер задвижку и распахнул потайной люк.

Глаза дяди Джека изумленно расширились. Дядя взял его за шиворот и, усадив на пол, несколько раз кивнул.

– Да, я знаю, Джек. Я многое знаю. Кое-что я по-прежнему не в силах доказать, но то, что смогу, – докажу обязательно. И тогда ты на своей шкуре узнаешь, каково мне было все эти годы.

Власти Джорджии – и высшие, и местные – всегда считали, что полиция штата сможет лучше охранять закон и порядок, если будет превосходить преступников в огневой мощи личного оружия. Двое патрульных, которые прибыли на вызов охранника, служили этому наглядным подтверждением. В банк они ворвались с пистолетами наготове, причем их «глоки» были такого калибра, что я мог бы спокойно засунуть в ствол мизинец. Свои слова я готов подтвердить даже под присягой, поскольку оба пистолета оказались меньше чем в футе от моего лица.

– Руки на стол! – крикнул дяде первый полицейский. Второй повернулся ко мне и едва не ткнул стволом своего «глока» мне в глаз.

– Тебя, писака, тоже касается!

– Это еще почему?

Мой ответ настолько не понравился легавому, что он сильным толчком уложил меня на ковер.

Дядя подчинился без возражений. Пока полицейский, прижав его лицом к столу, с проворством мастера родео вязал ему руки пластиковыми наручниками, подозрительно похожими на строительные нейлоновые хомуты, дядя улыбался. Через полминуты я тоже оказался «упакован» аналогичным образом, и меня подняли с пола. Пластиковые петли стягивали мои запястья с такой силой, что руки почти сразу стали неметь. Еще пару минут спустя я увидел тетю Лорну, которая вбежала в двери, чтобы забрать Майки, о котором я, к своему стыду, почти забыл.

– Позвони Мэнди, – попросил ее дядя, когда нас вели к дверям. – И будь так добра, пришли мне колы и «Мунпай», а то я что-то проголодался. – Он повернулся ко мне. – Тебе что-нибудь нужно?

Мне хотелось сказать что-нибудь остроумное, но полицейский задрал мои скованные запястья чуть ли не к затылку, и я благоразумно промолчал.

Тем временем к легавым подоспела подмога – еще один патрульный экипаж. Вчетвером они вознамерились вытащить нас из кабинета волоком, но дядя был крупным и сильным мужчиной, и с первого раза у них этот номер не прошел.

– Я пойду, парни, – сказал он полицейским, – но пойду на своих ногах, о’кей? – Повернувшись к дяде Джеку, он покачал головой и добавил: – Напрасно ты застрелил ту старую псину. Не следовало тебе этого делать!

Дядя Джек метнул на него яростный взгляд и, пинком закрыв люк под столом, рявкнул секретарше:

– Что вы сидите?! Вызовите мне врача!

Дядя расхохотался и спокойно вышел из кабинета. Тетя Лорна и Майки остались, причем мальчишка, похоже, нисколько не испугался.

Дядя Джек вытер разбитые губы рукавом рубашки.

– Ну а ты на что уставился? – заорал он мне.

– Так, ни на что… Просто странно, знаете ли: никто из нас даже не заметил, что вас не было на похоронах.

Вместо ответа дядя Джек схватил со стола тяжелое пресс-папье и метнул в меня, но промахнулся на несколько футов.

Нас свели вниз по лестнице. Дядины руки, скованные пластиковыми стяжками, лежали у него на пояснице. Одна из костяшек правой руки была рассечена, кровь стекала по пальцам и капала с их кончиков, но если дяде и было больно, он совсем этого не показывал.

На улице нас сначала затолкали на заднее сиденье одной из патрульных машин, но потом ее водитель, поглядев на нас в зеркальце заднего вида, сказал, что у него есть идея получше. Полицейские посовещались, потом снова выволокли нас на улицу и, словно цирковых слонов, провели два квартала пешком до здания городского управления. По пути мы столкнулись с пожилой леди, выходившей из дверей той самой церкви, где дядя Джек был старостой. Она, конечно, сразу узнала дядю и, отвернувшись, пробормотала себе под нос что-то неодобрительное. Дядя отворачиваться не стал. Напротив, он поднял голову повыше и сказал как ни в чем не бывало:

– Добрый день, миссис Бакстер. Отличная погода сегодня, не правда ли?

Миссис Бакстер ничего не ответила, но была явно ошеломлена. Через несколько шагов дядя неожиданно обернулся ко мне:

– Не обращай на нее внимания. Миссис Бакстер – неплохая женщина, просто она не знает, что к чему. Если долго жить ложью, со временем она становится похожа на правду.

Я тоже обернулся и проводил взглядом миссис Бакстер, которая как раз садилась в свою машину.

– Тогда почему бы тебе не высказать ей всю правду прямо в лицо? – спросил я.

Дядя покачал головой и улыбнулся.

– Не забывай, до сердца доходят не те слова, которые…

– Знаю, знаю, – перебил я, прислушиваясь к тому, как хлюпает у него ботинках, так и не просохших после прошлой ночи. – …Не те, которые выкрикивают во весь голос, а те, которые произносят самым тихим шепотом.

Дядя кивнул с довольным видом.

– Вот видишь, значит, не зря я столько с тобой бился… Кое-что ты все-таки усвоил.